Последнее желание

      Снег падал и падал, маленькими белоснежными шажками подбираясь к верхним этажам Каэр Морхена, рискуя завалить его по самые башенки. На каменном балкончике, с которого открывался изумительный вид на заснеженное ущелье, полное океаном еловых лап и зеленых хвойных макушек, он доходил уже до середины перил. Ним изредка высовывала туда нос, фыркала и убиралась обратно в тепло, обвязавшись пуховыми шалями, найденными в сундуке Весемира.       Сундук первым распотрошил Ламберт, сказав, что нет ничего кощунственного в том, чтобы принять заботу папочки Весемира, коли он приглядывает за ними с небес. От него это звучало вдвойне странно, но никто не стал спорить. Все трое, даже Эскель, продрогли до самых кончиков пальцев.       Они прибыли на зимовку в середине ноября, едва-едва уложившись в срок, и ровно на следующий день с небес посыпалась белая смерть. Температура пробила ледяное дно и неуклонно продолжала падать, как будто Белый Хлад передумал и все-таки решил выжечь морозом весь мир. Они успели подготовить немного дров дополнительно к тем, что были в крепости, но Эскель с Ламбертом все равно выходили в лес, пока тропы не стали совсем непроходимыми. Уютный очаг, на котором постоянно что-то готовили, горел днем и ночью, но, чтобы согреть огромную залу, через которую вовсю гуляли сквозняки, не хватило бы и целого леса. Большую часть времени они просто прятались по комнатам, как бурундуки по подземным норам, сползаясь к еде и друг другу, лишь когда становилось совсем одиноко.       — Хорошо хоть дыры заделали, — сварливо повторял Ламберт всякий раз, как ветер за окнами взвывал особенно жутко. — Надо благодарить Дикую Охоту. Если бы не они, сидели бы здесь, как воронье на карнизе.       Он пребывал в худшем из своих настроений, и оно продолжало падать с той же скоростью, что и температура за окном.       Ним почти не участвовала в общей жизни, впав в глухую депрессию, слонялась туда-сюда мрачным призраком, похожая на голодную ворону. Озябшую, нелюдимую и непривычно молчаливую. Эскель ее не трогал, хотя с того дня, как они подорвали Третогор, прошло уже почти два месяца.       Он единственный пытался что-то сделать для их общего дома, зачастую уходил заниматься ремонтом нижних комнат, точил клинки, тренировался, так что появлялся только за общим столом к обеду или к ужину. Тень Весемира, предыдущего хранителя и сторожа, ходила за ним по пятам, и порой Эскель слышал его сварливые наставления, будто он стоял за плечом.       — Если не начнешь двигаться — совсем захиреешь, — сказал он Ламберту во время одного из грустных холодных вечеров. — Возьми хоть меч. Согреешься.       — Скажи это ей, — Ламберт по-птичьи дернул головой в сторону Ним. — Все, что она делает, так шляется по лестницам вверх-вниз, как заведенная.       Ним на это ровным счетом никак не отреагировала, совершенно безразлично закинув в рот крупный сухарь. Единственное, что она вообще съела за весь вечер.       — Нужно наладить теплицы, — заметил Эскель. — Если вы будете жрать один только хлеб да мясо, у вас начнут отваливаться зубы.       — Зубы у меня скоро отвалятся и так. Оттого, что я все время ими стучу.       Эскель вздохнул и не стал больше спорить.       Они доели подстреленную куропатку в полной тишине, после чего Ним привычно первой поднялась из-за стола и ушла бродить по ведьмачьей библиотеке. Она проводила там чертову уйму времени и, судя по всему, в этом даже была какая-то система, так что Эскель ни о чем ее не спрашивал и не мешал. Ламберт посидел еще немного, потом и вовсе убрел к очагу и устроился там, нахохлившись и завернувшись в три одеяла, изредка подрагивая. Эскелю оставалось «пировать» в одиночестве, но за столько времени он почти привык. В конце концов, после битвы с Дикой Охотой он и вовсе не рассчитывал встретить в Каэр Морхене что-то, кроме сквозняков и призраков. Он не собирался возвращаться сюда, но возвращаться больше было некуда.       