Прошлое настигло меня.

Напряжённое молчание между нами растягивается и, видимо, надолго. Мы молча движемся по тропинке уже около десяти минут и за это время оба молчим. Даже Луи не пытается идти со мной на контакт, как раньше. Идёт прямой походкой, положив руки в карманы и уставившись прямо стеклянным взглядом. Да, и вот его доброжелательность вновь куда-то улетучилась. Нет, всё же он и его таинственные перепады настроения навсегда останутся для меня тайной за семью печатями. И чтобы дойти до этой тайны и разгадать её, мне нужно уничтожить каждую печать. Пройти через множество испытаний, дабы добраться до заветной и желаемой цели. Странно то, что почему-то именно сейчас мне неловко рядом с ним, хотя до этого было абсолютно всё равно на это грёбаное молчание. Я даже была рада тому, что он молчал и не говорил со мной, а теперь меня это должным образом задевает? Что за бред? Я сама не понимаю, чего хочу. Настроение и настрой меняются неимоверно быстро, прямо как у Луиса. А мысли одна за другой путаются… И я не могу никак это контролировать. Вот только почему меня это задевает? Почему мне хочется, чтобы он говорил со мной, нёс какой-то свой своеобразный бред, как обычно, а не просто молчал и с серьёзной миной шёл рядом? И на что он реально обиделся? Я просто хотела предложить ему остаться в школе, если ему вдруг хочется, а он сразу принялся истерить. Видимо, я никогда не смогу понять Луиса. Так мы и доходим в оглушающем молчании, которое перебивают лишь звуки прохладного ветерка, да и шуршащие листья под ногами. И вот, примерно в двадцати шагах, уже виден старый, почти разрушенный рыбацкий домик. Заученным движением замечаю перерезанную ловушку на заднем дворике и… — Пригнись! — шёпотом велю я и, крепко схватив Луиса за плечо, юркаю за ближайший куст. — Эй, ты чего? — недоумевает Луис, а я лишь шикаю на него, чтобы молчал. Тихонько высунувшись из укрытия, замечаю, как возле ловушки боком ко мне стоит какой-то мальчик и что-то отчаянно ищет. Роется в земле, осматривает траву, будто это даст какой-то результат. Маленький, на вид лет восемь. Исхудалый настолько, что аж жутко смотреть. Кожа до кости, одежда буквально висит на нём объёмными мешками, а лицо изуродовано — всё полностью в пыли и грязи, некоторая грязь аж намертво прилипла к маленьким щёчкам и продолговатой шее. Левый глаз кем-то жёстко подбит. Огромная опухоль, которая ещё не засохла и синющий свежий синяк на половину щеки. От увиденного вся моя кожа покрывается ещё большими ледяными мурашками. Лицо мальчика осыпано множеством веснушек, а остатки волос рыжего цвета. Боже, что с ним вообще произошло.? — Кто это? — шёпотом спрашивает меня Луис. А я лишь бесшумно поднимаюсь, достаю пистолет, который всё время припрятан во внутреннем кармане моей джинсовки на случай важных переговоров и выхожу из временного укрытия. — Стой на месте! Не двигайся! Рыжий мальчик моментально замирает. Все мышцы его тела разом напрягаются. Как мне знакомо это чувство. Когда страх полностью окутывает тебя в своих объятиях, даже не отпуская из своего манящего плена. Затем он медленно поднимается с земли и разворачивается из полуоборотного положения ко мне лицом. Поднимает свои маленькие, покрытые множеством царапин руки к верху и смотрит на меня своими щенячьими испуганными глазками. А если быть точнее, то только одним целым зелёным глазом, в котором читается нарастающая паника при виде моего пистолета. Пускай у меня не осталось какого-либо доверия к людям. Пускай я стала менее эмоциональной, но сострадание у меня всё же осталось. И смотреть на этого исхудалого пацана, в глазах которого читается весь ужас, невыносимо. Просто невыносимо. — Кто ты? И что ты тут делаешь? — начинаю расспрашивать его я. Слышу, что следом поднимается Луис и стоит рядом со мной, с интересом наблюдая за всем происходящим. Он на удивление спокоен. Хотя, оно и понятно. Смысл пугаться маленького паренька, над которым вовсю поиздевалась жизнь? — Я… Я Фин… — представляется мальчик дрогнувшим дрожащим голоском. — Мне девять лет. Моя мама… Она скоро родит ребёнка. У нас ничего нет. Мы очень хотим кушать. Моё сердце раскалывается от сочувствия к Фину. Да, я безжалостно, даже не моргнув глазом, могу убивать озверевших собак, которые иногда набрасываются на меня, взрослых, которые