Последнее желание

Ним с недавних пор путешествовала пешком, так что Эскель вел Скорпиона под уздцы и тихонько насвистывал непримечательный мотивчик, услышанный однажды в Каэдвене. — Что за песня? — Краснолюдский напев о короле Хенсельте и тех манипуляциях, что с ним хотели бы произвести эльфы. — Гм. Слушай, Эскель, я не собираюсь извиняться за то, что бросила тебя. — О, не стоит, — задумчиво протянул ведьмак. — Совершенно не стоит. — Вот как? — Да. Ты за себя. Я за себя. Теперь ты будешь искать ведьмака в одиночку, и я ничем тебе не помогу. Пусть хоть грифон тебя сожрет на моих глазах. Ним поежилась, искоса глянув на Эскеля, но тот оставался титанически спокоен, словно огромный бурый медведь после сытной трапезы. — Я узнала, что… — Что? — Послушай, так нечестно! — вспыхнула Ним. — Если я расскажу тебе, а ты мне нет, то получается, что… — Нечестно? — хмыкнул ведьмак. — И вправду, слово хорошее. Даже не знаю, к чему же оно применимо… — Я спасла тебе жизнь! — Жизнь мне спас Скорпион, по твоим же словам. И я уверен, что был бы способен прожить и без твоих мазей. — Эскель, я… — Мы же договорились. Каждый сам по себе, — дружелюбным и твердым, как камень, голосом сказал он. После чего с усмешкой обошел коня с другой стороны и легко, одним рывком поднялся в седло. — Встретимся в Мариборе, — сказал Эскель, не оглядываясь, и пустил Скорпиона легкой рысью.        Тракт стелился перед Ним простой широкой степной дорогой, солнце заливало душистые хутора, и вдали, почти у самых городских стен, раскинулось необъятное подсолнуховое поле. Желтое и сочное, опоясанное прохудившейся деревянной оградкой по кругу, с важным и довольно-таки устрашающим пугалом по центру. На ветру оно вовсю гремело банками и размахивало рукавами драной, пропитанной какой-то гнусью рубахи. Ним неспешно оторвала себе солнечную голову от ближайшего цветка и принялась выковыривать из нее недозревшие семечки. Стражники дремали у ворот, опершись на алебарды, и им не было никакого дела до девчонки, ворующей подсолнухи наравне с воробьями. Не она первая, не она последняя. Ним задумчиво жевала горькие, вязкие семечки, выплевывая их на дорогу прямо так, и разглядывала пугало, ибо больше ей делать было нечего. У нее не было денег, коня и четкого плана, и если раньше ее это нисколько не смущало, то теперь, после «выходки» Эскеля, все желание шевелиться куда-то подевалось. — Проклятущий ведьмак, — сообщила она пугалу. — Ты представляешь? Он просто взял и уехал. Прямо, как я. Нехорошо, конечно, вышло, но мне-то можно. У меня дурной характер. А ему полагается быть примером для подражания в силу немолодого возраста и прожитых в страданиях лет. Пугало внимало ей совершенно равнодушно, только иногда начинало размахивать руками, только что не выло. — Лучше бы завели полуденницу какую, — пробормотала Ним. — Она-то получше справится с ворьем и птицами. Она выкинула подсолнухову голову на поле за оградку и задумчиво похлопала себя по бокам. Склянки из дорогого стекла, таившие в себе драгоценные ведьмачьи эликсиры, висели на поясе слева. А странное кольцо с рубином — справа. Если уж ведьмак так хочет на нее обижаться, то пусть ищет себе новую бирюльку и заново варит все свое пойло. Ним забралась в самую гущу поля, выбрала местечко понезаметнее и закопала там меч. Остался только короткий кинжал в потрепанных кожаных ножнах. Обычная предосторожность в крупных городах и меньше придется объяснять страже. Руки теперь были по локоть в земле, да и одежда видала лучшие дни, но тем и лучше. Можно сойти за ничем не примечательную чернь. Неспешно она направилась вперед, к стражникам, прошла мимо, и те, как водится по такой жаре, не обратили никакого внимания на странствующую нищенку. Один храпел так, что мог бы стоять вместо того пугала на поле да отпугивать ворон. Ним направилась прямиком на городской рынок. В такое время да в такую погоду там должно быть много всего вкусного, а еще — необъятная толпа, за спинами которой так удобно присваивать себе то, что приглянется. Никаких угрызений совести она не испытывала — только голод. Если Эскель думал, что вытащить его тушу из владений Хозяина Леса было плевым делом — значит, и ведьмак из