О тоске и зелёных перьях

/Зимний ивент. Рассвет посреди одинокого поля/ Из-за далёкого окутанного морозным туманом горизонта поднимается солнце. Розовеет небо, окрашиваются облака. Сияет ледяная изморозь на ветвях деревьев, клонящая их книзу, а нетронутый гладкий слой снега переливается оттенками розового и оранжевого. Отдельные льдинки поблёскивают в рождающихся солнечных лучах. Бескрайнее поле кажется ещё более бесконечным из-за тяжёлого густого тумана. Всё вокруг белое, куда, в какую сторону ни глянь, и лишь изредка чернеют кое-где деревья и кусты, улепленные снегом. Бездонное светло-голубое небо лишь усиливает ощущение безграничности. Словно ничего не существует, кроме этого слепяще белого снега и тумана, этого бледного небосвода. Даже границ не существует – они размылись и исчезли, растворились с предрассветной дымкой. А этот рассвет кажется таким нереальным, его оттенки чужды этому безмолвно печальному белому миру. Тело бьёт крупная дрожь от невыносимого холода, пальцы леденеют и ими невозможно пошевелить, а ноги и вовсе не чувствуются. Кончики волос смёрзлись в сплошной ледяной пласт, как и бахрома на конце набедренной повязки. Если бы человек брёл через бескрайнее поле в такую погоду в одном лишь плаще и маштлатле – неизбежно замёрз бы насмерть, занесённый где-нибудь снегом. Сердце его остановилось бы, дыхание, облачками пара вырывавшееся от каждого выдоха, прекратилось бы, не справившись с холодом. Однако Кетцалькоатль не мог умереть. Всё смотрел на снежную белизну окружающего его мира и на свои белые как этот снег руки, отдающие жутковатой смертельной синевой. Ступать по обжигающему снегу почти по колено было невыносимо больно, и каждый шаг был страданием, холод ранил сотнями ледяных игл, которые вонзались под кожу и сковывали любое движение. Кетцалькоатль встречал рассвет в одиночестве посреди безграничной равнины, как одеялом укутанной снегом, изнемогая от холода. Солнечный диск, бледный и пока ещё не слепящий так безжалостно, как в зените, выползал откуда-то из-за белой дымки. Лучи падали на снег под ногами, на лицо, засверкали потемневшие перья накидки и головного убора под ними. Не выдержав более, Пернатый Змей упал на колени в снег, и дрожь прокатилась по телу снова, новой волной, а кожа покрылась мурашками. Больше не было сил идти. Хотелось остаться здесь до конца времён, лечь на белый снег и слиться с ним. Бесконечно всматриваться в бледную глубину небес и задаваться только одним вопросом: «Почему же всё вышло именно так?..» Дрожащие пальцы хватались за снег, впиваясь всё глубже, всё сильнее, но он только таял от ещё не погасшего тепла тела. Кетцалькоатль карал себя сам. Впереди почудились силуэты человеческого селения, однако он знал – это лишь иллюзия, марево, бред. Коснулся ледяными пальцами шеи и почувствовал ужасный жар собственного тела. Рассвет был прекрасным. Бледным, туманным, таким ненастоящим. Будто красивая картинка, выведенная рукой талантливого мастера, которая, однако, осыплется осколками, стоит лишь коснуться её. Кетцалькоатль тянул руку к этому свету, пытаясь вырваться из пучин тьмы собственных сожалений, но достать не мог, словно бы свет намеренно избегал его. Он чувствовал себя ничтожно маленьким посреди этого белоснежного океана. Маленьким, и таким одиноким. А рассвет продолжал пылать где-то там очень далеко, разгоняя туман. Впереди показались горные вершины, сияющие лучами рассвета. Это лишь начало пути. Пути, который Кетцалькоатль непременно должен преодолеть сам. Пути к самому себе.