Страж за плечом твоим

С падения Марии минуло три года. Жизнь почти вернулась в привычное русло. Иногда казалось, что люди уже забыли о пережитом ужасе. Ежедневные заботы о пропитании терзали их куда больше. Правительство отправило беженцев с юга восстанавливать Стену, и из них не вернулся ни один. Кое-где слышались иногда разговоры о жестокости этого решения, но быстро затихали. Полиция теперь все чаще прислушивалась к шепотку на базарах и в трактирных залах. Умер король, и его место занял законный наследник престола, мало чем отличавшийся от своего славного отца. На жизни простых людей это не сказалось. Больше всех перемены ощутили на себе военные. Если раньше кадетских корпусов было несколько, то теперь всех желающих сделать военную карьеру согнали в один — недалеко от Троста. В те времена, когда Леви был кадетом, их сразу готовили к определенной службе. Еще в первые месяцы после зачисления становилось ясно, кто куда пойдет: лучшие в Полицию, счастливые в Гарнизон, остальным не повезло, — так шутили в те времена. И хотя у всех на куртках красовались скрещенные мечи, соперничество между подразделениями начиналось уже тогда. То и дело в коридорах и спальнях слышалось презрительное: «У, шавка!», «Крыса», «Лети, птичка». Теперь все было иначе. Кит Шадис, дослужившийся к 845 году до главного инструктора, около двух лет добивался изменения этой системы. Еще в Разведкорпусе он понял: вражда между военными ни к чему хорошему не приведет. Взять хоть ту драку, что устроил Аккерман, когда был новичком. Каким бы подозрительным он Киту ни казался, у драки были причины, и Шадис их прекрасно знал. Так что он сумел убедить высокое начальство: кадеты должны быть на равных до самого выпуска. Хотят служить в Полиции? Пожалуйста! Но пусть тогда соревнуются за это право и с будущими гарнизонными, и с разведчиками. И пусть сами решают, куда идти. Служба в Полиции все еще оставалась лакомым куском, и туда по-прежнему брали лучших. Но окончательный выбор был теперь за кадетами. На церемонии распределения Эрвин Смит говорил речь. Он сам верил каждому слову, которое произносил, и потому слушать его было приятно. Он говорил о том, как важно человечеству продолжать сражаться, что за Стенами — целый мир, познать который мы сможем, когда избавимся от титанов. Сейчас, когда мы пережили страшную трагедию, нужно сражаться еще более яростно. И если вы желаете человечеству победы, Разведкорпус нуждается в вас. Ни ваши оценки, ни победы, ни неудачи за годы учебы не имеют значения: важно только отдать свое сердце людям и сражаться. Петра слушала его очень внимательно, но смотрела она не на него. В трех шагах от командора стоял капитан Леви, живая легенда и пример для подражания многих ее однокашников. Церемония проходила на площадке для тренировок, представители военных подразделений поднимались говорить свои речи на сколоченную вчера сцену. Командор Смит говорил первым. Многие думали, что выступай он последним, пополнения разведчикам не видать. Но Петра знала, что многие рвутся как раз туда, в Разведкорпус. У всех на то были свои причины. Кто-то наслушался баек и уже воображал себя героем, кто-то рвался мстить за погибших на юге близких. Кто-то был слишком плох даже для Гарнизона, куда уж ему в Полицию. Петра хотела — или она думала, что хотела — подарить человечеству шанс на спокойную жизнь. Рядом с ней стоял Оруо и тоже смотрел не на командора, а на капитана. Они оба восхищались им, пока издали, зная его только по рассказам. Говорили, что в бою он стоит десяти, что тогда, в Шиганшине, его отряд помог уйти куче людей. Героем он, однако, не выглядел. Маленький, особенно по сравнению со Смитом, очень худой, с залегшими у губ усталыми складками и мешками под глазами, он выглядел больным. Странно было думать, что этот человек прослыл грозой титанов и правой рукой командора. Петра вглядывалась в его лицо, даже привстала на цыпочки, но с такого расстояния трудно было что-то разглядеть. Однако ей казалось, что от него все-таки веет силой. Не может же быть, чтобы все истории о нем были ложью! «Дорогой папа, — писала она тем же вечером отцу. — Вот я и стала разведчицей. После