Прошлое настигло меня.

Мёртв внутри — White Punk. the remedy for a broken heart (why am I so in love) — XXXTENTACION. Я Помню, Как Мы Сожгли Письма — PHARAOH. _____________________________ Шок, да и только. Абсолютно ничего, кроме него. Кажется, что я ещё больше тону в этом пожизненном дерьме. Кажется, что я захлёбываюсь, а каждая клеточка кожи пропитывается всей этой гадостью, образуя такую же неприятную плёнку вокруг себя. Я сижу, облокачиваясь о стену и держа в уже расслабленных пальцах грёбаный тест. Две полоски всё ещё размыто и нечётко, но всё же мельтешат перед глазами, заставляя ещё больше охуевать с того, насколько сильно скатилось моё существование. Я до сих пор не могу поверить в эту горькую неприятную правду, которая буквально на протяжении многих лет пытает меня, наслаждаясь моей никчёмностью. Но всё же понимаю, что это всё не ложь или же глупый розыгрыш. Это всё результат накатившего в тот день безрассудства. Это результат сильнейшего возбуждения, который в итоге расплатился мне вот этим. Результат, который я должна принять, как бы это сложно ни было. Я смотрю прямо в одну точку, не переводя никуда примагниченный намертво взгляд, уже… Да чёрт знает, сколько времени. Чёрт знает, сколько я здесь сижу и прихожу в себя, переосмысливая всё и вся. Переосмысливая огромную тяжёлую кучу из самых разных дум, которые общим весом тяжело давят на мозг. Если бы было возможно, я бы просидела здесь вечность. На заднице, на мёртвой точке, больше ничего не делая и никуда не уходя. Ведь я так устала от этот пожизненного дерьма. Так заебалась нести на себе груз моральной тяжести, которая куда больнее порезов, ударов и прочего кошмарного насилия, из которого и состоит наш никчёмный мир. Грустно усмехаюсь, кривя губы от того, что такая глупая. Я настолько погрузилась в эти мысли о Луисе и настолько сильно отвлеклась на эти новые, первые в жизни, чувства, что отвлеклась от всего. Всё то, о чём я рассуждала, собрало чемоданы и покинуло мою голову. Да я даже не заметила элементарно отсутствие месячных, перед которыми у меня всегда болел живот и было лёгкое головокружение (соответственно, это и позволяло мне понять, что надо подготовиться к очередным кровавым дням). Ориентировочно они давно должны были пойти, но я настолько отвлеклась этим чёртовым Луисом, что и вовсе забыла про отсутствие этих абсолютно естественных женских проблем. Хочу себя треснуть, но сил не хватает даже на это. Это всё взаправду, ведь все признаки на лицо: тошнота, рвота, задержка, а теперь ещё и две полоски, которые приводят меня в тотальный ужас перед неизвестностью. Я действительно беременна. Буквально разжёвываю это слово на вкус, как жвачку, в своём рассудке, всё ещё не в состоянии поверить. Ребёнок… Во мне развивается и растёт мальчик или девочка. Растёт маленький комочек, которого я не планировала от слова совсем. Всё-таки отрываю примагниченный взгляд в одну точку, прерывая тем самым зрительный контакт со стеной, и перевожу его на живот. Отчасти, живот как живот, но теперь я точно знаю, что это далеко не так. Осторожно, будто боясь спугнуть, задираю джинсовку, а затем притрагиваюсь дрожащей рукой к оголённому животу, так и держа её на одном месте. Ничего толком не ощущаю, ведь плод ещё совсем-совсем маленький. Но от одного факта, что там кто-то есть, уже будто передаёт каплю тепла на ладонь. Комочек… Я не знаю, какого пола ребёнок, но точно знаю, что у меня будет этот самый комочек, и придётся запастись ещё большей ответственностью, которая предательски покинула меня в тот злосчастный день нашей близости с Луисом. На губах возникает грустная подавленная улыбка. Если бы Луис любил меня, я, возможно, смогла бы легче воспринять это. Возможно, даже порадоваться, даже не смотря на то, как мне страшно думать обо всём этом. Но сейчас я просто пытаюсь прийти в себя, как будто после какого-то кошмара. Луис… Что мне теперь делать с ним? Ради того нереального удовольствия рядом с ним, которое вскружило всё живое в моём теле, я и забыла