как-либо пытаются стырить мои припасы, но я никогда не смогу убить маленького ребёнка. Никогда я не смогу нажать на курок и выстрелить в малолетнее дитя, не свыкнувшееся со своей участью. Интересно, это из-за того, что я воспитываю ЭйДжея, и у меня тем самым действуют опекунские чувства, раз я имею такое пристрастие к детям или же во мне действительно остались жалость, сострадание и сочувствие, которыми бы не помешало владеть людям? Пускай сердце нескончаемо ноет, но его дикий и рваный ритм заглушает мой пережитый многолетний опыт общения с разными людьми. Он научил меня тому, что нельзя вот так просто доверять кому-то окончательно, даже если это такой маленький исхудавший ребёнок. — Зачем ты перерезал ловушку, Фин? — спрашиваю я, чуть ослабляя крепкую хватку на пистолете. — Я искал еду для своей мамочки… Жаль, что папу загрызли монстры… Он бы смог что-то придумать. Я думал, что в ловушке есть еда, но там ничего не оказалось. Сейчас я рылся в земле, чтобы хотя бы найти хоть каких-нибудь червяков для перекуса. А также я хотел всё починить, вернуть обратно, честно. Прошу вас, не убивайте меня… С какой теплотой он лелеет о своей беременной матери, которая в первую очередь нуждается в тепле, уюте, еде и комфорте. Какой же он перепуганное и сломанное дитя. Дитя, которое должно наслаждаться беззаботным детством. А вместо этого роется в земле, чтобы не сдохнуть от голода. Дитя, которого вынудили быстро вырасти. У которого просто не осталось выхода. Который вынужден нескончаемо бороться. До самого конца. — Не волнуйся, Фин. — Успокаиваю его я уже смягчившимся голосом, уже окончательно убирая пистолет во внутренний карман джинсовки. А затем роюсь во втором кармане и, к своему удивлению, обнаруживаю там недоетую, покрытую во всех местах плесенью, часть хлеба, который мне с трудом удалось когда-то добыть. — Извини, но это всё, что у меня сейчас есть. Бросаю ему в ноги эту пропавшую часть хлеба, а он мгновенно подбирает её с земли и крепко прижимает к своей мальчишеской груди. Держится как за спасательный круг среди бездонного океана. Прижимает её к себе, как будто она поможет ему выжить, подарит надежду на жизнь. — Слушай, Фин, — окликает его неожиданно Луис, — пойдём с нами? У нас тут недалеко есть школа-инте… Я изо всех сил ударяю ему локтём под бок, от чего он громко ойкает, а потом злостно и недоумённо зыркает на меня. Одними глазами я говорю ему молчать, ничего не говорить и не рассказывать про наше местонахождение. Опять во мне играют ебучие инстинкты самосохранения себя и своих близких. Поверить не могу, я чувствую сострадание к маленькому мальчику и отдаю ему пропавшую корочку хлеба, но не рискую предложить остаться с нами, с остальными несчастными подростками. — Спасибо вам, — искренне благодарит нас пацан, опуская начатый вопрос Луисом. — Я больше не появлюсь здесь, обещаю… — Подожди, а как же моё предло… — Мне пора, до встречи. И он мгновенно срывается с места и лёгким бегом уходит отсюда, даже не дав упрямому Луису договорить. Ещё несколько секунд мы смотрим мальчугану в след, и в это время я задумываюсь, правильно ли сделала, что не дала предложить всё это Луису. Забота и безопасность для себя и ЭйДжея… Это самое главное для меня и я делаю буквально всё, чтобы выполнить поставленную мною задачу. Даже не доверяя маленькому бедному ребёнку, силуэт которого исчезает вдалеке, в лесу… — Какого хуя, Клем?! Я резко подпрыгиваю от этого недовольного голоса и рыка в мою сторону и моментально перевожу взгляд на эти шоколадные глаза и очень удивляюсь. Сейчас в них нет той доброжелательности, частенькой наглости и самолюбия. Да тех же частичек боли, частенько проскальзывающих в его очах. Сейчас в них одни лишь ярость и бешенство, и я содрогаюсь от его пробиваемого насквозь взглядика. — Какого грёбаного хера ты не дала мне предложить ему остаться?! Какого хера ты заткнула меня?! Даёшь корочку, такая святая, блять, но не хочешь, чтобы этот несчастный пошёл с нами и обрёл хоть что-то хорошее в своей жизни?! Да что вообще с тобой не так, а?! Этому пацану нужна помощь, а ты просто позволила ему уйти с прогнившей коркой хлеба! Может быть он бы и выслушал меня, если бы позволила мне договорить моё предложение! Сраная эгоистка! Я прихожу в бешенство и ярость. Как. Он. Посмел. Меня. Так. Назвать?! Я