***
Лука следует странной просьбе Ивана, не выходя из выделенного ему люксового номера, наслаждаясь принесёнными ему фруктами и вином, пока настоящий ужин готовится на кухне, и предаваясь бесполезным размышлениям, без особого интереса разглядывая роскошный, но нисколько не заинтересовавший его вид из окна. Его не перестают беспокоить бесчисленные вопросы, ответить на которые он не в силах при всём желании. Большинство из них, так или иначе, касаются оставшихся на родине Ковача и Срны, и фон Бруннера, ведущего собственную игру между их жизнью и смертью, не имея интереса ни в том, ни в другом. Лука в голос чертыхается, кулаком бьёт по высокому столу, на котором стоит его графин с вином, жалобно вздрогнувший и зазвеневший от удара. Жмурит глаза до выжигающего пламени под напряжёнными веками, надеясь, что белый едкий огонь выжжет, уничтожит внутри него мерзкую паранойю, требующую сорваться прямо сейчас, сделать, хотя бы попытаться, хоть что-нибудь, чтобы облегчить положение своих товарищей. Вдох. Выдох. Модрич восстанавливает спокойствие дыхательной гимнастикой, банальным и древним, как мир, способом вернуть себе моральное равновесие и призвать самого себя быть благоразумным и не делать глупостей, как просил его, наставляя перед миссией, Дарио, и намекал, трепля по волосам, Нико. Быть благоразумным… Лука хмыкает. Можно подумать, это так легко, когда ты находишься в нескольких сотнях километров от места событий и фактически беспомощен и бесправен сейчас, неспособный даже работать, как привык, с информацией. — Думай, сука, думай, должно же быть хоть что-то… — он шепчет сам себе, пытаясь мозг, расслабленный усталостью и алкоголем, заставить думать, анализировать быстрее, искать способы помочь им всем и выбить из Отто нужное решение. — Как самокритично, господин Модрич, — Лука вздрагивает от проникновенного голоса Ивана за его спиной и оборачивается резко, едва не снеся рукой шаткую вазу с фруктами. — Я принёс ваш ужин. Надеюсь, вы не сердитесь за то, что я нарушаю ваш покой. — О… нет, конечно, проходите, — Лука подходит ближе, почти не замечая полной разнообразных блюд тележки с едой, глядя в упор на ничуть не смущённого его вниманием Ивана, улыбающегося почти ангельски непорочно, но Модрич переводит взгляд выше и не может не увидеть бешеных дьяволов, рвущихся с едва сдерживающих их цепей. — Вы что-то хотели? — Возможно, — Иван встряхивает головой, отбрасывая со лба светлую длинную чёлку и, обойдя привезённый ужин, садится на край кровати, провокационно скрещивая длинные ноги, теперь обтянутые чёрными шароварами с широкими вырезами по бокам. — Возможно, я не настолько слеп, как все остальные в этом борделе, и я могу оценить, к кому стоит зайти ночью, а к кому нет. Лука вскидывает бровь в молчаливом недоверии, и только хмыкает улыбающемуся довольно Иво. Его проницательность и цепкий острый ум сложно спрятать за маской абсолютной покорности и смирения. Иван слишком хитёр, чтобы играть здесь примитивную для него роль одного из. Лука уверен абсолютно, его невольный собеседник — куда большее. Осталось только выяснить, насколько. — Мне показалось, герр Бруннер слишком ревнив, чтобы отпускать конкретно вас, — он выделяет голосом, акцентируя внимание на последнем, и Иван чуть смешливо улыбается, — в любой номер, кроме своего. — Герр Бруннер может быть ревнив в отношении меня сколько угодно много, но он сделает всё, что угодно, чтобы вы были довольны и забыли о цели своего визита. — Вы странно откровенны для того, кого подослали меня отвлечь, — Модрич хмурится. Не то, чтобы Иван сказал что-то, чего он не знал со стопроцентной уверенностью, даже Отто должен был это понимать, если давал Иво инструкции касательно этого посещения, но здесь всё равно должен быть подвох, не может не быть. — Быть может потому, что Отто не подсылал меня, — Иван сладко улыбается и вдруг широко разводит ноги, подзывая Луку встать ближе, между его бёдрами. — Вы хотите меня, я хочу вас, почему бы не перейти на «ты» и не