церемонии распределения нам дали только час на сборы, и мы отправились в Каранес. Разведкорпус сейчас стоит тут. Пока не могу ничего тебе сказать. Нам сказали, что в ближайшую экспедицию новичков не берут, мы будем пока тренироваться. Как будто я снова в кадетке! Я видела командора Смита, и он показался мне очень мрачным. Он знает нас всех по именам, хотя ни с кем не был знаком до церемонии. Капитан Леви, про которого так много болтают, оказался таким же малявкой, как я. Представляешь себе? А Яков говорил, что у меня ничего не выйдет, потому что я слишком мелкая! Передай ему, что это у него бы не получилось: такого жирного верзилу ни один трос УПМ не выдержит. Как дела у этого болвана? Мы ехали в Каранес верхом, и капитан несколько раз объезжал наш строй. Он заметил меня и указал кому-то: «Смотри, как она сидит. Ее лошади идти легко, а ты сломаешь ей хребет, если будешь так дергаться». Я оглянулась посмотреть, кому он это говорит, но так и не разобрала, о ком шла речь. Он ускакал вперед, и больше ни с кем не заговаривал. Как и в кадетке, мы живем в одной спальне. Девушки в одной комнате, парни в другой. Так что скажи маме, чтобы не беспокоилась об этом. Говорят, что у офицеров свои комнаты. Некоторые рядовые говорят, что мечтают получить повышение только ради этого. Я думаю: какая разница где спать? Сейчас мы сидим в спальне, горят лампы и свечи. Многие пишут домой. На койке рядом со мной — рыжая девушка. Тоже маленькая. Она говорит, что капитан Леви — опасный человек. Но я так и не смогла добиться, что же он такого ей сделал. К новичкам тут относятся очень хорошо. Людей мало. И даже страшно думать, что через неделю — запланирована экспедиция — многие из этих девушек, на которых я смотрю, могут не вернуться. Папа, просят гасить свет и спать. Скажи маме, что у меня все хорошо. Нас хорошо кормят, и меня тут никто не обижает. Пусть не волнуется. Люблю вас всех и целую. Петра». Через неделю ее новые товарищи отправились за Стены, а она и другие новобранцы, несколько более опытных бойцов и два лейтенанта остались в казармах. Надо было подготовить встречу вернувшимся. Петра не сразу поняла, что это значит. Они щипали корпию, мыли лазарет, готовили еду, запасали горячую воду и раскладывали по ящикам лекарства. Всего было мало. Смысл приготовлений стал ясен, когда в казармы въехала подвода с ранеными и мертвыми. Мимо Петры прошел по коридору командор, за ним следовал капитан. Они даже не взглянули ни на кого. Петра никогда в жизни не видела таких мрачных лиц. А потом ее позвали помогать в лазарете. Одному солдату титан раздробил ногу, она выглядела так, будто ее набили корпией. Ханжи, выполнявшая обязанности врача, сказала, что ноге уже не помочь. Ее придется отнять. Потом Петру долго рвало в уборной. Она плакала, умывалась, глубоко вздыхала и думала, что уже все, но тут же вспоминалась нога, которую надо отнять, и все начиналось снова. Кто-то сел рядом с ней на корточки и осторожно погладил по плечу. — На, выпей. — Я… Я не… не пью… Она все-таки посмотрела на собеседницу. Это была Изабель. Та девушка, которая спала рядом с ней. Она держала в руке открытую бутылку. Пахло алкоголем. — Дура, — сказала Изабель и сделала глоток. — Это лекарство. Она поднялась на ноги и снова протянула Петре бутылку. — Пей. Поверь мне, иногда только это и помогает. Петра осторожно поднесла бутылку ко рту. От запаха ее снова замутило, но она все-таки сделала глоток. По телу пробежало тепло, рот обожгло, а голову повело. Но уже через мгновение стало… Не лучше. Спокойнее. Самогон разлился по жилам, и Петра поднялась на ноги. — Ты привыкнешь, — сказала Изабель, забирая у нее бутылку. — Дерьмо в том, что к этому привыкаешь. Петра удивленно посмотрела на нее. К крови можно привыкнуть? К отнятой ноге? К трупам на подводах? Почему она, Петра, никогда не думала о службе с этой стороны? В кадетке их учили оказывать помощь при ранениях, но… Никто не сказал ей, как это будет. Она не была готова. А Изабель говорит, что можно привыкнуть. И Петра сжала зубы и начала привыкать. Недели через две после того она с удивлением обнаружила, что думает уже не о раненых и павших, а о