обо всём. Забыла об ответственности, которую мне столько лет вбивали в голову взрослые, как гвозди молотком. Чем думал чёртов Луис? Ладно я, пьяная идиотка, которой захотелось почувствовать его в себе, но он был полностью трезвый и должен был подумать обо всём или хотя бы задуматься на долю секунды. Да, он предупреждал меня, что я, возможно, пожалею об этом, но он всё равно должен был меня хотя бы остановить. Но нет, ему было просто плевать. Он, видимо, настолько воспылал желанием трахнуть меня, что наплевал на всё, также как и я не подумав, к чему это всё может привести. Вытираю слезу, которая прорвалась наружу и скатывается по щеке, оставляя влажный след. Зажимаю нижнюю губу, чтобы попытаться взять под контроль этот бесконечный поток рвущихся наружу слёз, девяносто девять процентов которых состоят в основном из боли. Я не должна плакать. Это бесполезно и не принесёт мне никакой пользы, а сделает мне ещё паршивей. Убираю руку от живота, также осторожно, и одёргиваю обратно джинсовку. Решаю, нахмурив брови, вставать, я же не могу в самом деле тут сидеть, хотя соблазн прерывает все допустимые нормы. Поднимаюсь с усилием на ватных ногах и выхожу из уборной. Кажется, что я сейчас просто грохнусь от моральной слабости, что уже приняла меня в свой плен. Сжав пальцы рук, выхожу твёрдой походкой. Работница сидит, дальше перебирая магазины, но я молча кладу тест на стол и также молча покидаю чёртову комнату под её внимательным взглядом. Странно, я думала она остановит меня, но она просто промолчала, позволив мне идти дальше под ручку с душевной болью. Быстрым шагом отдаляюсь прочь, сама не зная куда. Я иду, потому что надо. Я всё в этой жизни делаю именно потому, что надо. По пути встречаются несколько работников Карвера, которые с подозрением пялятся на меня, но мне плевать. Душевная боль так сильна, что не оставляет во мне абсолютно ничего живого. Я движусь просто как кукла, и мне плевать на работников, это место, на всё. Заворачиваю за угол и моментально останавливаюсь, будто по щелчку пальца. К своему удивлению, я вижу перед собой Марлона и Броди, которые смотрят друг на друга с явным напряжением. Отойдя немного назад, чтобы они меня не заметили, я принимаюсь наблюдать за ними, как какой-то хренов шпион. Становится чуть смешно от того, что я собираюсь подслушать разговор, который не касается меня никаким боком. И пускай я понимаю, что подслушивать чужие беседы очень нехорошо, но интерес, на мгновение перекрывший своей волной душевную боль, которая рвёт меня на части, как хищник свою добычу, гораздо сильнее. Он побеждает. — Лони, ты такой глупый, — почти шепчет Броди, готовая в любой момент заплакать. Её голос дрогает, как струна, но она всё также смотрит на парня, которого давно любит. Даже представить сложно, какую бурю чувств она к нему чувствует. Напротив неё Лони, отныне теперь мой друг, из-за которого она и осмелилась подойти ко мне в то утро, преодолевая осторожность перед злым взглядом, которым я всех одаривала некоторое время в Эриксоне. Но я просто проигнорировала её просьбу, ведь хотела извлечь из всего этого выгоду — забыть о Луисе и мыслях, что терзали и терзают меня безостановочно. — Я же просил подождать тебя, Бро… Мне нужно было вре… — Не надо мне этого повторять! — повышает голос Броди и ударяет его своим кулачком по грудной клетке, но Марлон лишь смиренно продолжает стоять на месте. Как будто этот удар для него как какое-то мановение освежающего ветерка. — Ты прекрасно знаешь, что ещё лет с десяти у меня возникли чувства к тебе. Детские, глупые, но чувства, которые в последствии переросли во взрослые. Которые постепенно переросли в любовь, что я ощущаю к тебе, чёртов идиот. Да и у тебя была взаимная привязанность, это было очевидно, да и ты сам мне в последствии об этом сказал. Когда нам было десять, уже начался апокалипсис, мы начали терять много людей. Мы были детьми и были одни в этой огромной школе. Ты всё также брал на себя роль лидера, даже в таком возрасте и переносил на своих