***
Модрич складывает немногочисленные нужные вещи в маленький чемодан на взгляд со стороны как-то слишком неспешно и нерасторопно, на самом деле будучи глубоко погружённым в собственные воспоминания и мысли. Если бы он только мог запретить себе думать, все эти проклятые полгода, прошедшие с момента их единственной встречи, он бы сделал это, не сомневаясь. Только чтобы не видеть каждую ночь вместе с приевшимися постоянными кошмарами почти подростковые влажные сны, в которых Иван, сжимая длинными пальцами его бёдра, разводил их шире, трахая его с самой необходимой, самой нужной страстью и несдержанностью, беря его, как свою собственность, покрывая укусами и ставя отметины с неоправданной ревностью. Чтобы на следующую ночь, измученный работой и мыслями Лука, подставленный собственным подсознанием, вновь увидел Иво — на этот раз нежного и осторожного, податливого, как мягкая плавкая патока, целующего его с такой неторопливой чувственностью, что Модрич просыпался едва ли не в слезах, со всхлипом поднимаясь на постели, ощущая только полнейшее эмоциональное опустошение. Он так устал каждое утро плестись в свой душ, вставая под тёплые приятные струи только чтобы удобно обхватить свой член ладонью. Он так устал, закрывая глаза и только представляя, как легко удерживает его на весу Иван, как вжимает его в стену исцарапанной спиной, нетерпеливо прижимаясь губами к его губам, в несколько движений легко доводить себя до разрядки, уже не приносившей облегчение, а только прекращавшей на время его сумасшествие. Лука чувствует себя извращенцем, одинокой нимфоманкой, пытающейся заставить саму себя уверовать в возможность своего нормального существования без единственно нужного в пустой бесполезной жизни. Модрич никогда не был силён в самообмане, предпочитая пусть болезненную, но всё же честность, и сам для себя, пусть нехотя, но признавая, что Ивану хватило одной ночи, чтобы что-то сломать в нём, что-то испортить, переделывая, переплавляя под себя. Вельзевулы и Мефистофели, повторяет про себя Лука, и старается не понимать, что, кажется, собственную душу щедро отдал задаром, не догадавшись даже попросить ничего взамен. — О чём ты хотел поговорить, Нико? — его голос звучит слишком устало, и Модрич даже не пытается скрыть это. Не видит смысла делать вид, что всё хорошо, перед человеком, который лучше всех остальных знает, что это не так. — О твоей нынешней миссии. И о моей, вероятнее всего, последней, — Лука вскидывает на него вопросительный взгляд, и то, что он видит, ему не нравится абсолютно. Будто Ковач, что стоял рядом с ним в кабинете Дарио — сильный, уверенный, спокойный, привычный им обоим — и тот, что приходит к нему в комнату за приватным разговором — два разных человека. Он садится на край его постели за неимением других мест, вдыхает и выдыхает несколько раз, приводя в порядок дыхание и расшатанные нервы, и смотрит на него в ответ, не пытаясь скрыть всё, что терзает его. У этого Нико загнанный тяжёлый взгляд присыпанных пеплом ярко-карих глаз, выцветших до какой-то мутной серой грязи, осунувшееся бледное лицо, исчерченное морщинами и шрамами, обессиленно ссутуленные плечи. Этот Нико будто тень себя прежнего, и этого Нико мир никогда не должен был увидеть. — Нико, в чём дело? — Лука хмурится, откладывая вещи и садясь рядом со своим боссом, полностью посвящая всё своё внимание разговору. — Выглядишь как на расстрел. — Почти угадал, — Ковач нервно посмеивается и зачёсывает пятернёй тёмные с проседью волосы, заставляя Модрича напрячься ещё сильнее. Лука впервые видит его напряжённым до такой степени. — Дарио против этого, но сейчас у нас уже нет выбора и нет времени откладывать это дольше. Лука, это будет твоя последняя полевая работа. После этого ты вернёшься и займёшь место босса. Моё место. — Что? Погоди, а ты? — Срну можно понять, и Лука абсолютно с ним согласен — он совсем не готов управлять бандой, променять свои любимые задания и постоянные игры разума со ставкой на жизнь и смерть на кабинетную работу, как сам Дарио не готов стать единоличным боссом, потому что, очевидно, с неопытным Модричем ему, волей неволей, придётся примерить на себя эту роль. — Я провожу тебя в Германию и уеду по своей работе. В Черногорию, — Лука поражённо распахивает глаза, не в силах совладать с шоком. — Нико, ты с ума сошёл, тебе бы полечиться лечь в больничку, нервы восстановить, — он тщетно пытается перевести всё в шутку, но Ковач сохраняет обречённую серьёзность, и Модрич вынужден принять тон разговора, сцепляя пальцы перед собой в замок отчаянно крепко. — Они убьют тебя, как только увидят. Это самоубийство, ты же знаешь. Так нахрена?! — Нам нужна их помощь, чтобы уменьшить количество контрабанды на море, иначе