Много позже, когда небо вовсю расцветилось созвездиями, он неспешно поднялся в свою комнату, плотно притворив за собой дверь, чтобы не выдуть тепло. В маленькой жаровне тлели угольки, и камни, что нагревались с таким трудом, теперь не желали отдавать награбленное тепло. На полу Эскель постелил пару шкур, еще несколько набросил на кровать и туда же кинул пару одеял, толстых и пуховых, которые остались от чародеек.       Он растянулся на кровати, заложив обе руки за голову и уставился в сумрачный потолок. Первый день, что они прибыли на зимовку, встретил их последними в этом году солнечными лучами, превратившись в туманную заснеженную серость уже к вечеру. Тогда же он устроил Ним комнату на одном из верхних этажей, максимально далеко от всего, что могло напомнить ей о подземельях, темницах и тюрьмах. Тогда же он зашел проведать ее перед сном, в тот самый момент, как она стояла у узкого оконца, глядя на начавшую падать с неба круговерть…       …Она безучастно смотрела на свет, словно узница из темницы. Растрепанные волосы, теперь убранные в худой аккуратный хвост, доходили ей почти до низа лопаток. Она перестала срезать их ножом, видно, дав миру какой-нибудь идиотский обет.       Эскель облокотился о косяк, сложив на груди руки, и спокойно рассматривал худую спину с остро выступающим рисунком лопаток. Ним косо оглянулась на него, нисколько не раздраженная, и вопросительно приподняла брови.       — Ты можешь поговорить со мной, — как мантру, повторил он то, что говорил уже не раз за прошедшие три недели.       Она кивнула, совершенно спокойно и выверено, едва усмехнулась уголком губы и покачала головой. Эскель чуть прищурился, отлипая от косяка, готовый уйти, раствориться в темноте промерзших коридоров, привыкший к ответной тишине, когда она взяла да открыла рот. Это что-то новенькое.       — Я не могу с тобой разговаривать. Ты не услышишь меня, потому что слишком стар.       Это была ее первая, настолько длинная фраза после недель молчания. Эскель медленно кивнул, пытаясь уловить ее безразличный взгляд, но не преуспел.       — Я могу понять тебя, — наконец, сказал он.       — Можешь, — ее лицо тронула горечь. — Мыслью. Словами. Но то что, я чувствую сейчас, ты уже позабыл или считаешь слишком глупым.       Она, наконец, полностью обернулась к нему, полностью копируя его позу и прислоняясь спиной к ледяной стене.       — Как это происходит? Старение души?       — Вместе с прожитым опытом, — пожал плечами Эскель. — Когда есть с чем сравнивать, каждое событие становится не таким уж и… — он пытался подобрать слово, — …неожиданным. Меньше ранит.       — И когда этот… процесс начинается? В какой момент ты можешь сказать, что видел достаточно дерьма?       — Когда понимаешь, что то, что с тобой только что произошло, тебя сломило. Ты больше не хочешь бороться и жить с этим. Но уже знаешь, что сможешь.       Она сморгнула, задумчиво впитывая его слова через льдистую маску безразличия.       — Я не понимаю.       Эскель вздохнул, полностью заходя в комнату, аккуратно присел на краешек кровати. Эдакий старый огромный медведь, ютящийся на веточке березы.       — Первый раз, когда ты теряешь кого-то, в ком видел смысл жизни… Ну или часть смысла… — Он покачал головой из стороны в сторону, уставившись в черную холодную жаровню. — Сначала ты думаешь, что не можешь с этим жить. Потом злишься. Если хватит сил, однажды принимаешь, но говоришь себе, что это — последний раз. А потом дерьмо случается снова. И снова. И снова… И вот, ты просто молча киваешь в ответ.       — Это ужасно, — искренне сообщила ему Ним, глядя как минимум сочувственно.       — Когда это происходит в некоторый, отнюдь не первый раз, ты думаешь уже иначе, — он усмехнулся по-доброму.       — Что же, по-твоему, сейчас должна сделать я? Что я должна почувствовать? — она внимательно, как серьезный ребенок, взглянула на него.       — Я не могу отвечать за твои чувства. Я не знаю, что значит произошедшее для тебя.       Она фыркнула, теряя всяческое расположение духа, и тут же отвернулась, покрывшись коркой льда. Эскель посидел еще с некоторое время, неловко кивнул и вышел…       Ведьмак вздохнул, приходя в себя на собственной, холодной от одиночества кровати, поднялся со скрипом, и ноги сами понесли его вверх по ступеням спиральной лестницы. Наверное, нужно было сделать что-то иное, отличное от идиотских однообразных вопросов и выжидательного молчания, но богатым опытом общения с женщинами и детьми он похвастаться не мог. Эскель коротко постучался в дубовую дверь с маленьким зарешеченным окошком и вошел, чуть не запнувшись о низенький столик у самого входа.       Ним сидела у жаровни, теперь разожженной, и зябко потирала руки, окруженная кипой, по-варварски разброшенных вокруг старинных книг. Весемир бы мигом отправил ее драить полы на кухне за подобное.       — Ты делаешь успехи.       Она подняла на него бессмысленный, вопросительный взгляд, совершенно равнодушная ко внезапному визиту.       — Обучаешься грамоте?       — Пытаюсь.       Они помолчали, после чего Эскель опустился рядом с ней, перекрыв зябкий лунный свет, сочившийся сквозь щель, по ошибке названную окном.       — Так больше продолжаться не может, — решительно сказал он. — Ты почти не разговариваешь, толком не ешь, ни с кем не споришь и делаешь, что тебе скажут. Мертвецы и те — чаще огрызаются.       — Вроде бы последнее вас с Ламбертом всегда во мне раздражало? Что теперь не так?       — Ты — это не ты, — просто сказал он.       Она подняла на него промерзшие, болотные глаза, будто вогнав под самое сердце осколок льда, коротко усмехнулась и протянула Эскелю книгу. Тот уставился на нее, хмурясь и пытаясь разобрать руны в слабом свете.       — Виверна? — он поднял брови. — Зачем тебе это?       — Я изучаю ваш бестиарий. Потрясающая коллекция. Я подумала, сколькие из чудовищ еще умеют разговаривать? Ну, кроме бесов?       — Я не знаю. Обычно я убивал их раньше, чем мог это выяснить.       — До этого года.       Он усмехнулся, посмотрел на нее в молчаливом согласии.       — Почему? — пытливо спросила она. — Почему ты не убил меня?       — Я не знаю.       Она подняла брови изумленно и резко, совсем, как прежняя Ним.       — Не знаешь?       — Нет.       Она буравила его взглядом добрую минуту, раздраженная тем, что ведьмак не отводит взгляда. Открыла рот, потом резко захлопнула его, так же, как и книгу, так что облачко пыли сорвалось со состарившихся страниц.       — Я принесу тебе еще одеяло, — молвил Эскель спокойно, окинув взглядом ее посиневшие до безобразия пальцы и вышел.       Вереница ступеней, однообразных, как вся его предшествующая этому году жизнь, выпустила его в огромное чрево нижнего этажа, где Ламберт по-прежнему лелеял в руках кружку с разогретым пивом. Гадость редкостная.       Эскель взобрался по лесенке на одну из верхних полок дальнего стеллажа, где Весемир хранил всяческую меховую «утварь». Ламберт, как бы жаден он ни был, не сумел разграбить всех запасов, так что довольно быстро Эскель обнаружил в одном из сундуков свернутые звериные шкуры. Он уже спускался вниз, закинув находку на плечо, когда услышал резкий стук частых шагов.       Ламберт приподнял брови, скосив взгляд в сторону лестницы, хмыкнул, но с места не сдвинулся.       