плечах груз ответственности перед теми, кто пал смертью. Тогда ты говорил мне, что нам надо подрасти. И вот нам уже пятнадцать, мы всё ещё живём в школе, а ты раздаёшь указания, принципиально игнорируя любые мои знаки внимания, а я всё ещё терпеливо жду. Тогда ты мне говорил, что тебе нужно время разобраться во всем и просил меня подождать. Теперь нам семнадцать, а ты все также продолжаешь мучить меня этим нескончаемым ожиданием. Но я устала дожидаться тебя, Марлон… Она останавливает свою речь, крик души, вырвавшийся наружу, чтобы перевести дыхание и вытереть слезинки, поступившие к её глазам. Так вот оно что. Марлон тоже ощущал к ней взаимные чувства, ещё с детства, но всё время ему было не до этого. Всё время он заставлял её ждать. Прямо как Хатико. Теперь-то понятно, почему он так злился на то, что Шон уделял внимание нашей симпатичной Броди. Он всё равно испытывал к ней тоже, что и она к нему. Только он долго не мог разобраться в самом себе. Только он погрузился в огромное болото из мыслей и разбирательств в самом себе, окончательно во всём запутавшись. Всё-таки у каждого из нас есть какой-то свой персональный бзик, из-за которого мы либо не можем разобраться в себе, либо поступаем так, как велит непонятное шестое чувство, поселившееся в нас. Бзик, заставляющий нас поступить иногда априори неправильно. Только вот вопрос. Зачем он предложил быть мне с ним парой, если всё это время он любил Броди, пускай и тупил долгое время? — Я уже столько времени жду, Лони, — продолжает говорить Броди, ещё больше вызывая у меня интерес к их истории. — Жду много лет, и ты это прекрасно знаешь. Так что я не понимаю сейчас, какого грёбаного хера ты набил морду Шону, который просто хотел показать мне что-то, и привёл меня сюда. Я тебя абсолютно не понимаю. Не понимаю также, зачем ты предложил встречаться Клементине. Из-за красивого лица, да? Она неплохая девушка, её наоборот жаль. Ей тяжело приходится, поэтому-то она и пыталась сохранять облик эгоистичной стервы. Она хорошая, но всё же ты сам с ней стал встречаться, а ещё меня обвиняешь в чём-то. Да, я хотела дать Шону шанс. Ведь когда Клем стала твоей девушкой, это навеяло меня на мысли, что я тебе больше не нужна. Марлон молчит, задумчиво смотря вперёд. Желваки на его лице шевелятся, что доказывает его явную задумчивость. Броди жалеет меня, заметив, почему я надеваю эту маску дерзкой Клементины. Об этом, видимо, догадались все, особенно после моей недавней истерики в грузовике. Если от жалости меня тошнит, то считая меня эгоистичной, она более чем права. Я — эгоистка, которая во всём запуталась окончательно из-за новых чувств к Луису. Но жалеть меня всё равно не стоит. Как бы мне не хотелось облокотиться на чьё-нибудь плечо в целях разделить мою съедающую боль, я этого не сделаю. В этом мире всем плевать на проблемы друг друга. В этом мире нужно принять данный факт и действовать за самих себя. Так значит, Марлон разобрался с Шоном и всё-таки стал действовать, а не молча сидеть и беспричинно злиться на Броди, которой уделил внимание другой парень. — Бро, я… — выдавливает парень, а затем берет её за плечи, тем самым вынуждая её смотреть ему прямо в глаза, — я предложил встречаться Клем, потому что думал, что нашим чувствам пришёл конец. Я думал, что так будет лучше, но я ошибся. Я просто запутался в самом себе. Смерти других ребят, постоянная ответственность за вас. Это всё напрягало меня, и мне было не до отношений. Мои чувства к тебе никогда не исчезали, они всегда были у меня в души, просто я не выпускал их наружу. Я просто элементарно запутался в себе. Прости меня. Теперь я всё понимаю. Понимаю, что мне нужна только ты, и никакие Шоны больше тебя не отберут. А затем он притягивает её и крепко обнимает, как будто боясь отпустить. Он зарывается в её волосы пятернёй и буквально вдыхает её запах. Чтобы запомнить его. Глаза Броди увеличиваются от неожиданности, но потом, трясущимися от неверия руками, она обнимает и его тоже. Наверное, её сердце наконец-то