это может затянуться ещё очень и очень надолго. Ты прав, они убьют любого, кого мы сейчас отправим, без переговоров и вопросов, расстреляют и всё. Единственный шанс — ехать самому. Возможно, они не станут стрелять по мне, едва увидев нашу лодку. Если, конечно, наши враги не доберутся до меня там раньше. — Нико, ты не можешь, — голос предательски ломается, срываясь на какую-то странную помесь шипения и шёпота, Лука качает головой, глядя на Ковача из-под упавших на лоб длинных прядей. Они оба знают, что из Черногории Нико так и так не вернётся. — Я… я не хотел рассказывать, но ты должен знать, — Модрич ненадолго задерживает дыхание в лёгких, собираясь с мыслями и набираясь храбрости, чтобы признаться своему боссу в том, какую несусветную глупость планирует сделать. Почти такую же, как Нико. — Придумайте что-нибудь другое, пока есть время, ты должен остаться рядом с Дарио, должен быть лидером вместе с ним. Я не смогу, потому что я... я не планирую возвращаться из Германии. Я обещал человеку, который помог мне в прошлый раз, с условием, что я больше никогда не появлюсь рядом с Отто. Иначе я больше не вернусь. Нико хмурится, подбираясь и приобретая вид какой-то неожиданно хищный, будто готовясь защищать члена собственной семьи от угрозы извне. По сути, так оно и есть: Нико, Дарио и Лука работают вместе так давно, что уже прошли много лет назад стадию друзей, переходя к более духовной близости, воспринимая друг друга как родных братьев, год за годом разделяя одни победы и поражения на всех. Они все знали, что при их роде деятельности, рано или поздно кто-то из них уйдёт, но происходящее сейчас не может не приводить к отчаянному сопротивлению и непринятию в каждом. — Кто это был? — Модрич вздыхает, запрокидывая голову и бесцельно глядя в неровный белый потолок. Этого разговора он надеялся избегать до конца своих дней. — Я обещал ему никогда не вспоминать и не рассказывать того, что произошло, но без него не справиться, и мне всё равно придётся остаться там, так что… Его зовут Иван, фамилию я не знаю, он один из… ммм… не знаю, как их назвать, один из наложников этого недо-султана, фон Бруннера. По факту, Отто просто пешка, всей игрой этой теневой империи управляет Иван. И если я хочу просить его помощи ещё раз, придётся согласиться на его условия и остаться там. — Остаться? — Ковач задумчиво постукивает кончиком пальца по нижней губе, чуть прищурив глаза. — То есть он сказал, что не убьёт тебя, если увидит ещё раз. Он сказал, что не отпустит обратно в Хорватию? — Ну да, — Лука, кажется, краснеет до корней волос: он чувствует жаркий румянец, охвативший тонкую кожу на острых скулах и впалых щеках, на лбу и сползающий вниз по шее от воспоминаний того, что и как именно сказал тогда Иван. — Сказал, что он не идиот, чтобы разбрасываться такими людьми, поэтому если я вернусь, он меня не отпустит. — А ты можешь описать его? — Модричу кажется это всё подозрительным донельзя, но, заинтересованный, он не отказывает в просьбе, вытаскивая из памяти все приметные детали, которые помогли бы опознать его, опуская слишком интимные, чтобы не сгореть от смущения окончательно. — Ракитич, — понятливо кивает Нико, оставляя Луку в таком сильном недоумении, отражающемся на лице так откровенно, что Ковач тихо посмеивается, растрёпывая его волосы. — Его фамилия. Иван Ракитич. — Ты знаешь его? — Знал когда-то, — откровенно намекающая улыбка Нико нравится ему даже меньше, чем его же странный тон. Лука не любит те редкие моменты, когда он не может, как привык, легко прочитать собеседника и обернуть все его мелкие промашки в свою пользу. Это похоже на покер, когда каждая эмоция на твоём лице, каждое неловко оброненное слово, каждый жест и мельчайшее напряжение мышц может быть использовано против тебя. В покер Лука играет откровенно хреново — его фортуна изменила ему при рождении и не желает возвращаться даже спустя десятки лет, но их игры разума осваивает в совершенстве, зачастую выбивая одними только переговорами для их банды то, о чем другие не осмеливаются даже мечтать. Другое дело, что Нико ведёт эту незаконную жизнь гораздо дольше и добился гораздо большего. — Он был не очень заметным до своего исчезновения, но мы пересекались несколько раз. Глаза у него слишком хитрые, сразу заметно, если знать, куда и как смотреть. Иван работал на Михо, Янковича, помнишь? — Это которого убили на рыбалке? — Лука хмыкает. Бездарная была смерть для человека такого влияния и такого статуса — быть убитым собственным динамитом для глушения рыбы. — Именно. Сразу после исчезновения Ивана. Михо сам сетовал нам, что отправил Ракитича во Францию и тот пропал с концами, даже обращался за помощью к Льорису и его ищейкам, чтобы найти