Ним, стремительно спустившаяся вниз, надвигалась на Эскеля, и одеяла, наброшенные поверх нее, реяли вражеским флагом. Она почти врезалась в сиротливо стоящий неподалеку сундук, когда Эскель развернулся, вопросительно взглянув на ее искаженное бешенством лицо.       — Ты… Ты! — она вздернула вверх руку с выставленным вверх указательным пальцем, потрясая ей, как дубинкой. — Знаешь, кто ты?..       — Не вполне, — с усмешкой молвил Эскель, что подействовало на нее, как искра на сухую солому.       — Ты все время молчишь, вот что! Я… — она задохнулась от переполнявшей ее ярости, сконцентрированной и сжатой до необычайной плотности за все то время, что она не давала ей ходу. — Я всегда говорю всем правду и ничего не таю. Даже вот от Ламберта, — она неловко махнула в сторону, запутавшись в одеялах и раздраженно тряхнула рукой. — Но ты же… Из тебя невозможно что-либо вытянуть! Ты как камень. Скала. Об тебя можно биться головой, но толку, если только каменная крошка отлетает?..       — Ну, это смотря, какой твердости лоб, — пробормотал себе под нос Ламберт. На свое счастье, слишком тихо.       — Я не понимаю ни тебя, ни твоих резонов! Взять вот хотя бы последнюю вашу дурацкую выходку. Что это было такое? Опоить меня моей же кровью, черт, и сделать вид, что так и было. Все то, что ты делал раньше — притворство? Каприз?       Эскель молча смотрел в ответ, не меняя расслабленного выражения лица. Держать в себе все это два месяца… Какое изощренное терпение. Он аж восхитился.       — Ты мог бы сказать хоть что-нибудь. Любое оправдание! Например, что ты собирался вытащить Эмиля, а потом передумал. Или, что у тебя был план. Что вы собирались взорвать каналы, а после Ламберт должен был связаться с Кейрой и узнать его местоположение. Но не сделал этого из-за… из-за своей потрясающе твердолобой гордости. Почему бы и нет? Это было бы не так больно, как молчание!       — Это было бы ложью, — серьезно молвил Эскель. — Ты хочешь, чтобы я лгал тебе?       — Да! Нет! Черт… Я просто хочу услышать от тебя хоть что-нибудь! Любую правду! Твои чертовы мысли, наконец, по поводу всего этого…       Она стояла перед ним совершенно очаровательная, сжав маленькие кулаки обеих рук, с раздувающимися ноздрями и раскрасневшимися щеками. Эскель прошелся взглядом по распахнувшемуся воротнику незастегнутой рубашки, задумчиво пытаясь направить свой взгляд выше.       — Посмотри на меня, Эскель, бес бы тебя побрал!       Он чуть-чуть сдвинул брови в задумчивости, медленно поднимая взгляд и концентрируясь на глубоких, нечеловеческих глазах Ним. В этот раз она не просто потеряла контроль. Она забыла, что вообще должна себя контролировать.       Наверное, он тот еще садист. Почувствовать ее мысли так легко, даже руку протягивать не надо. Стоит ее эмоциям покинуть внутренние уровни, и они кружат вокруг нее настоящими птицами. Наверное, он мог бы раньше сделать что-то… но нельзя мешать чужому взрослению.       Ламберт, что теперь монотонно жевал куриную ногу, издал легкий, едва слышный смешок.       — Что? — измученно огрызнулась Ним.       Тот пожал плечами, проглотил особенно крупный кусок и низко, со значением протянул:       — Драма-а-а…       — О боже! — Ним возвела очи горе, изо всех сил запахиваясь в одеяла, отчего они съехали кто куда и томно повисли на ее обнажившемся правом плече.       Ламберт проследил взгляд Эскеля и покивал сам себе с самым непроницаемым лицом.       — Я просто обсуждаю с Эскелем ситуацию, — столь же вежливо, сколь и зло, рыкнула Ним.       — И я наслаждаюсь каждой секундой услышанного, — милейше улыбаясь, отозвался Ламберт.       — Ты! — она ткнула в него пальцем и двинулась к столу. — Не будешь изображать здесь великовозрастного мудреца, ясно? Взрослый, скольки-то там летний ведьмак, бегающий от чародейки, единственной, кому за многие десятилетия на него не похер! Вот уж и правда, превосходная работа для деревенского мозгоправа.       