бьётся в долгожданном счастливом ритме. Я слегка улыбаюсь, но затем тихо ухожу, чтобы не прерывать их идиллию и побыть в одиночестве, к которому я давно привыкла. Вновь во мне проснулась боль внутри, гораздо сильнее до этого. Я, конечно, рада за Лони и Бро. Рада, что наконец-то узнала, что между ними происходило всё это время. Но и отчасти не могу побороть чувство зависти, что у меня никогда не будет таких обнимашек. Пусть даже я бы встретила когда-нибудь более достойного человека, я бы всё равно ему больше не доверилась и не стала бы вместе с ним выживать. Я уже поняла, что любовь приносит лишь боль. Осознала, что сейчас на данный момент, кроме Лу, мне никто не нужен. Я всех потеряла, у меня никого нет, кроме него, живого и невредимого. Но такого, увы, закрытого от меня. Мне нужен только он, словно он тростиночка, за которую можно зацепиться, и я ненавижу себя за то, что не могу победить свои грёбаные чувства. Искренние чувства, которые растут с каждым днём. Отчасти мне завидно, что Луис никогда не полюбит меня и не прижмёт также крепко, разделяя вместе со мной нашу общую боль от потерь и отчаяния. Но Луиса нет. Его нет рядом со мной, и это ещё больше разбивает моё сердце. Это ещё больше раскалывает меня на части. Будто Луис изначально планировал разрушить мою крепкую стену и перейти к самому желанному — переспать со мной, а потом и вовсе забить, как будто я сломанная игрушка, которой поигрались и выкинули. И он заставил. Он заставил меня так сильно влюбиться и тем самым окончательно сломать маску дерзкой девчонки. Он бегал за мной, глупо шутил, раскрывался с других сторон, что у меня невольно проснулись чувства, в которых я не могла разобраться. Зато теперь разобралась. Зато теперь я знаю, что внутри меня наш общий ребёнок, который возник в результате несколькоминутного кайфа. Я только что потеряла Элвина. Я только вчера разломалась окончательно, так ещё и узнала, что во мне, оказывается, все эти три недели сидел ещё один ребёнок, которого надо растить и, самое устрашающее, рожать. Комочек, который вызывает у меня немного, но каплю тепла. Всё-таки материнские инстинкты выполняют свою роль. Я чувствую каплю тепла к этому маленькому развивающемуся комочку, который появился нежелательно. Но я не хочу жить. Даже ради него. Смысл воспитывать ребёнка, который всегда будет напоминать мне о Луисе? Смысл растить ребёнка, если его отца не будет рядом? Смысл в принципе растить дитя в таком мире? Верно, смысла нет. Он потерян где-то в глубинах сознания. Захожу в пустующую очередную комнату и вспоминаю слова одной из работниц. Она пригрозила мне в прошлый раз, что никаких поблажек больше не будет за такое, но пусть меня хоть изобьют на месте за то, что я посмела нарушить указ. Пусть хоть меня будут резать, да даже пытать. Мне будет плевать. Какими бы ни были пытки, душевную боль ничто не сможет перекрыть. Она вечно будет ломать меня на части, как действительно марионетку в своих могущественных руках. Присаживаюсь в углу, облокачиваясь спиной о стену. Замечаю на полу много всякого мусора, такого как какие-то ошмётки, какие-то консервы, шприцы и прочую дрянь. Но ещё и замечаю осколок стекла. Не думая, я беру его, прекрасно понимая, что я сейчас буду делать. Херню. Полную. Но не стоит повторяться самой себе в очередной раз, насколько мне плевать. Закатываю рукав джинсовки и без намёка на страх надавливаю стеклом на кожную ткань и провожу небольшую дорожку. Сильно больно, но я слегка улыбаюсь, продолжая резать себя прямо как в стереотипных подростковых сериалах. Продолжаю причинять себе увечья, как будто это сможет хоть как-то облегчить мою тяжёлую ношу, но даже это не помогает. Душевная боль всё ещё тяжёлым грузом висит на ниточке, а физическая не может одолеть её. Режу ещё глубже и шиплю. Неприятное щипание разносится по всей руке, и мне немного, но всё же легче. Прямо сейчас я занимаюсь этой хуйнёй и просто молюсь, чтобы я умерла. Чтобы просто перестала существовать. Я не смогу сейчас покончить жизнь