Последнее желание

Запах крови стелился над дорогой невидимым туманом. Дневной зной сменил прохладное утро, нехорошо щекоча запахом ведьмачьи рецепторы. Разогретые травы, душистые и подсохшие на пряном солнце, жадно впитали в себя кровь убегающей, и теперь теплый дурман реял над дорогой, куда носом не поведи. Эскель не торопился, не спешил. Предпочитал загонять жертву без лишней спешки, храня эмоции и жажду расправы глубоко в сердце — и до лучших времен. Потому Ламберт и не любил с ним охотиться. Говорил, что в процессе пропадает всякий азарт, когда смотришь на такую унылую рожу. — Кто бы ты ни был, ты найдешься и сгинешь, — так говорил Эскель сам себе безо всякой злобы, каждый раз выслеживая добычу. Кровь пахла молодостью, чистотой — словно Эскель шел по следу младенца, и это настораживало. Даже десятилетний ребенок бывает болен какой-нибудь мелкой хворью, что уж говорить о пожившем взрослом, способном убить ведьмака? Эскель силился найти логику и проигрывал. Все, что он мог сказать наверняка, полагаясь на свои глаза и память, «козочка» действительно заглянула в ту самую корчму прошлой ночью. Но рана ее уже порядочно зажила, потому как такой острый запах крови он бы почувствовал и сквозь алкоголь. И не только он. Какой же силой нужно обладать, чтобы отрубить голову мечом, если ты весишь не многим больше полцентнера?.. Что-то не сходилось… Уже подъезжая к былой таверне, Эскель заприметил веснушчатого паренька — вчерашнего конюшего. Коротко махнул ему рукой: — Эй, парень, не видел ли кого необычного вчера… сегодня ночью? Парень неуверенно попятился, приглядевшись к двум мечам за спиной незнакомца и помотал головой, избегая прямого взгляда. — Я заплачу, — сказал Эскель, разводя руки так, чтобы их было видно. — Двадцать крон. — Никого не видел, добрый господин, — пробурчал конюший, отступая еще дальше. — Девушка? В плаще и капюшоне? Должна была ехать быстро, остановилась здесь всего-то на несколько минут и, скорее всего, поехала назад. Я просто хочу знать, куда. Направление, понимаешь? — Ничего не видел, добрый господин, — как заведенный бормотал конюший. — Никого и ничего. Эскель раздраженно спрыгнул с коня, отчего парнишка и вовсе струхнул и нырнул в тень стойла, спрятавшись за двумя пегими лошадками. Позади от ведьмака раздался хриплый старческий смех. Эскель обернулся, рефлекторно перенося руку на пряжку перевязи меча. — Знаешь что-то? — Знаю, — усмехнулся старик. Он сидел на лавке, неподалеку от конского корыта с водой, жевал травинку и временами почесывал раздраженную вшами грязную шею. Длинные седые пряди слиплись, обвисли по обеим сторонам лица. Некоторые доходили даже до истасканного, выцветшего ворота его грубого платья. — Скажешь? — прищурился Эскель. — Не-а. Ведьмак удивленно хмыкнул. Местные не любили таких, как он, но в открытую против не шел никто. Будь на его месте Ламберт, и старик вполне мог бы уже оказаться вздернутым на балке за ноги. — Ладно тебе, ведьмак. Нельзя уж поломаться на старости лет?.. — покряхтел старик. — Здесь нас было трое: Горс — конюший, стало быть; я да моя дочка. Токмо она отсталая, родилась с трудом переношенная да и… — он махнул рукой. — Что тут говорить. Твоя девка сказала так: «Коли здесь будет проезжать ведьмак и спрашивать меня, не говорите, куда я поехала, потому как он чудище и насильник, и на мою честь покушается. А я вам заплачу». Ведьмак прикрыл глаза. — …И заплатила? — А то, — довольно ухмыльнулся старик. — Да столько, что я могу в «Самородке» до самой зимы пить да есть. И не только мне. Я бы и за меньшее молчал, но кто ж в таком признается… — Я тоже могу заплатить, старик. — Девка твоя сказала так: «А ежели купитесь на его просьбы и его деньги возьмете, он найдет меня