Страж за плечом твоим

11 Леви проснулся среди ночи. Спросонья он не сразу понял, кто лежит рядом. Первым движением было сунуть руку под подушку за пистолетом. Эрвин почувствовал его движение, проснулся на мгновение и притянул его к себе. Пробормотал что-то и уснул снова. Леви хотелось курить, но он лежал, уткнувшись Эрвину в плечо, и боялся пошевелиться. Эта сторона жизни всегда проходила мимо него. В кадетке почти все со временем разошлись по парам, а он оставался один. Смирившись с неизбежным одиночеством еще в детстве, он запретил себе думать об этом. В общем и целом, ему было все равно. Возможно, если бы кто-нибудь проявил интерес к нему… Но таких не было. Какая-то злая ирония виделась в том, что именно Эрвин стал этим «кем-нибудь». Человек, которого Леви заочно похоронил и которого не чаял встретить снова. До недавнего времени он даже не задумывался о своих чувствах к нему. Для него это было продолжением детской дружбы. Да, появились новые эмоции и реакции, но это был тот Эрвин, который умолял его не ругаться, который помогал ему с задачами про ненавистные яблоки и тайком от родителей просил его научить кидать ножи. Леви гнал от себя мысли о том, как бы все сложилось бы, если… Он все-таки вывернулся из рук Эрвина и потянулся за пачкой папирос. Эрвин пробурчал что-то во сне, но не проснулся. В предрассветных сумерках его лицо казалось неестественно худым, скулы и все черты заострились. Леви осторожно протянул руку и погладил его по волосам. Эрвин всегда выглядел, как хороший мальчик из приличной семьи. Вот кому жить бы в доме аристократа и сызмальства учиться правильно есть рыбу, ездить верхом и танцевать. Леви вдруг представилось: он приводит Эрвина знакомиться с дядями, Ури вежливо улыбается, Кенни косится с подозрением, будто невзначай теребя нож, Эрвин пьет чай, ведет светскую беседу и тайком ловит руку Леви под столом. Что-то подобное Леви читал в романах и никогда не примерял на себя. Тайные рукопожатия, жар первого поцелуя на губах, муж — «полковник, а любить меня?» — и прочее, и прочее. Что Леви нравилось в романах, так это то, что он не находил там ничего похожего на реальность. В отрочестве, которое аккурат пришлось на обучение в кадетке, он глотал эти книги взахлеб. Кое-кто посмеивался над ним. Женское чтиво, ерунда. Но Леви видел другое. Это был мир, где все в конце концов будут счастливы. Мир без титанов, без Рейссов. Сбежавшие влюбленные приезжают в город на другой стороне Стены, и никто не спрашивает у них разрешения на въезд! Никто не интересуется, кто они такие! Потомственный дворянин женится на честной белошвейке, и никто не возражает! В конце еще выясняется, что она тоже дворянка, которую украли в детстве. Полный и абсолютный бред. Но Леви хотелось жить в этом невозможном мире, а не под грузом семейных тайн, профессиональной и наследственной жестокости, не в мире, где невинный вопрос двенадцатилетнего мальчишки стоит его отцу жизни. Леви вздрогнул. Вот оно. Мысль, не дававшая ему покоя. Прошлым утром он отбросил ее, но она не ушла, а только затаилась. Тень покойного Смита всегда будет стоять над ними. Леви понимал, что никак не мог тогда защитить Эрвина и его отца, но ему не давало покоя чувство, что на нем лежит вина за случившееся. Ты, будто говорил он сам себе, мог сделать хоть что-то. Что? ЧТО? Хоть что-нибудь. Он закурил снова. Что теперь? Ладно, ты был ребенком, но сейчас… Зачем ты рассказал ему про Кенни? Что, если он задумает отомстить? Кенни его рукой прихлопнет, как комара. Никакие чувства к племяннику его не остановят. Даже глазом не моргнет. Нет, Эрвин не такой человек. Он всегда был спокойным и рассудительным. Он без тени страха разговаривал со школьными хулигнами, даже когда их было больше, особенно когда их было больше. Эрвин Смит слишком хорош для этого говняного мира. Почему тогда из всех людей он выбрал тебя? Нечестно. Леви помнит Эрвина с детства. Он может представить, как Эрвин рос. А он для Эрвина… Кто? При первой встрече Эрвин сказал, что много слышал о Леви. Что он мог слышать? Слыхал про Леви Аккермана, который может одним ударом выбить тебе половину зубов, вторым сделать так, что у тебя никогда не будет детей, а еще может сломать тебе руку в трех местах, и ты выложишь ему все? Леви действительно слышал такое о себе. Люди болтали. Сплетничали. Сочиняли. Кое-что было правдой, но… Что услышал в этом мутном потоке Эрвин, что подумал: о, вот что в Разведкорпусе нужно? У Леви не было иллюзий на свой счет. Он был тощим коротышкой, склонным к агрессии и насилию, умел по голосу определить, правду ты ему говоришь или тебе пальцы не нужны. Он почти не чувствовал боли. Никогда не говорил лишнего. И год от года становился все более похожим на родного дядю. Как ни противно ему было в этом признаться, он был очень похож на Кенни и многое перенял у него. Даже курить его научил Кенни. От такого родства никуда не уйдешь. Простить дядей Леви так и не смог, но другой семьи у него не было. Он любил их, когда был совсем ребенком, любил потом, когда они лишили его единственного, за что он готов был держаться в жизни, и потом, когда один из них умер, а другой начал по-черному пить. Выбрал бы он себе другую семью, если бы мог? Да. Но выбора не было. Как, ерш вашу меть, люди выбирают тех, кого любят? Ладно, родня. Родился в этой семье, терпи. Но романтическая любовь? Что за мысли крутились в голове Ури Рейсса, когда он впустил в свою жизнь и в свою постель бывшего убийцу, пьяницу, бабника, изверга и садиста Кенни Аккермана? Кенни говорит, нечего тут думать, не яблоки. Но Кенни никогда не любил думать… Поговорить бы об этом с Ури… Леви вздохнул. От мыслей в голове становилось только хуже. Правильно Кенни делает, что не задумывается. — Прекрати, — произнес вдруг Эрвин, не открывая глаз. — Что? — Прекрати пялиться на меня. Я не могу спать. Леви только сейчас понял, что все это время неотрывно глядел на Эрвина. — Прости, — пробормотал он. — Я задумался и не заметил. Он залез под одеяло; Эрвин притянул его к себе. — Мне снился странный сон, — сказал он, утыкаясь Леви в макушку. — Мы были детьми и валялись на полу у меня дома. Ты ругался, как сапожник, и жаловался на задачи про яблоки… Леви показалось, что он задыхается. Его будто ударили под дых. Он со всей силой вцепился в плечо Эрвина и — разрыдался. Он не плакал двенадцать лет. И теперь рыдал, как ребенок, не в силах остановиться. Он даже не думал никогда, что в человеке может быть столько слез. — Леви… Что?.. Эрвин растерялся. Он целовал мокрое от слез лицо, говорил что-то, пытаясь успокоить, обнимал, гладил по волосам. «Все хорошо», — повторял он. Леви затих и только то и дело всхлипывал. — Хочешь выпить? — Нет… Я… Прости. Сам не знаю… — Все хорошо… — Мне так стыдно… — Ну… Ты видел, как я блевал. Считай, в расчете. Леви рассмеялся. — У тебя была причина, а я… — Он высвободился из объятий и сел. — Пойду умоюсь.