самоубийством, мне не хватит смелости. Пусть меня загрызёт тот же ёбаный ходячий или работники Карвера пристрелят на месте. И избавят от всего. Прости, Ли, я знаю, что обещала бороться, но я и вправду больше не могу. Я терпела, несла на себе ответственность, боль, страхи, которые сдавливали всю меня, но пришло и моему механизму сломаться. Пришло и моё время. Пришло время и моей стене окончательно перестать защищать меня от ужасов этого мира. Хочу закурить и выкуривать одну пачку сигарет за другой, но эта мысль мгновенно отпадает, как только я вспоминаю о комочке. Нельзя курить. Как бы сильно хотелось, нельзя. Как только я вспоминаю, как рожала Ребекка моего Растяпу, по коже невольно пробегает ужасный холодок, а огромный буран страха селится во всём нутре. Это так больно, так долго и так неприятно. Боже, от одного только воспоминания того вечера становится дурно. Становится немыслимо противно, когда я вспоминаю, каким образом появляются дети на свет. И почему же именно девушкам и женщинам выпала такая тяжёлая участь? Почему кому-то повезло родиться с сосиской между ног и пихать её во все щели, вообще ни о чём не заморачиваясь, в то время как другому приходится вынашивать ребёнка, а затем и долго, мучительно больно, рожать, в последствии воспитывая? В этом мире хоть когда-нибудь восстанет ебучая справедливость, которой, как кажется, никогда и не существовало никогда? Ещё одна кровавая полоска, ещё один отголосок физической боли, присутствию которой я рада. — Клем. Резко подпрыгиваю и мигом отбрасываю осколок стекла на пол, а затем прячу порезы на руках, как будто я совершила что-то поистине ужасное и в чём-то провинилась. Хотя, так и есть. Я режу себя и скатываюсь в окончательное дерьмо. Я с каждой секундой, что я проживаю (точнее, стараюсь прожить) становлюсь всё слабее и измождённей, как будто меня выжимают, как половую тряпку от влаги. Устремляю взгляд вперёд себя. Искренне удивляюсь, когда вижу, кто пришёл сюда и нарушил мой покой и атмосферу тоски, которую я прочувствовала с ног до головы. Каждую деталь, каждую мелочь этой незабываемой атмосферы. — Фин? — удивлённым, но и одновременно поникнувшим и охрипшим голосом говорю я. — Что ты тут делаешь? Странно, как будто этот мальчик изначально знал, что я здесь, одна, и мой единственный и верный спутник — боль. Такое ощущение, будто он специально хотел прийти сюда, только вот непонятно с какой целью. И вновь новая партия бесконечных вопросов застилают мозг. Мальчик некоторое время смущённо и пугливо молчит, как будто я сейчас какая-то пума и наброшусь на него, зажимая в углу, забирая любой путь к отступлению. Хотя, может мой измученный голос из-за намертво поселившегося кома в моей глотке и правда прозвучал устрашающе. — Тебе не стоит так издеваться над своим телом. Это ведь больно, — кивает он взглядом, указывая на мои порезы на руках, которые я спрятала обратно под рукавами. То есть он зашёл только поэтому? Нарушил мои страдания только, чтобы сказать мне то, что его не касается вовсе? Я абсолютно перестаю что-либо понимать, когда из глотки сами собой вырываются наружу слова, которые ранее как будто сидели в замкнутом плену и резко освободились: — Это не больнее той тяжести, что мучает меня внутри, Фин. Это наоборот успокаивает, — почему-то отвечаю я севшим голосом, действительно как у какого-то курильщика. Этот маленький мальчик выглядит так невинно и дарит действительно мирную атмосферу, всем своим видом показывая, что ему можно открыться в любой момент. И вновь он напоминает мне ЭйДжея. Нет, по характеру он не имеет с ним ничего общего, он просто такой же маленький, как и мой Растяпа, которого я так любила. На глаза опять накапливается влага, когда я вспоминаю об Элвине. Когда я вспоминаю, что в моём ослабшем организме, который так и не переварил дважды принятую пищу, живёт и развивается новая личность. Которой, по всей видимости, суждено было во мне появиться. Потому что безжалостная Судьба того пожелала. А что, если она и вправду где-то