том, что стоит нестерпимая жара. На жару жаловались все, и однажды им разрешили пойти искупаться. Девушки натянули между несколькими деревьями веревку, подперли шестами и повесили плащи, отгородив таким образом место для купания, где их не могли побеспокоить нескромные взгляды. На другом берегу реки стоял стеной лес, так что оттуда гостей не ждали. Да и берег тот был высокий и крутой, вряд ли местные ходили к нему за водой или ловить рыбу. Среди рядовых была и лейтенант Нанаба. Она звала Ханжи, но та сослалась на какие-то дела с бумагами. Накупавшись, Петра вылезла из воды, накинула на голое тело рубашку. Некоторые загорали прямо на траве, другие расчесывали волосы. Кое-кто еще купался. Было хорошо и спокойно. Они о чем-то говорили, много смеялись. Петра еще мало знала их: она была единственной девушкой в своем выпуске, которая решила пойти в Разведкорпус. И ее расспрашивали: откуда она, какая у нее семья, почему она пошла на службу. О титанах, о недавней экспедиции не говорили. Казалось, будто существует только солнце, горячая трава под ногами, прохлада от реки да жужжание насекомых. Петра сорвала цветок клевера и задумчиво смотрела на него. — Девочки, не забудьте, у вас еще тренировка сегодня, — сказала Нанаба. Все заворчали. — И кто нас терзать сегодня будет? — спросила Изабель. Она как раз вылезала из воды и трясла головой, как собака. Капли блестели на ее белом теле. — Капитан Коротышка? — Нет, он же уехал с командором в столицу. Майк будет тренировку проводить. — Капитан Коротышка? — переспросила Петра, когда Изабель села рядом с ней. — Ну да. Коротышка и есть. А что? — Грубо как-то. Изабель пожала плечами. — А гонять рядовых за папиросами вежливо. Петре почему-то стало неприятно. Ее капитан тоже как-то просил сходить в ближайшую деревню. И ей было приятно выполнить его поручение. Она все равно собиралась просить разрешения сходить отправить письмо и купить кое-что. Ее не обидела просьба. Просьба, а не приказ. — Ну, хватит, — сказала Нанаба. — Капитан Леви — офицер. И мой друг. Хочется посплетничать, дождитесь, пока останетесь одни. Когда они шли к казарме, свежие, с влажными волосами, некоторые босиком, Петра спросила у Изабель: — Что он тебе сделал? — Кто? — Капитан. Изабель смотрела прямо перед собой, и лицо у нее было странное, застывшее. Петра впервые обратила внимание, что у нее, как и у всех разведчиков, лицо обветрено и покрыто вечным загаром. Она казалась гораздо старше, чем была. И влажные рыжие волосы лежали на ее плечах как-то печально. Она вздохнула и ничего не ответила. Изабель не могла ничего ей ответить. Она не могла сказать, что каждый раз, когда она смотрит на капитана Леви, она видит, как титан откусывает Фарлану голову. Она не смогла этого ему простить. Да, не он виноват, что они ослушались приказа и полезли в драку. Но… Она не могла ни забыть, ни простить ему свою потерю. А Петра, что — Петра? Она такая юная, такая наивная еще. Изабель не могла сказать, сколько ей точно было лет, но Петра казалась ей гораздо младше, совсем девочкой. — Не люблю, и все, — произнесла Изабель после долгого молчания. — Он не такой уж и плохой, и боец хороший. Да и не такой злой, каким кажется. Просто не люблю его. Еще через несколько дней Петра дежурила в коридоре. Она вместе с Оруо стояла или ходила перед дверями командорского кабинета. Так себе занятие. Дежурные докладывали о почте или визитерах, бегали по мелким поручениям. Большую часть времени просто стояли или ходили туда-сюда, чтобы размять ноги. Из кабинета слышались голоса. Иногда доносился смех. Командор совещался о чем-то с капитаном. О чем можно совещаться, смеясь? Она не знала. Вдруг дверь открылась, и Леви вышел в коридор, на ходу поправляя платок. Он бросил короткий взгляд на дежурных, и его внимательные глаза остановились на Петре. Какой же он худой! Петре иногда хотелось его накормить. Она знала уже, что ест он очень мало, почти ничего. Зато курит много. У него и пальцы пожелтели от табака. Еще и вечные мешки под глазами. Взгляд у него был тяжелый, внимательный, он будто проверял тебя на прочность. Но лицо у него было красивое, и Петра иногда представляла: как бы он