и убьет. И буду я являться вам по ночам призраком-полуночницей и сожру ваши кости». — И ты ей поверил? — Конечно, поверил. За те деньги, что она мне дала, я бы поверил, даже если б она сказала, что снег черный, а солнце отлито из серебра, — старик сухо, трескуче рассмеялся. — А девчонка твоя, к слову-то, точно тебя описала. «Высокий, в плечах широкий, глаза как у кошки, а на правой стороне лица шрам, будто его лапой куриной оцарапали». С юмором она у тебя, я смотрю. Эскель тяжело вздохнул, покачав головой. Вот же зараза. — И да, ведьмак. Неужто вы не все такие? Со страшнючими глазищами, а? — Ты это о чем, дед? — Ну дык это. Она нам еще висюльку свою показала. На цепочке с раззявленной кошачьей пастью. Только зрачки у нее были нормальные. Вот, как у меня. — Даже так… — Эскель потер лицо рукой. Нет, ну какая наглость! Убить ведьмака и тыкать чужим медальоном направо и налево первому прохожему! — Ага. Понравилась она мне, эта твоя девица. А ты неразговорчивый какой-то. Мыкаешь да бэкаешь. — Не моя она. — Ну не твоя, так не твоя, а знает тебя хорошо. — И веришь, что я насильник и чудовище? — поинтересовался Эскель, кривя правую сторону в легкой усмешке. Старик не испугался, только ощерил рот с черными провалами сгнивших зубов. — Что чудовище — верю. Глаза у тебя бесовские. А что насильник — нет. Скорее уж, что дурак. — Ну спасибо тебе, добрый человек, — хмыкнул Эскель. — Раз ты мудрый такой, не подскажешь, что мне дальше-то делать? — А сколько дашь? — старик почесал живот желтушными пальцами. Эскель вздохнул, поморщился: — А она сколько дала? — А вот это уж не твоего ума дело, — рассмеялся старик. — Называй цену свою — я, может, какую мудрость и изъявлю тебе. — Изъявишь, говоришь… С пол сотни, — Э, нет, ведьмак. Я ведь день и ночь здесь сижу, делать мне нечего, только глазами по сторонам глазеть да язык за зубами держать. И не первый год. За то, что я знаю, этого мало будет, а знаю я кое-что, что того стоит. — Сдается мне, необычный ты старик. — Ты цену-то назови, ведьмак. — Еще десять накину и черт с тобой. — По миру меня пустить хочешь? — Девяносто или катись к черту. — Сказал бы я тебе, что про то думаю… но как раз по монете за год моей жизни. Ага. Кажи деньги, значит. Эскель вытащил из-за пояса кошель, в котором и было то с полторы сотни монет. — Последнее отдаешь, значит? Да из-за девки проходящей? Ну так точно дурак, — притворно вздохнул старик. — Ну ладно, слушай. Девчонка твоя не первый раз здесь появляется, ох, не первый. И вечно вся дырявая да бледная, то туда, то обратно проедет. Последний раз, ну до ночи ентой, я видал ее уже, давненько правда — года четыре назад. Глаза безумные, злющие до отчаяния, перемотанная была с ног до головы, гнал ее кто-то по пятам и быстро. Да нагнали, — старик помолчал. — Вот тогда-то я и услышал улюлюканье да визги бесовские. Скоя’таэли ей на помощь пришли. А может, наоборот. Вот и весь сказ. — Скоя’таэли, говоришь, — хмыкнул ведьмак. — Ну да, — приторно улыбнулся дед. — Именно так я и сказал. Ведьмак кивнул, передавая ему мешочек с деньгами. Местные не называют эльфов мудреным словом. Местные говорят «скотоели» или «выродки паршивые». Эскель только покачал головой, подзывая Скорпиона и поднимаясь в седло. — Встретишь девку, не руби с плеча, ведьмак, — бросил ему в спину дед. — Сдается мне, она вашего племени, хоть того и не признает.        