там, наверху, определяет судьбу абсолютно каждого человека, и вся жизнь идёт не своим чередом, а по её указке? Увы, невозможно узнать, правда ли это о Судьбе или нет. Возможно лишь мысленно слать эту суку на все четыре стороны. — Так для чего ты пришёл? — спрашиваю, наконец, серьёзно я, слегка прокашлявшись. Проморгавшись, избавляюсь от слёз и изо всех сил делаю серьёзное лицо, в то время как внутри мне так больно. — Ты рискуешь быть наказанным за то, что разгуливаешь без разрешения. — Ты тоже рискуешь, — отвечает он, подходя ко мне ближе медленными шагами. — В том-то и дело, что мне уже поебать. На всё и всех. Мне плевать, пусть меня хоть изобьют за такое и тому подобное, мне всё равно будет похуй, — болезненно улыбнувшись, отвечаю я, откинув голову. Говорят, улыбки показывают счастье человека? Как бы не так. Они могут быть также такими болезненными, такими грустными, отображающими внутренний мир человека, наполненный печалью. Я вновь показываю свою слабость, какая же я всё-таки жалкая. Показываю своими эмоциями и болезненной улыбкой, насколько мне херово. Я продолжаю улыбаться, откидывая голову назад, словно она тяжёлый груз. А Луис всё же прав, говоря, что я не в себе. Я действительно заебалась. И мне даже плевать, что я ругаюсь перед Фином, ещё маленьким ребёнком. Кого сейчас вообще волнует хоть какая-то культура грёбаной речи? — Так вот, говори, что хотел, — говорю я, всё ещё внимательным взглядом исследуя едва заметные узоры на потолке. Словно это занятие как-то поможет мне ощутить на себе хоть каплю релаксации. — Я пришёл, чтобы сказать кое-что. И я хотел сказать, что ощущаю перед тобой долг. Долг как-то попробовать тебя защитить или что-то сделать взамен, ведь ты в тот день с тем парнем могла просто застрелить меня. А вы отпустили, а ты ещё и дала мне корочку хлеба, пускай и заплесневелую, которую я принял, как дар Божий. А затем я, к сожалению, поддавшись влиянию страшного Карвера, и выдал вас. Он нашёл меня таким исхудалым и пообещал накормить меня, если я окажусь очень полезным. Но также запугал, что также с лёгкостью избавится, если я не буду ему полезен. А поскольку я знал, что его главная цель — вакцина, то я и сдал вас и вашу школу. И вообще, ты поступила правильно, что не дала договорить тому парню про пригласительный билетик в интернат. Я до сих пор ощущаю из-за этого вину. Поэтому я и хочу откупить её. Именно тебе, ведь ты всё-таки оказалась ко мне более чем добра. Пускай такой лгун, как я, этого не заслужил. Я перевожу недоумённый взгляд на мальчика, который уже стоит близко, прямо напротив меня, виновато одаривая своим взглядом. Я промаргиваюсь и нахожусь в данный момент в лёгком шоке. Вот уж не думала, что это так повлияет на этого мальца. Я давно на него не злюсь и вообще зла не держу, но его до сих пор мучает совесть. Он хочет искупить свою вину, вернуть за собой должок. Его душа настолько чиста и невинна для этого мира, что я в который удивляюсь: как он, будучи таким мягким и добрым, выжил в этом прогнившем мире? Я слегка теряюсь и даже не знаю, что ответить. Я не считала и не считаю, что совершила поступок, который может сравниться с чем-то святым. Я просто не застрелила его. Во мне сыграли материнские инстинкты, которые я дарила Растяпе, поэтому у меня не поднялась рука застрелить этого мальчика. Вид его был жалкий, и на моей непробиваемой стене появилась в тот момент трещина при виде его, такого изголодавшего. Я могу безбожно убивать взрослых людей, угрожающих моей жизни, животных, чтобы хоть немного набить желудок звериным мясом, но никогда мои руки не смогут убить ребёнка. Ребёнок с моём животе вызывает у меня лёгкую теплоту, ведь теперь я ощущаю у себя чужую жизнь, постепенно развивающуюся во мне. Но я не хочу вынашивать его, рожать в этом испорченном мире и в принципе дарить ему такую жизнь, из-за которой этот комочек будет страдать. Я не хочу также растить его без Луиса, который поселился в моём сердце как липучка, и, видимо, надолго. Если бы его чувства были бы взаимны, я бы