воспользоваться сложившейся ситуацией? Дыхание Луки сбивается, когда он, повинуясь собственным желаниям, подходит вплотную к Ивану и чувствует его уверенные тёплые руки на своей талии, тянущие его ещё ближе, призывающие опрокинуть Иво на постель и сделать всё, что только заблагорассудится. — Воспользоваться ситуацией? — Модрич, склонившись, на пробу целует его, едва не застонав от чувства идеальности, которое накрывает его с головой вместе с невозможным, нестерпимым по силе возбуждением от одних только страстных движений мягких губ и ловких длинных пальцев, сжавшихся на его ягодицах. — Прекрасная идея, Иво, — Иван улыбается в его губы, не позволяя отстраниться, и только шепчет едва слышно, почти непонятно из-за отсутствия пространства между ними: — И чего ты хочешь? — его удивление почти осязаемо, когда Лука, подтолкнув коленом, сдвигает его пошло расставленные в едва ли не художественном шпагате ноги, тут же ловко седлая бёдра и прижимаясь к обнажённому торсу. — Выеби меня, — он возвращает жаркий шёпот в самые губы и, не давая ответить, накрывает чужой рот отчаянно жадным поцелуем.***
Лука лежит на груди Ивана, с трудом восстанавливая сбитое несколькими сводящими с ума оргазмами дыхание, покрывает золотистую кожу томными долгими поцелуями, прослеживает ярко выделяющиеся ключицы и втягивает постоянно в рот тонкие кольца пирсинга, чуть прикусывая и играя языком с напряжёнными сосками, вырывая из Иво тяжёлые страстные стоны. — Расскажи мне что-нибудь… — Модрич отпускает припухший влажный сосок, глядя из-под ресниц на Ивана проникновенными тёмными глазами с огромными зрачками. — Что? — Лука чувствует, как сам начинает возбуждаться от этих ленивых нерасторопных ласк, и почти без удивления обнаруживает, что ему в бедро упирается вставший член Ивана. — Что ты хочешь от Отто? — Иво сжимает одной рукой Луку в объятьях, а пальцами второй пробирается между упругих ягодиц, касаясь всё ещё влажного расслабленного кольца мышц, погружая внутрь жаркого тела палец на полфаланги, уже от этого сходя с ума от желания вновь овладеть Модричем. — А тебе это зачем? — он хмыкает, но тут же захлёбывается стоном, когда Иван давит пальцем, проникая глубже. Иван опрокидывает его на спину, накрывая собой и целуя так самозабвенно, так яростно и жадно, будто желает этими поцелуями убедить Луку остаться здесь, с ним, чтобы только не прекращать их совместное сладкое безумие. Признаться честно, Модрич согласен заочно. — Не глупи. Ты же видел, как он ко мне относится, — Иво самодовольно ухмыляется, за что тут же получает звонкий шлепок по ягодице, чтобы не зарывался. — Я смогу его убедить помочь тебе, но только если буду знать, в чём дело. Иван мягко давит на его колени, призывая раздвинуть ноги, что Лука тут же охотно выполняет, широко разведя колени и пошло закусывая губу, вынуждая самого Ивана вновь и вновь терять голову, быстро пристраиваясь к нему и резко проникая внутрь. — Znat ćete mnogo — uskoro ćete ostarjeti (много будешь знать — скоро состаришься), — смешливо выдыхает на родном языке Модрич и срывается на громкий откровенный стон, когда Иван, зло чертыхнувшись, сходу берёт быстрый темп, оставляя пальцами синяки на его бёдрах.***
Иван лениво перебирает длинные влажные пряди Луки, бессильно раскинувшегося среди множества разбросанных в абсолютном хаосе подушек, поглаживает ласково разгорячённую после бессонной ночи и горячего душа кожу, в блёклых отсветах занимающегося рассвета, розоватыми и персиковыми бликами ложащихся на стройное жилистое тело, вдруг углядывая бредовые миражи. В них Модрич, тонкий, прекрасный, едва прикрытый так идущими ему белыми тканями, танцует, плавно изгибаясь, под замысловатые восточные мелодии, танцует для него, перед ним, а после, закончив, садится на его бёдра, как сделал это в начале их совместного вечера, а после отдаётся с той же страстностью и желанием. Иван целует его в острое плечо, потираясь о выступающую косточку носом с горбинкой, щекочет кожу дыханием, пытается избавиться от