вовсе забываю про то, что в мире апокалипсиса и зомби не желательно вести себя слишком громко, чтобы навлечь на себя мертвецов. Я забываю об этом и выплёскиваю всю накипевшую ярость. — Я сраная эгоистка?! А ты слишком доверчивый бездельник, который вообще ни о чём и ни о ком не задумывается! Я всегда, слышишь, всегда поступаю так, чтобы защитить того, кто у меня остался! Ты не имеешь никакого ебучего права меня так называть! — Если этот пацан умрёт от голода со своей беременной матерью, то в этом будет только твоя вина! Да и какое право ты имеешь решать, говорить мне про общину или нет?! Наш лидер Марлон, и ему следует решать, как поступать! Я сейчас в полнейшем шоке. Луис практически никогда не злится, практически всегда, в любой ситуации, пытается тупо шутить, кое-как разрядить даже самую печальную атмосферу, но так сильно разъярился из-за этого ребёнка? Из-за того, что по вине своей чёртовой паранойей и недоверчивости не позволила упомянуть Фину про нашу школу? Да, я ещё очень многого о нём не знаю. — Слушай сюда, Луис Сулейман. Ты не имеешь никакого грёбаного права меня сейчас осуждать, понял?! Ты прожил в четырёх стенах всю свою сознательную жизнь! А я всю жизнь скиталась по грёбаной земле практически одна, каждый раз натыкаясь на новые группы, абсолютно каждая из которых разваливалась к херам собачьим! Каждый раз выносила на своих плечах тяжёлый груз в виде моральных и физических ударов судьбы! И после этого ты хочешь, чтобы я была такой же доверчивой и оптимистичной, как ты?! Да я каждый грёбаный раз пыталась уберечь себя и маленького ЭйДжея, потому что многим обещала! Обещала Ли — человеку, который был моим спасением и за которого я держалась как за последнюю ниточку, что выживу любой ценой! А в итоге он умер! Вот так поворотец, не правда ли?! А ещё я обещала Кенни, что позабочусь об ЭйДжее, несмотря ни на что! Так что, мой хороший, не ты пережил устрашающие события! Это не ты пережил весь тот ужас, что пережила я, ясно?! Это не ты застрелил человека, который заменил тебе отца! Это не ты видел познал все внешние ужасы этого жестокого мира! Так что ты, чёрт тебя дери, не смей наезжать на меня, понял?! Ты ничего не знаешь!!! Я окончательно срываюсь на крик и именно в этот момент, как в каком-то дешёвом ужастике в небе возникает вспышка молнии, и раздаются громкие раскаты грома. С неба уже вовсю падают крупные капли, постепенно перерастая в сильный ливень. Погода будто присоединилась к нашей ссоре. Вся одежда мигом промокает, и мне становится очень холодно. А по моим щекам лишь начинают течь горькие слёзы от моего рассказа. Будто я заново ощущаю на себе подвластную судьбу, по сравнению с которой я просто букашка. Я со злостью стираю тыльной стороной ладони слезинки и не отрываю от Луиса гневного взгляда. Взгляда от того, что он вновь заставил раскрыться, показать свою слабость, боль и всё то, что я так тщательно скрываю ото всех уже столько лет. Вот только именно ему удаётся задевать потаённые струны моей души и каждый раз добиваться того, чтобы я раскрывалась ему или плакала. После моих слов он медленно качает головой и часто моргает. Шокирован такой информацией? Думал, что за такой гибкой и жёсткой девчонкой может скрываться другая личность, более запуганная? — Клем, я не… Я не хотел, прости… — Пошёл ты, Луис, — процедила я. И я мгновенно разворачиваюсь и захожу в рыбацкий домик, дабы переждать надвигающийся шторм, который как обычно возник очень не вовремя. Чёртов Луис. Чёртова моя слабость. Чёртовые гроза и ливень. Как же я всё это ненавижу, чёрт его подери! Громко открываю скрипучую дверь, и мой взгляд устремляется на деревянный столик, на котором стоит прозрачная стеклянная бутылка. Такое ощущение, что моё сердце сейчас просто взорвётся на куски из-за переизбытка эмоций. Мне срочно нужно успокоиться и выпить эту злосчастную воду. Пулей подлетаю к столику, открываю крышку и делаю несколько огромных глотков. Странная какая-то вода. Какая-то слишком крепкая и чересчур противная на вкус. Да и похуй. Похуй на всё. Постепенно ощущаю, как разум будто отключается, тело расслабляется, отпуская всё напряжение далеко и подальше. Действительно странная какая-то водица… — Это не вода, Клем… — растерянно пробормотал сзади меня Луис, который, видимо, только сейчас зашёл внутрь.