Ламберт глумливо поднял брови и только пожал плечами, вновь увязая зубами в жестком мясе.       — А знаешь, что? — Ним обернулась к Эскелю. — Он прав.       От такого Ламберт даже приостановил ровный ход челюстей, пока Эскель пытался определиться с тем, куда ему смотреть: на ее обнажившуюся ключицу, пока одеяло съезжало все ниже, или все-таки на лицо.       — Решим проблему, как цивилизованные нелюди. Ты, кажется, проспорил мне желание, ведьмак? — она уперла руки в бока, так что тряпки рухнули на пол, и Ним осталась в одной лишь тонкой, прекрасно просвечиваемой рубашке и штанах. — Так вот, мое желание…       — Постой! — Эскель, придя в себя, выставил вперед руку. — С чего ты взяла, что выиграла?       — Потому что, как же там это было, хм-м? — она театрально приложила палец к губам и победно кивнула: — «Приз забирает тот, кто вытащит Эмиля из темниц». Твои слова.       — Я вытащил Эмиля из темниц. Я подорвал их, после чего он и выбрался.       — Вообще-то нет, — Ним выпятила вперед нижнюю губу. — Третогорские каналы, технически, конечно же, являются частью темниц, а потому, то, что он покинул свою камеру, ничего не значит. Но вот я, например, — она вкусно улыбнулась, — взяла его за ручку и вывела прочь из подземелий на свет божий. Это был не ты, не-а, — она помотала головой и ткнула пальцем себе в грудь. — А я.       Крыть было нечем. Эскель оторопело смолк, посмотрел на Ламберта, и тот, промариновав их обоих в самом серьезном своем взгляде, выдал-таки вердикт, остро кивнув в сторону Ним.       — Я победила! — возвестила Ним на всю залу. — И ты должен мне желание! Так-то! — она развернулась, подхватив оба одеяла, и потащила их обратно к лестнице.       — Спасибо, Ламберт, — проникновенно молвил Эскель другу.       — О, только не делай этот оскорбленный вид. Ты хотел, чтобы она выиграла. В конце концов, то, что ты способен придумать в качестве желания, будет скучнее наставлений Весемира.       Эскель хмыкнул и последовал за Ним, совершенно невинно пожав плечами.       Он успел увидеть краем глаза, как открылась и закрылась дверь его собственной комнаты, вздохнул, предвкушая огненный катарсис и принялся не спеша подниматься. Терпение может быть и превосходным оружием.       О, как же он был прав.       Эскель ступил внутрь своего укромного, уютного уголка, слабо освещенного четверкой свечей и маленькой пыхтящей жаровней. Ним стояла у окна, прислонившись спиной к стене, оперевшись об узкий, едва существующий подоконник, задумчиво перелистывая страницы.       — Что? — она вопросительно подняла брови в ответ на его изучающий, выжидательный взгляд.       — Желание? — мягко напомнил он.       — О, это? — она замешкалась на секунду. — Конечно. Я скажу тебе. Попозже. Завтра, быть может. Или нет.       — Завтра? — тупо переспросил Эскель, ощущая себя так, будто на него вылили ушат ледяной воды.       — Ну да, — невинно кивнула она.       — Тогда что ты делаешь… — он обвел рукой скупую обстановку маленькой комнатки. — Здесь?       Ним удивленно пожала плечами и поднял вверх руку с книгой.       — Бестиарий, ты не забыл? У меня остались некоторые вопросы.       — Ты хочешь, чтобы я помог тебе с ними? — он сделал два шага вперед, что равнялось почти половине комнаты.       — О! Стоп-стоп-стоп! — ладонь Ним так плотно уперлась ему в грудь, будто она пыталась спрятать замерзшую руку у него под кожей. — Хочешь? Я не попадусь на эту уловку. Я прошу тебя помочь мне разобраться кое с чем. Конечно же, ты в праве мне отказать… — она повела плечом, тем самым, со съехавшей рубашкой… и кивнула: — Я пойму.       