него так себе. К тому же, он поглотил все оставшиеся запасы пищи, а времени на охоту последние дни не было. Как это обыкновенно бывает, дурное настроение перенеслось на все остальное, и кусок колбасы, довольно-таки подсохший, но удобно свисающий с края прилавка, уже почти был у Ним в руках, как торговка весьма некстати повернула голову. Раздавшиеся вопли и визги по цепочке передались по всему рынку, и через пару минут не только Ним драпала оттуда со всех ног. Зацепившуюся за гвоздь колбасу пришлось бросить и улепетывать что есть сил, путаясь в узких старых улочках и на ходу вспоминая старые ходы. Ним все-таки успела ухватить у одного из зазевавшихся купцов четверть сырной головы и пару яблок и была такова. Через пару часов забравшись куницей на ярко-алую черепичную крышу мариборской библиотеки, она сомнительно отобедала и, подтянув к голове колени, уставилась на солнце, скатывающееся каплей за горизонт. Марибор, прекрасный и степенный в лучах заката, медленно таял, погружаясь в спелые сумерки. В городе то тут, то там зажигались огни, и зрелище это донельзя располагало к бокалу красного сухого и ломтику сочного бараньего мяса, но за неимением и того и другого — оставалось лишь любоваться и наблюдать. Уже в сумерках Ним спустилась с крыш, намереваясь найти какой-нибудь ночлег. Пошла вдоль реки, высматривая лодку, в которой можно было бы переночевать, или хотя бы — сомнительный переулок без лишних глаз. Спустя минуты она остановилась с глубоким вздохом, неподалеку от утлой лодчонки, в которой уже дремал какой-то забулдыга, вусмерть пьяный. Быть может, и сам хозяин. Ним медленно повернулась, чуть отступая, и насмешливо посмотрела на ведьмака. — И как давно? — С тех пор, как ты слезла с крыши, — пожал плечами Эскель. — Я тебя не заметила. — Я так и планировал, — серьезно сказал он. Они вежливо помолчали, после чего Эскель скрестил на груди руки и с прохладной улыбкой молвил: — Верни то, что мое. — Я решила, что раз у нас сугубо деловое сотрудничество, я могу кое-что взять в качестве платы за заботу о тебе, — Ним беспечно пожала плечами. — Эликсиры можешь забрать, — щедро согласился Эскель. — Но кольцо придется отдать. — Где ты его взял? — Мы же договорились. Каждый сам за себя. — Слушай, что ты такой обидчивый! — вспылила Ним, срывая кольцо с цепочки и бросая его куда-то в ведьмака, не особенно целясь. Бирюлька, обиженно стукнувшись о перила моста, сверкнула в свете фонаря и с тихим бульканьем ушла под воду. Эскель медленно повернул голову вправо, затем снова посмотрел на Ним и тяжело вздохнул. — Где твой меч? — совершенно неожиданно спросил он, меняя тему. — Закопала на подсолнуховом поле, — буркнула Ним, пытаясь определиться, рада она тому, что кольцо сгинуло и ведьмаку придется его искать, или все-таки нет. — Мудрое решение. А кольцо придется достать. — Ночью я этого делать не буду. Так что, коли оно тебе так нужно, ныряй сам или жди до утра. — А с утра я снова буду выслеживать тебя по всему городу? — Ну, можешь подождать в подсолнухах, рано или поздно я туда вернусь. — Учитывая, как ты разбрасываешься вещами направо и налево, сомневаюсь. Пойдем. — Куда это? — вздыбилась Ним. — Ты действительно собираешься ночевать здесь? На реке, в деревянной прогнившей лодке? Она вдруг усмехнулась, наклоняя голову. — А ты считаешь, что обычно я отдыхаю на пуховых перинах да нежусь в лавандовых ваннах? С тех пор, как я встретила тебя, ночлег у меня почти что райский, но до того — такой роскоши я не видала. — Рад слышать, — без издевки ответил Эскель. — Я снял комнату в таверне на окраине города. Полчаса пути вдоль реки, потом налево, неподалеку от лавки со специями. Там есть кое-какая еда. — Мне не нужны подачки, ведьмак. — Меня зовут Эскель, — невозмутимо напомнил он. — Ты можешь отказаться от помощи, а можешь ее принять. Дело твое.        