приняла ребёнка как факт, но сейчас мне слишком плохо. И о каком ребёнке, да в принципе существовании, может идти речь? Я уже хочу что-то ответить Фину, но вдруг дверь резко открывается с грохотом, отчего я невольно подпрыгиваю, и в комнату заходит Карвер, который разъярён как никогда. Впервые в его глазах я вижу такую ярость и злобу, что все поджилки мгновенно начинают трястись от нарастающего страха, заставляя все мышцы напрячься. Заставляя подчиняться его плену. Сердце инстинктивно начинает биться в груди, но мне всё равно продолжает быть настолько херово, что мне уже плевать, что он сейчас со мной сделает. Пусть хоть прирежет на месте. Но пусть он не тронет этого невинного Фина. Он тут же направляется ко мне, и я понимаю, что сейчас получу. Я уверена, ему уже донесли о смерти сына. И я более чем уверена, сейчас он винит меня, даже не думая признавать тот горький факт, что по-настоящему виноват только он сам. Он толкает сжавшегося испуганного Фина в сторону, который стоял передо мной. Боковым зрением успеваю заметить, что он больно ударился головой. Вот же ж скотина этот Билл. Продолжает никого не щадить. Разобравшись с маленькой испуганной мишенью, он тут же хватает меня цепкой хваткой за горло, крепко сдавливая её пальцами. Он накренивается вниз и я, соответственно, тоже. Теперь он сверху меня, я нахожусь прижатая под тяжёлой массой этой тушки, в то время как он начинает забирать у меня жизнь. Руки, поддаваясь инстинкту самосохранения, начинают пытаться разжать его хватку, но эта громила сильнее меня в несколько раз. — Из-за тебя умер мой сын! Если бы ты не споткнулась, он был бы жив, гадина! — начинает орать он, ещё больше надавливая на моё горло и перекрывая мне любые пути к воздуху, которые закрылись, словно печать. Чувствую, что потом на коже останутся следы и синяки от такой-то хватки. Ну конечно, сомневаться не стоило, что он не поймёт свою ошибку. Соответственно стоило ожидать, что он решит отыграться на мне. Некоторое время я открываю губы, словно рыба на суше, пытаясь наполнить лёгкие хоть каплей раскалённого воздуха, но вес этой громилы и его крепкая хватка на глотке действительно закрыли мне все возможные пути, поэтому я не получаю ни капли кислорода, а лишь трачу физические силы, чтобы вдохнуть кислорода. Тело всё ещё пытается бороться, но затем я начинаю осознавать, что сейчас он, возможно, сможет убить меня. Сердце начинает биться, словно в последний раз, в предсмертном ритме, а я выдавливаю слабое подобие улыбки и… Опускаю руки, больше не сопротивляясь. Я закрываю глаза, ощущая, что напряжение в лёгких растёт и растёт. Но нужно потерпеть, сейчас оно исчезнет. На место него придёт пустота, и я наконец не буду ничего чувствовать. Я не буду ощущать на себе это блядское чувство грёбаной вины, которая не даёт мне сделать ни одного расслабленного драгоценного вдоха. Я не буду ощущать ничего, абсолютно. Звучит, как самый настоящий подарок. Чувствую, что жизнь постепенно уходит. Соответственно, уходит и то, за что я так усердно боролась и продолжала существовать. Тело начинает обессиленно расслабляться, и я ощущаю все виды боли приглушённо, словно непродолжительное эхо в горах. В голове, словно в последний раз, возникает портрет Луиса. Забавно. Я думаю о нём, даже когда меня душит этот шизанутый псих и даже, видимо, не думает останавливаться. Ощущаю, что в ближайшие секунды, которые, словно мёд, липко и медленно длятся, меня не станет. И меня это более чем радует. — Уильям! — слышу я приглушённо чей-то напряжённый голос. Судя по всему, это голос разволновавшегося Тристана. — Ты что творишь? Ты убьёшь наше спасение? Оставь эту свою ярость, уже ничего не поменять! Она ведь наше сокровище, которое мы наконец-то нашли! Она — обладательница четвёртой группы крови, она нужна нам живая, ты просто так убьёшь её? Не смотря на то, что я слышу всё приглушённо, на этот раз я различаю каждое слово, и после услышанного во мне окончательно взрывается вулкан, разнося на своём пути всё. Без остатка.