навязчивой картинки под веками. Милый маленький Лука, обнажённый, с широкими золотыми браслетами, звенящих на широких запястьях и голеностопах, с кольцом в носу и тонкой цепочкой, протянутой к проколотому уху, украшенный драгоценностями такими дорогими и роскошными, что на них можно было бы купить целую страну. Иван не пожалел бы денег на Луку, только чтобы увидеть всё это вживую. — Лука, — Иван выдыхает резко, тихо, приняв важное решение, так глупо, на самом деле, пойдя на поводу собственных желаний и слабостей, — слушай меня внимательно. — М? — он лениво поворачивает голову, подбираясь к нему ближе, и Иво не может не обнять его, такого покорного, расслабленного, затраханного… Он просто не может поступить по-другому. — Слушай, Модрич, сосредоточься, — Иван трясёт его бессовестно, стряхивая ленивую сонливость, прижимает плечами к постели, всем весом вдавливая в матрас, проникновенно смотрит неожиданно острыми зелёными глазами, и Лука вздрагивает, замирая. Будто другой человек вовсе — хищный, опасный, расчётливый. С таким Лука никогда не лёг бы в постель. К такому он не приблизился бы никогда, не взяв с собой оружия и пару проверенных людей для надёжности. Лука не верит, что этот Иван и тот, что несколько минут назад, задыхаясь под обжигающими струями воды, хватался отчаянно за его волосы, пытаясь не то оттолкнуть, не то притянуть его ещё ближе, вынуждая не прекращать ласки, один и тот же человек. — Я знаю, что твои драгоценные боссы в опасности, как и все в Хорватии, и все, кто имеет отношение к вашему… бизнесу тоже, и если ты хочешь им помочь, слушай меня, — Модрич сглатывает вязкую слюну, глядя безотрывно в гипнотизирющие глаза, только боковым зрением замечая исказившееся холодное лицо. — Выйдешь на завтрак, когда за тобой пришлют слугу, не раньше, чтобы Отто думал, что держит тебя под контролем. Он даст тебе всё, что ты захочешь, до сегодняшнего полудня, только имей терпение дождаться. Лука кивает, как заворожённый, следит, как следит змея за флейтой факира, за переливами электрических тонких разрядов в светлой радужке, тянет свободную ладонь к его лицу, оглаживая пальцами скулу, и его выражение смягчается. Иван прикрывает веки, ластясь к ладони, и выдыхает на чистом хорватском: Pao si mi na glavu (свалился же ты мне на голову). — Иво, уезжай со мной на родину, — он шепчет прежде, чем успевает сообразить, что именно, выдаёт от чистого сердца чистейшую глупость и понимает это сразу же, как только что едва ли не нежный Иван становится небрежной карикатурой на самого себя, отталкивается от него, садясь на постели, скрещивая ноги по-турецки. — И думать забудь об этом, — Лука садится следом напротив, не пытаясь подобраться ближе, чувствуя в этом Иване больше опасности, чем желания. — Я помогу тебе, ты получишь свою помощь и уйдёшь. Насовсем. — Но… — Иван соскакивает с постели вовсе, раздражённо быстро натягивает свои прозрачные шаровары, ничуть не делающие его более одетым, и подходит к краю кровати, притягивая к себе Модрича, заставляя проползти по матрасу на коленях. — Я куда больше, чем твоё «но». И делаю всё это только потому, что ты был чертовски хорош этой ночью, и я не… — Иво не может позволить себе сказать то, что хочется. Про все эти сантименты, про всё сопливое дерьмо, которое вертится на языке. Про то, что он не против, совсем не против был бы оставить Луку только себе. — Будем считать это моим тебе подарком напоследок. Не как плата. От всего сердца. Что-то в его лице подсказывает Модричу оставить это без комментариев, и он, отведя взгляд, только ухмыляется тихо: — Ты бы понравился Нико. Если бы отправился со мной. — О нет, dragi moj, я отсюда никуда не уйду, — его коварный свистящий шёпот вновь приковывает всё внимание к нему, и Иван, довольный результатом, тонко иронично улыбается. — Ни твой дорогой Нико, ни Дарио, ни ваш милый цепной пёс Марио, ни даже этот старый шизофреник Отто никогда не добились бы того, что создал здесь я. Ты же правильно заподозрил, ты же всё