Первый раз, когда Эскель увидел себя в зеркале, он выдал нечто среднее между хмыканьем и разочарованным ворчанием. Тонкие, как нити, шрамы неправильными кривыми штрихами извивались по телу, начиная от паха и до самой шеи. Издалека они были мало заметны, но стоило приглядеться, как начинало казаться, что его кожу хотели пустить на обрезки. Ним сидела на стуле, смешивала свои мало понятные, но очень пахучие эликсиры и мази. Она изредка поглядывала на ведьмака, опуская голову всякий раз, как ее глаза якобы случайно встречались с его пристальным взглядом в зеркале. Эскель делал вид, что ничего не замечает. — Их можно убрать совсем? — задумчиво спросил он. — Можно. На кой черт, как ты думаешь, я вожусь с тобой уже который день? — Это-то как раз понятно, — сказал он безо всякого стеснения, так что Ним только подавилась очередной колкостью и спряталась за пологом угольно-черных волос. — Тебе, наверное, доставляет некоторое удовольствие, — сумрачно сказала она, преувеличенно внимательно разглядывая свои склянки, — подтрунивать над тем, кто младше тебя в четыре раза. — Меня радует хотя бы то, что тебе ровно столько лет, насколько ты выглядишь. — Чародейки так опротивели? — Отнюдь, — он сел на кровать и начал натягивать рубашку с такой медлительностью, что Ним едва удержалась, чтобы не бросить в него подсвечником. — Чародейки по-своему милы, когда им двадцать. Но большая их часть, будучи детьми, никогда не знала доброго отношения. Каждая из них по-своему ненавидит мужчин за то, как легко они отвергают твое уродство, а после — бросаются в ноги. — Я понимаю, о чем ты, — вздохнула Ним. — Но есть, наверное, и те, что стали чародейками безо всех этих… процедур. — Есть и такие. Трисс Меригольд, например. Но жить долго и иметь огромную власть — плохое лекарство для души. Постепенно ваши дороги расходятся очень в разные стороны. — Какой ты занудный, это же просто немыслимо. Эскель только тихо посмеивался над ее ворчанием. — А сколько было Эмилю? — Я не знаю. Я же говорю, он казался до ужаса нормальным. Единственные моменты, когда я вспоминала, что он, должно быть, очень стар — когда он говорил об этом сам. — И как же ты собираешься искать до ужаса нормального Эмиля? — Без понятия. Он попросил у дриад воду Брокилона — и раньше упоминал ее множество раз, но каждый — это выглядело будто шутка. Однако если он и правда отважился разменять память на иллюзию рассудка — значит, дело действительно плохо. — Но дриады ему отказали? — Да. Он стар, бесплоден и на голову больной. На кой он им? — Ты очень уважительна и мила. — Я переживаю, — Ним закусила губу; задумчиво поглядела на алый перстень, который она вылавливала из ила целых полтора часа под неустанные ехидные комментарии Эскеля. — Тем более, мне неясно, зачем он спутался с эльфским чародеем, а потом его убил?.. — Это не доказано, — сказал Эскель. — То, что я нашел его тело… — Они жили вместе, — мрачно перебила Ним. — Они жили вместе, а потом ты находишь мертвого эльфа на берегу с утопцами, которых кто-то перед тобой покромсал. Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два. — На теле мага не было явных ран. — Потому что его обглодали трупоеды! Что ты хотел там увидеть? Карту Темерии? — Если бы я был столь скор на выводы и расправу, тебя бы сейчас здесь не было. — И это, — Ним подняла вверх указательный палец, — очень хороший довод за то, чтобы таким стать. — Не могу не согласиться, — усмехнулся Эскель. — Так что дальше? — Я знаю, что в Мариборе у Эмиля было хорошая знакомая. Травница. — Должно быть, в Мариборе вдосталь травниц. — Значит, я спрошу их всех. — А если его здесь не было? — Он должен был где-то остановиться. Накормить коня, закупить провизии… — Это можно сделать и в деревне, необязательно заезжать в город. — Можно, — Ним усмехнулась. — Но ему нужны определенные эликсиры, которые делаются из определенных ингредиентов. Постоянно. Иначе за ним бы тянулся гораздо более кровавый след, чем один эльфский полудурок и пара трупоедов. Ингредиенты эти очень сложно достать в деревне и у обычных травников. Если у него был шанс зайти в Марибор, он им воспользовался.        