Ивана. А через неделю Михо взорвали. Раньше никто не понимал, почему это вообще произошло, и почему так нелепо, но теперь, учитывая твою информацию, я начинаю понимать произошедшее лучше. — Ты думаешь, он уже тогда управлял за Янковича? — Модрич перебирает в голове новые факты, в их свете рассматривая имеющиеся у него скудные данные под другим углом. Кардинально это ничего не меняет, в способностях Ивана манипулировать людьми Лука даже не сомневается, испытав это на собственном опыте, но это означает, что опасаться Ракитича стоит куда больше, чем он думал раньше. С таким опытом, такими талантами, таким умом Иван слишком непредсказуем, слишком опасен. В другой ситуации Лука признал бы единственно верным устранение, но чёртов Ракитич… — Выглядит вполне правдоподобно. Если он остался таким, каким я его помню, это наиболее закономерный итог. Так что я даже почти не удивлён, что империей барона фон Бруннера правит, по сути, Иван. — Дьявол… — Модрич чертыхается обречённо, сжимает пальцами переносицу, будто переняв жест у Дарио, жмурит глаза до ярких искр. — Есть дельные советы, что мне с этим делать? — Советы, как справляться с твоим дьяволом? — Нико приглушённо смеётся его показному отчаянию, обнимает за плечи, притягивая ближе к себе, и костяшками трёт волосы на макушке, словно и правда вредный старший брат. — Лука, ты добился от него помощи, которую не смог получить бы никто из нас, узнал его самую большую тайну, которая может стоить ему жизни, уехал целым и здоровым и даже, судя по всему, увёз кое-что ещё. Ты правда думаешь, что кто-то сможет лучше тебя справиться с Иваном? — Господи, Нико, просто заткнись, пока я тебя не прибил вместо черногорцев, — он закрывает пылающие смущением лицо руками, подпихивая гадко посмеивающегося Ковача локтем в рёбра, куда только может достать, и украдкой улыбается, пока он не видит. Едкое чувство болезненного прощания в груди немного отступает, ослабляя стискивающие сердце тиски.***
Утром на рейс — слишком высокопарное, по мнению Луки, название для кукурузника контрабандистов, летающего на опасно малых высотах, к тому же перегруженным, — его провожает Нико и, неожиданно, стоящий с очередным стаканом кофе Дарио. Модрич вопросительно вскидывает брови, глядя на Нико в упор, и тот только хмыкает, притягивая его в крепкие дружеские объятья. — Ты рассказал ему? — глухо спрашивает Лука, уткнувшись длинным носом в плечо Ковача, поверх него глядя на мягко улыбающегося ему Срну. — Посчитал, что он имеет право знать, что наш любимый маленький Лука собрался в Германию с концами, — Нико мягко целует Модрича в висок, отпуская его только для того, чтобы следующим его обнял уже Дарио. Им вдруг овладевает горькая тоска по ещё не покинутому дому, по тому, кого мог назвать семьёй, и тем, кого считает товарищами, по родной Хорватии, по всей своей жизни, которую собирается добровольно оставить за трапом самолёта, по всему, к чему больше не сможет вернуться. Он мог бы считать, что разменивает себя, как монету, в глобальной игре на победу, на то, чтобы ценой собственной жизни вырвать для Нико, Дарио и всей их банды доминирование не только в криминальных кругах Хорватии, но и на всём чёрном рынке Балканского полуострова. Он мог бы. Но никогда не был силён в самообмане. — Думаю, ты будешь рад узнать, что Нико пересмотрел свои планы, — Дарио хитро оборачивается через плечо, и Ковач только фыркает, качая головой, тем не менее, не опровергая, — и не едет в Черногорию. И мы всё-таки надеемся, что, как бы то ни было, ты будешь счастлив, даже если решишь не ехать в Германию и сбежишь от нас куда-нибудь в Испанию. — Ага, разверну самолёт и полечу прямиком в Барселону, — Лука давит в себе детское желание спрятаться в собственной комнате и не ехать никуда, не видеть снова Отто и Ивана, не лезть снова в это дурное болото. — Мы все знали, что рано или поздно откуда-нибудь, но я не вернусь. Не самый худший расклад, я хотя бы умирать не собираюсь. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — Дарио ещё раз крепко сжимает его в своих руках и отпускает, словно благословляя. Не то на последний путь, не то на долгую дорогу. Лука не уверен, что хочет знать правильный ответ. — Удачи. — Оставь. Вам она нужнее, — Модрич улыбается на прощание и уходит, не давая себе времени одуматься и остановиться, усомнившись справедливо в том, что собирается натворить. Лука заходит по трапу, давая сигнал пилоту отправляться, чтобы не видеть прожигающие его пристальные взгляды Нико и Дарио, впервые сомневающихся самих — стоит ли риск в этот раз свеч. Лука заходит по трапу и знает, что его единственный шанс на счастливое будущее связан с самым непредсказуемым для него и всего знакомого с ним мира человеком.