видел, — Иван переступает ногами по полу, и браслеты на лодыжках музыкально звенят, пародируя танец, — я знаю, что ты видел, ты же такой умный, Модрич, иначе бы они не отправили тебя сюда. Но как и все повёлся на смазливую мордашку и эти дурацкие танцы, — Лука хмурится, хочет вырваться из крепкого захвата рук, но Иван, напротив, только сжимает ладони на его плечах крепче, смотрит глаза в глаза со злой разочарованной улыбкой. — Ты же всё понял, мой маленький сообразительный гений, ты же знаешь, что я куда больше, чем просто сраная постельная игрушка для этого поехавшего султана. — Потому что на самом деле, это он — твоя игрушка, — Лука шепчет, сложив в голове детали головоломки, но не поражённо, только едва удивлённо. Иван, склонившись, глубоко целует, давя внутри соблазнительное желание воспользоваться собственной властью и не отпускать Модрича обратно в Хорватию, присвоить такого уникального человека себе. Он будет сопротивляться вначале, будет пытаться сбежать, Иво сможет добиться своего, он знает прекрасно, но это будет не тот Лука. Не тот, что, несмотря на всё, сейчас отвечает на его поцелуй, борется за инициативу, вцепившись отчаянно в светлые волосы Ивана, кусает его губы, оставляя маленькие ранки. Слишком прекрасный. Слишком хрупкий. Слишком легко сломать. — В точку, dragi moj. Как и все здесь. И все, кто приезжает сюда и попадает к нам. С тобой было интересно, настолько что я позволяю себе выдать тебе всё это и поставить всю свою жизнь под угрозу. Будь умницей, оцени мою жертву по достоинству и отдай ей должное, никогда больше здесь не появляясь. Я дам тебе всё, что ты захочешь, всё, что надо тебе и твоим боссам, и ты уйдёшь и забудешь про это место и всё, что здесь было, ясно? И ты никогда. Сюда. Не вернёшься. Договорились? — Почему? — Лука изгибает брови, даже сейчас не оставляя привычки анализировать и извлекать из всего малейшую выгоду, чем заслуживает от Ивана искреннюю улыбку и сомкнувшиеся на мочке уха острые зубы. — Потому что в следующий раз ты не выйдешь отсюда и никогда больше не увидишь своих драгоценных Ковача и Срну. — Не выйду отсюда живым? — Модрич возвращает ему это лукавое коварство сторицей, выцеловывает напряжённую шею, от чего Иван тихо стонет, глуша непрошенный звук в чужом виске, прижимаясь к нему губами в излишне трепетном жесте. — Живым? Лука, ты прекрасно понимаешь, что я не стал бы разбрасываться такими людьми. Ты слишком привлекателен для меня… всем, чтобы позволить тебе ходить так просто. Запер бы тебя в одной из своих комнат и приковал, для надёжности. — Не боишься, что это я бы тебя запер и приковал? — Лука оттягивает его голову за волосы, вцепляясь в светлые пряди болезненно, беспощадно, и видит вполне ожидаемо на дне глаз ничем не скрытое восхищение и возбуждение — только другого толка. Лука для него теперь не один из гостей, приходящих и уходящих, Лука — упрямый соперник, вожделенная цель, недостигнутая победа, за которую Иван будет грызть глотки. Понадобится — и самому Модричу, лишь бы только нацепить на его шею золотой ошейник с цепью. — Таких людей безопаснее держать взаперти. Чтобы никто и никогда их не видел… Не знал, как они опасны. И как великолепны. Иван, кажется, рычит по-настоящему, вгрызается зубами в его плечо, оставляя на бледной коже контрастно яркий алый кровоточащий укус, и толкает обратно на постель, в то же мгновение оказываясь у выхода. — Убирайся отсюда, пока не поздно. И учти, что я превращу твою жизнь в ад, если об этом узнает хоть одна живая душа. Иван хлопает дверью, скрываясь снаружи, а Лука, откинувшись бессильно на постели, думает как-то пораженчески отчаянно, что Иван сделал это уже давно, едва появившись перед ним в этих дурацких гаремных одеждах и коснувшись его одним только пальцем. Лука знает таких людей — дьяволов во плоти, Вельзевулов и Мефистофелей, они пойдут ради своего на всё, купят твою душу, а затем уничтожат, низвергая вокруг себя всё неугодное в адское пламя. Лука знает. И ничего не может с этим поделать…