Эскель оставил город на разрушение Ним и отправился вниз по узким каменным улочками. С каждой из них можно было увидеть прекрасные точеные башенки и карнизы Мариборского замка, пылающие карминно-красным в жарком свечении закатного солнца. Со вчерашнего вечера между Эскелем и Ним установилось странное, молчаливое, но вполне дружелюбное перемирие. Ведьмак не спешил делиться доводами, Ним не была расположена к детальным объяснениям, но и ему, и ей — эта нежданная компания оказалась кстати. Когда годами носишься по тракту в грязи, чужой крови и одиночестве — кто-то, кто не будет тебя раздражать слишком сильно, уже кажется удачным спутником. Старая часть Марибора дважды обращалась в руины. Сначала людьми, разрушившими постройки эльфов и воздвигшими на их месте свои крепости, затем Вием — унесшим множество жизней и, можно сказать, камней. Новый город продолжался из старых, нетронутых чудищем кварталов. Казался грязнее, суетливее, но отдавал свежей новизной непотрескавшихся стен; блестел крышами с ровно уложенной ало-белой черепицей, флигелями и толстыми прямоугольными трубами, паривших белесым печным дымом Бордель разместился в одном из старых зданий: высотой в три этажа, со старыми массивными балкончиками и выщербленной широкой лестницей, что вилась по левой стороне здания. Однажды Эскелю довелось взять заказ на охрану одинокой, замотанной в одежды девушки. Лишь прибыв по месту назначения, а именно в Мариборский дом наслаждения, он обнаружил, кто именно скрывался под плотным плащом. Что же, и суккубам, бывает, нужна защита. Эскель толкнул массивную дверь, расписанную рисунками на эльфский манер; вдохнул томный аромат духов, запах человеческого пота, афродизий и нагретых вин. — Эскель, — к нему подплыла маман в изысканных тяжелых одеяниях и сверкающим колье на изящной шее; на лице ее лежала доброжелательная улыбка. — Какой подарок! Она обхватила его руку тонкими теплыми ладонями, невесомо потянула за собой, обдавая ароматом корицы и муската. Эскель позволил вести себя, не сопротивляясь, с интересом провожая взглядом красавиц в чарующих одеждах, которые год от года менялись на новых, и только маман оставалась неизменной. Ему, как спасителю одной из «девочек», полагалось особое отношение. Впрочем, редко когда хозяйки борделя случались глупыми, а дружба с ведьмаком, напротив, была решением, без сомнения, мудрым. Геральт, бывало, заходил в Беркану или, вернее, Berkana на Старшей Речи, но полагал, что здесь было «слишком много Эскеля». Эскель, в свою очередь, был примерно того же мнения о Пассифлоре. Ламберт на это бесхитростно сообщал им, что они оба ахренели в конец. — Я всегда рада видеть тебя, Эскель, — с почти искренней теплотой улыбалась мадам Георгия. — Аарна еще работает на тебя? — без обиняков спросил он. — О, конечно, — Георгия поставила на резной миниатюрный столик хрустальный бокал и кувшин с туссентским Эст-Эстом. — Она будет рада видеть старого друга. Только в этот раз, пожалуйста… без фисштеха, — пожурила она. — Нильфгаард относится к этому несколько… с неудовольствием. — Это было всего-то один раз, — вздохнул Эскель. — Ну да, ну да, — безо всякой веры покивала Георгия. Комната, куда его отвели, находилась в западном крыле дома, обособленная и предназначенная для особых гостей, и казалась вечно бедному ведьмаку чуждой. Он вытащил из кармана короткую нить с нанизанными янтарными бусинами — медово-желтыми, с магически-темными прожилками. Бессмысленный, в общем-то, подарок от спасенной им в ходе одного заказа то ли княжны, то ли баронессы. — А ты все еще помнишь мои слабости, — суккуб появилась из-за занавески, с удовольствием огладила талию руками. Прошлась грациозно под чуть насмешливым, поплывшим взглядом Эскеля и перехватила бусины прямо из его руки, едва коснувшись его кожи пальцами. — Изысканная работа. — Я рад, коли нравится. — Денег у тебя, как водится, нет, — усмехнулась она, садясь рядом. Он только дернул уголком губ. — С того самого раза ты никогда больше… — она легко качнула головой, будто ее вовсе и не венчали массивные тяжелые рога. — Лишь хочу понять, чем обязана этим визитом? — Не знаю, — честно сказал Эскель. — Хочешь поговорить? Ты пахнешь травами… — она подошла близко, опустилась ему на колени, оседлав, принюхалась. Спросила с живым интересом: — Кто тебе их дал? — Они необычны? — Обычны и необычны, — Аарна наклонилась, едва коснулась губами его уха, и Эскель прикрыл глаза. — Такими травами пользуются нелюди. Эльфы, ведуньи, суккубы… — Моя новая знакомая, — невнятно пробормотал он, растворяясь в блаженном мареве чужих чар, — возможно