Для разговоров с эльфами пригодился бы Геральт. Этот умел располагать к себе женщин и бандитов с видоизмененным чувством справедливости. Но делиться отчего-то не хотелось. Не так уж и часто на долю Эскеля выпадали события, в которых он играл первостепенную роль. «Раз так хочется представлений, запишись в театр», — сообщил ему внутренний голос; тут же заботливо напомнил о том, что и это место — уже занято. Скоя´таэли, серебряный меч, большак… Ездит в Новиград да из Новиграда туда-сюда… либо у нее здесь, скажем, логово, либо путь ее лежит не в сам Новиград, а в порт. Скеллиге, Ковир? Наемница или беженка? Человек? Куриной лапой, значит… Эскель заворчал про себя, как разбуженный медведь. Посмотрим еще, у кого здесь куриные лапы. Он въехал в квартал домишек, раскинувшихся под Новиградом, кожей ощутил, как впиваются в спину внимательные, настороженные взгляды таящихся эльфов. Эти хоть и пытались сосуществовать с людьми, но за спину себе глядели и не зря. Эскель ездил по кварталу туда-сюда, будто бы прогуливался — не собирался бегать по чужим домам, пусть сами выйдут. Неподалеку виднелась таверна, но привечали там только нелюдей. Ведьмак монотонно размышлял, насколько он подходит под это определение, а меж тем, на квартал опускалась ночь. Отпустив порядком заморенного Скорпиона на водопой возле корчмы, Эскель принялся просматривать доску объявлений с показной медлительностью. Может, там найдется заказ на убийство еще какого ведьмака? — Кого-то ждешь, Vatt’ghern? — поинтересовался высокий эльф с зачесанными вороными волосами. Он объявился будто бы из ниоткуда, вытек из тени, примостившись на лавку, стоило Эскелю отвернуться; и теперь глядел в ответ с прохладно-дружелюбным превосходством. На коленях его нежилась кошка, совершенно безразличная к присутствию ведьмака. — Вроде того. Старая знакомая. — В квартале нелюдей, а? — улыбнулся эльф, пугающе старые глаза смотрели с молодого лица. — Я спас ей жизнь два года назад. — Давний срок. — У долгов нет срока давности. Эльф хмыкнул, погладил кошку, лениво глянувшую на ведьмака, как на разжиревшую мышь. Эскель с толикой нетерпения вскинул бровь. — Что смотришь? — усмехнулся скоя’таэль. — Мне неведомо, кому это ведьмак мог спасти жизнь. — Это было ее последнее желание. — Давняя, старая традиция… за такое возврат не ждут, Vatt’ghern. Ежели исполняешь чье-то последнее желание, делаешь это бескорыстно… Есть у тебя душа? Эскель покачал головой. — У этой традиции разве есть сила? — Обижаешь, ведьмак, — рассмеялся эльф. — У всех традиций есть сила, покуда в них верят. А коли ты исполняешь последнее желание умирающего, который после того не умер, такая связь — все равно что предназначение. Вяжет крепче кровного родства. — Предназначение? — хмыкнул Эскель. — Мне с ними не везет. Шрам заболел, будто почувствовал, что говорят про него, и Эскель, не без раздражения, растер кожу ладонью. — А никому с ними не везет. В этом и суть предназначения. Оно тобой крутит и делает, что хочет, а взамен ты получаешь свое место в истории, малое ли большое. — Пустые слова. — Вот что, Vatt’ghern. Я не знаю, кого ты ищешь, но здесь ты помощи не найдешь. Что она сделала, мне неведомо, что ты по ее следу идешь и отставать не хочешь, но здесь ее нет. — Не знаешь или не хочешь говорить? — Почему бы тебе не отступиться? Предназначение тебя найдет само, а если ты прав, и в этой традиции силы нет, так тем и спокойнее, — внимательно спросил эльф. — Она убила одного из нас. Того, кого вы называете Vatt’ghern. Эльф приподнял брови. — Слабый ведьмак, должно быть, это был. Никакой не Vatt’ghern. — Но ведьмак, как ни крути, — Эскель помолчал. — А ты многих знал? — Знал одного. Которого все знают. Помнится, он искал мага в Вызиме. Не думал тогда, что наши пути сойдутся, и я стану ему помогать. Эскель посмотрел удивленно, прищурился. — Иди, Vatt’ghern. Никто здесь тебе ничего не скажет. Быть может, я бы помог тому… Но тебя я не знаю. Уходи. — Что же ты здесь делаешь? После стольких лет? Под Новиградом. — Защищаю то, что осталось, — пожал плечами Яевинн. — Уходи.