выглядел на гражданке? Болтали, что он рос в семье бездетного аристократа, а потому хорошо танцевал и знал светские манеры. Еще говорили, что он с раннего детства в седле. И в это она верила! Ее дядя, занимавшийся лошадьми, про таких говорил: в седле родился. Он ткнул в нее пальцем и как-то рассеянно сказал: — Хочешь ко мне в отряд? — Да, — выдохнула она раньше, чем осознала смысл вопроса. — А мне можно? — тихо спросил Оруо. Капитан перевел взгляд на него. — Пока нет. Но продолжай в том же духе, и я подумаю. И ушел, на ходу доставая папиросы. Петра оказалась в его отряде. Со своих людей Леви требовал в три раза больше, чем другие офицеры. И она тренировалась как проклятая. Он внимательно следил, чтобы они заботились о лошадях. «Лошадь — это ваша вторая задница. Ваша мамка, жена и ваш самый надежный товарищ. Погубите лошадь — умрете», — говорил он, отчитывая кого-то за плохие подковы или неправильную посадку в седле. В первой своей экспедиции Петра по полной осознала важность этих слов. Она только чудом спаслась от титана. Лошадь была вся в мыле, но они обе остались живы. Это случилось, когда они шли от опорного пункта до ворот. Титан появился неожиданно и протянул руку прямо к Петре. Лошадь заржала, вскинулась и помчалась вперед. Петра успела заметить, что опытные бойцы кинулись на него и убили. Уже в казарме, сидя над письмом отцу, Петра с каким-то животным ужасом осознала: ей повезло, просто повезло. «Дорогой папа, — написала она тогда, — ты не думай, что я трусиха, что я их боюсь, но когда ты видишь эти огромные руки, огромные пасти… Ох! Не рассказывай маме. У меня все хорошо. Я не ранена, только мозоль натерла на ноге и хромаю теперь. Капитан сказал, что я везучая. Он сам опять сломал ребро. Нанаба сказала, он почти не чувствует боли и часто не замечает травм. Вот кто ничего не боится. Мне только странно, что он такой худой. Если бы бабушка его увидела, она бы тут же посадила его за стол и не отпустила бы, пока бы он не съел все. И даже он бы с бабушкой не сладил. Скажи ей, чтобы прислала мне рецепт ее пирога. У нас бывает мясо, а муки сколько угодно. Лук и кое-какие овощи мы растим сами, мало совсем, у нас нет много земли, но все-таки. Я бы испекла. Я никогда не видела таких худых людей раньше. Папа, скажи маме, чтобы не волновалась за меня. Вокруг меня хорошие и надежные люди. Мне страшно, конечно. (Дальше зачеркнуто.) Но не бойтесь за меня. У меня все хорошо. Напиши мне все-все про вас. И скажи Якову, что это правда, что титаны бегают голышом. Но там у них ничего нет, так что пусть не говорит глупостей! И маме скажи, что нас хорошо кормят. И пусть больше не присылает мне платья. Я солдат, куда мне их носить? Лошадей объезжать? Люблю вас и целую всех-всех. Петра». Время на службе бежало быстро, гораздо быстрее, чем в кадетке. Петре казалось, что она уже привыкла. Не к ужасу и смерти, конечно. Но ее уже не рвало, когда она видела раны. Она не пристрастилась к самогону, как некоторые другие, но иногда делала глоток. Оруо попытался курить, подражая капитану Леви, но от вкуса табака его мутило, и он бросил это дело. Петра смеялась над ним, видя его явное желание походить на своего кумира. Она стала замечать, что он пытается ухаживать на ней, но сама она смотрела в другую сторону. Шло время. Новый 850 год встречали шумно. В Разведкорпусе не принято было отмечать праздники, но в этот раз кто-то из новобранцев предложил встретить Новый год как положено, как встречают дома, и командор дал добро. Он даже сумел раздобыть где-то шипучее вино. По бутылке на отряд, но настоящее шипучее вино, которое только аристократы пьют. Петра поставила на общий стол два пирога по бабушкиному рецепту. Больше сделать не получилось, но стол сразу стал праздничным. Она много смеялась. Кто-то затянул веселую песню. Майк взял гитару. Сдвинули скамейки и столы и танцевали. Петра обвела глазами столовую и увидела, что командор сидит в углу, а капитан стоит рядом с ним, положив руку ему на плечо. Она набралась смелости и подошла к ним: — Капитан, командор! С Новым годом! — Спасибо, — сказал командор и улыбнулся ей. Наступила полночь. А вместе с ней пришел 850 год.