О тоске и зелёных перьях

/Как так получилось, что после напитка "октли" ты вступил в половую связь с собственной сестрой? Настолько ли сильна его одурманивающая способность или же твои затаённые мысли воплотились в реальность?/ Всю свою жизнь и всего себя Кетцалькоатль посвящал долгу жреца, подавая пример смертным. Всю жизнь он хранил целомудрие, не позволяя себе ни единой мысли о том, чтобы когда-то отступиться от того, что сам установил наиважнейшим правилом. И он, и Кетцальтепетль, они оба непоколебимо соблюдали его, не смея оступиться. Они избегали всех искушений, способных заглушить голос разума, и изо дня в день напоминали себе о том, как подобает вести себя жрецу. Однако всё вышло совсем не так, как он хотел. Как и всегда, виной тому стала их вражда с Тескатлипокой. Кетцалькоатль знал, что он везде отыщет его и не даст ему спокойной жизни, но не мог даже предположить, что он подтолкнёт его на нарушение обета. Самое ужасное, самое постыдное событие в жизни Кетцалькоатля. То, за что он никогда не простит себя и за что до конца времён будет порицать его история. Ужасный поступок, совершённый пусть и не по собственной воле, но опозоривший его в веках. Покрывший несмываемым позором и его, и Кетцальтепетль. Он бы не посмел. Никогда и ни за что не посмел. Долг свят, и Пернатый Змей не допускал и мысли о том, чтобы когда-либо его нарушить. Но тогда он не соображал, что делает. Тескатлипока упивался радостью: вместо лекарства он предложил ему октли, и тот ему поверил. Вновь поверил. Кетцалькоатль слишком поздно понял, что это изначально было хитрой ловушкой, в которую Тескатлипока его заманивал, чтобы снова одержать верх над ним. Нежные чувственные объятия Кетцальтепетль он вспоминал поутру словно сквозь густой туман. Вспоминал, как опустошил склянку со снадобьем, как помутился рассудок, как увидел возвращавшуюся в свою комнату Кетцальтепетль, и как ощутил никогда до того не испытанное ни к кому желание. Кетцалькоатль помнил смутно, воспоминания были окутаны плотной дымкой, однако Кетцальтепетль, насколько он мог выудить из памяти по крупицам события этой ночи, поначалу сопротивлялась и пыталась воззвать к его благочестию. Кетцалькоатлю хотелось взвыть, когда он осознал, что произошло. Рвать на себе волосы и сдирать кожу, что, разумеется, не помогло бы ему избавиться от терзаний совести. Кетцальтепетль ничего не сказала ему, молча ушла и более не встречалась с ним даже взглядом. О том, что произошло, никто мог бы и не знать, но и тому, чтобы этого не произошло, поспособствовал Тескатлипока. Совсем скоро все вокруг знали и вовсю обсуждали ошибку Пернатого Змея. Он не смел поднимать голову, не смел смотреть кому-либо в глаза, не смел говорить ничего против, чтобы оправдать себя. Понимал, что после того, как переступил через собственные правила, он не имеет на то никакого права. Понимал, что заслужил того презрения, с каким отвернулись от него те, кто прежде его обожал. Грехи смываются пламенем. Не в силах более бороться с совестью, Кетцалькоатль всё для себя решил. Признал очередное поражение на потеху Тескатлипоке. Сердце разрывалось от сожаления и раскаяния, пока огонь, взвиваясь вверх, охватывал его, развеивая пеплом над городом. И тогда, когда ничего не осталось, в вечернем полумраке небес ярко загорелась первая звезда, пробиваясь ярким светом в кромешной темноте. Тлауицкальпантекутли, та, что загорается первой и последней гаснет на рассвете.