О тоске и зелёных перьях

/Вопрос: Боги, в современном мире вы «вышли на пенсию». Расскажите о своих занятиях в ХХІ веке. Кем вы работаете? Что делаете? Посвящаете себя своим хобби или незаметно продолжаете выполнять свою божественную работу?/ /Вопрос: Го русреал ау?/ Часть 1. Скучающе подперев щеку ладонью и глядя на быстро сменяющиеся пейзажи за окном ничего не значащим взглядом, Кетцалькоатль думал о том, чем встретит его очередной город, название которого не имеет никакого значения, в котором он, безусловно, не задержится надолго. Жизнь среди людей была для него уже невмоготу – она убивала однообразием. Когда-то он даже предположить не мог, что будет блуждать по миру под чужими именами, никем не замеченный, никому не знакомый, никому не нужный. В чужой стране, в неизвестном городе, среди чужих людей, но непременно со средствами для существования. Приспособиться было трудно, но когда-то Кетцалькоатль смирился. И просто привык, что у него нет ни постоянного дома, где его ждали бы, ни семьи. Его это больше не тяготило, наоборот – не беспокоиться ни о ком было легче. А теперь поздним вечером он, не чувствуя холода промозглой мокрой осени в тёплом вагоне, отвлечённо слушал чужие разговоры. Где-то кто-то смеялся, кто-то молчал, выслушивая долгую и непременно интересную историю жизни случайного попутчика. Кетцалькоатль сидел, отвернувшись к окну, с тяжёлой тоской глядя, как бьётся дождь о стекло, как жестокий, непременно очень холодный, ветер треплет потемневшую листву быстро проносящихся мимо деревьев, беспощадно срывая и унося прочь. Стакан горячего чая приятно грел руки, но Пернатый Змей не спешил пробовать. Это тепло отдавалось неприятной болью в перебинтованной ладони; ещё утром Кетцалькоатль снова случайно разбил зеркальце, выронив из рук, и порезался осколками. Ему это не казалось совпадением или случайностью; больше всего на свете он боялся увидеть в отражении в обломках не себя, увидеть чужие злые глаза, полные ненависти. Кто-то схватился за его рукав и чуть дёрнул, слабо, неуверенно, а после отпустил, чтобы взяться снова. Пернатый Змей перевёл взгляд от окна к нарушителю спокойствия и увидел скромно, но так искренне улыбающуюся девочку лет пяти, что протягивала ему несколько завёрнутых в блестящие обёртки конфет. Она и её родители сопровождали его уже давно, однако он не помнил, когда именно они оказались рядом. А вот теперь этот взгляд, чистый и светлый, невероятно тронул его. Кетцалькоатль, даже живя среди людей, почти не запоминал их лица, помнил только их души. И душа этого ребёнка, ещё не тронутая грязью этого мира, вызывала у него трепет. Однако он знал, что пройдёт совсем немного времени, и она сломается. Жизнь и окружающие её люди сломают её. Пернатый Змей знал их судьбы, но не мог повлиять. Он презирал и ненавидел себя за то, что не может изменить хоть чью-то участь. А за невинную душу ребёнка он готов был отдать собственную. Но это было не в его силах. Кетцалькоатль тепло улыбнулся, принимая подарок, а после, сунув руку в карман, вынул оттуда (на самом деле это была лишь такая простая для него магия, демонстрировать которую людям он бы ни в коем случае не стал) длинное зелёное перо, переливающееся в тусклом свете. И с радостью, что нисколько не облегчала его досады на самого себя, увидел восхищение в глазах своей маленькой попутчицы, что нерешительно приняла столь удивительную вещь из его рук и теперь благоговейно разглядывала перо. Погода за окном больше не казалась ему настолько мрачной. Солнце взошло здесь, рядом с ним, чтобы когда-то погаснуть по воле судьбы. Просто потому, что так сошлись даты календаря. Несправедливо. Уже на вокзале в чужом безымянном городе, проводив счастливо помахавшую ему рукой девочку взглядом, Кетцалькоатль с грустью подумал о том, насколько же ужасна участь бога, который не может спасти даже одного ребёнка. Просто потому, что вмешиваться в судьбы людей он не имел права. Он мог только помочь, но не нарушать то, что должно было быть. А после побрёл, не разбирая дороги, куда-то, глядя в землю. Он знал, что и здесь не задержится надолго. Такова его участь. Быть безымянным незнакомцем, чьего лица, в отличие от человека, никто не вспомнит.