относится к первым, но точно не к третьим. — О, твоя новая знакомая не относится ни к тем, ни к другим, — улыбнулась суккуб, пробираясь ладонями под его рубашку, расстегивая ремень. — На тебе ее запах, и я бы посчитала это оскорбительным, не зная, насколько ты бываешь в таких вещах… — она прищелкнула языком, пытаясь подобрать слово. — Дубом? — уточнил Эскель. — Да, — рассмеялась суккуб. Ее чары медленно и верно, будто магические испарения, проникали в его мозг, делая его пустым, парящим, стеклянным. — Скажешь мне, кто она? — слегка заплетающимся языком спросил он, уже не вполне помня, о ком спрашивает. — Одна из нас, — прошептала суккуб ему на ухо, облизнулась. — Одна из нас. Дальше, как и полагается, он помнил происходящее очень смутно. Казалось, будто он опустился в толщу воды, что ему больше не нужно ни дышать, ни двигаться — только касаться кожей прекрасного невероятного существа, чей стеклянный смех доносится отовсюду из ниоткуда; держит его и укачивает, касается колкими разрядами, а после — одурманивает, вытапливая боль, ломоту в костях и старость. Он снова семнадцатилетний парень на большаке. Весемир велел ему собрать информацию о лихом чуде-юде, ждет его в таверне неподалеку, а он лежит в свежем, душистом стоге сена, вокруг пряное лето и жаркая ночь. Девушка под ним, терпкая и влажная — он уже и не помнит ее имени — стонет так счастливо, как будто они совсем взрослые, совсем важные, как будто они не играют в любовь посреди сеновала в полумиле от дома ее отца. Того самого, что вскоре будет гнать их с Весемиром по песочному тракту, прихватив мужиков и вилы, а Весемир не будет, поджимая губы, всю дорогу молчать с непонятной горечью во взгляде, тщательно скрываемой за строгостью взгляда. Эскель вышел из Берканы глубоко за полночь, когда на небе едва-едва проступили щемящие лучи промозглого рассвета. На губах стыла горькая полынь.        Ним ждала его в комнате. Он видел свет, еще приближаясь к таверне. Они сняли одну комнату на двоих, потому что у обоих не было денег, и этим, в общем и целом, было очень удобно оправдываться. Странно возвращаться, идти на свет, словно заплутавшему псу. Странно видеть кого-то, открывая дверь. Он слышал, как она шебуршится за дверью; как, почуяв чужие шаги, замирает, обхватывая пальцами гарду меча. Как презрительно хмурится, замечая его в дверях, и как успокаивается тревога, дремлющая внутри ее строгих колких глаз. Эскель подошел ближе, открыл было рот, но она сморщилась еще больше, отодвинулась с изумленным лицом, какое он не видел у нее приблизительно никогда. — Да ты издеваешься! — вспылила Ним, вскакивая. — Ты трахал суккуба? Опять? Сейчас? — Я дуб, — задумчиво напомнил себе Эскель, сидя в полном одиночестве на ступенях лестницы в нижнем зале таверны. — Я дуб. Я спокоен и благороден. — А по мне так ты дурак, — хмыкнула пригожая девушка, дочка корчмаря, выметая мусор на улицу через распахнутую дверь. — Но что деревянный, это правда. В зале больше никого не было. Ужасно хотелось спать, разболелись шрамы и тот, что на лице, тоже, но это, в сущности, было мелочью. Вспомнился Ламберт — те нередкие разы, когда они путешествовали вместе. Ведьмак, вредный, что старый еж, зубоскалил, а оттого — если им и посчастливилось взять заказ — платили за него ровно так, чтобы было потом чем залатать раны. Если и выпадал случай остановиться в какой-нибудь таверне, так Ламберт всегда был рад воспользоваться случаем, чтобы повздорить с корчмарем, либо мужиками, поприставать именно к той женщине, которая уже была занята. После чего Эскель сидел на улице подле таверны со всеми вещами, молча наблюдал, как Скорпион жует сено из торбы, и слушал вопли Ламберта, требующего вернуть деньги за постой. Деньги конечно же никто не возвращал. Что-то ему это напоминало. В комнату он вернулся, когда за окном уже споро и звонко защебетали птицы, а купцы высунулись на улицу принаряжать лавки к трудовому дню. Лег прямо в одежде поверх покрывала, не касаясь Ним. Ее рваное неровное дыхание сделалось громче и превратилось в сопение ежа, вытащенного из норы. Она дышала недобро и мрачно с пару минут, но под конец все-таки стихла и даже — так ничего и не сказала.