Эскель смотрел на нее оторопело с несколько секунд, после чего медленно кивнул.       Ты диктуешь правила игры, Ним? Ладно. Я уступлю тебе. На этот раз.       — Что именно тебе непонятно? — вежливо уточнил он, аккуратно отступая назад и чувствуя, как исчезает нажим ладони на груди.       — Хм. Вот тут несколько страниц…              Последующие дни, и Эскель даже не мог дать им счет, превратились в ад, который, — он очень того хотел бы, — чтобы не кончался никогда.       Ним, последние два месяца неуловимая, словно Эмиль, исчезавшая при появлении Эскеля за углом книжного стеллажа, за захлопнутой дверью, за кухонными шкафчиками… теперь стала вездесущей. Школа Ламберта, грифон бы его пожрал.       Она первой спускалась к каждому завтраку, объявив тем самым конец своей негласной голодовке. Она готовила еду вместе с обоими ведьмаками. Она помогала свежевать зайцев, куропаток и чистить овощи. Она размахивала книгами перед носами ведьмаков, задавая вопросы, граничащие с теми, что мог бы задать только кто-то непроходимо тупой, не способный сложить два и два.       В один из дней Эскель невзначай (и это было правдой) бросил, что намеревается найти несколько магических кристаллов для освещения теплиц. Ламберт пожал плечами. Ним, вспыхнув, словно рождественская свеча, заявила, что никогда в жизни не видела ничего подобного и очень хотела бы посмотреть. Она выспросила у Эскеля все, что он знал про кристаллы, теплицы, помидоры, огурцы и земледелие, выпотрошив ему мозг, как свинке — потроха. Все это сопровождалось странными взглядами, брошенными украдкой, излишне фривольной одеждой и случайными прикосновениями, цель которых была яснее погоды за окном.       Пару раз он, по глупости, попробовал провернуть старый трюк, соприкоснувшись с ней сознанием, как какая-нибудь любопытная чародейка, но увиденное в недрах чужих фантазий живо напомнило Эскелю такие волшебные слова, как «выдержка», «воздержание» и «не-лезть-если-не-можешь-вытянуть».       За обедом, что состоялся в один из самых холодных дней, Ламберт отошел за новой бутылкой вина, а Ним с самым невинным выражением лица перехватила руку Эскеля, взяв ее в обе ладони и с горящим взглядом спросила, откуда у него этот диковинный шрам? Когда Эскель хотел было ответить, что ладонь ему распоророли кинжалом в самой обыкновенной уличной стычке, Ним уже провела по нему пальцем, так нежно и невесомо, что Эскель на секунду прикрыл глаза. Моргнул, то есть. Конечно же, он просто моргнул… Легкая насмешка, скользнувшая во взгляде Ним и пойманная Эскелем, стоило ему открыть глаза, тут же спряталась за непроницаемой серьезностью.       После этого она устроила ему невыносимую в своей длительности передышку, спрятавшись за книгами до самого вечера, и даже пропустила ужин. Эскель был хмур и неразговорчив. Молчал и Ламберт, у которого уже скулы болели от ухмылок.       Она явилась к нему в комнату поздно ночью, когда Эскель, раздевшись догола, уже улегся спать. Даже не постучавшись, вошла внутрь, держа в одной руке свечу, а в другой — книгу, и разбудила его. Полусонный, ни черта не соображающий ведьмак, первым делом он увидел перед собой ее расстегнутую рубашку. На одну пуговицу меньше обычного. Притом, что последние дни «обычное» и так удерживалось на грани его титанической силы воли. Медальон на толстой цепочке плавно покачивался туда-сюда, а вот мешочек с четками Эмиля она сняла. Этот простой факт ударил Эскеля, будто молотом по голове, и ее простодушный вопрос о строении скелета гулей просвистел в пустой голове сквозняком.       В четверг (кажется, это был четверг), она взялась за тренировку как раз в тот момент, когда Эскель только начал точить клинок на заточном станке и не мог просто так взять и прерваться. Он всегда завершал начатое. Ним двигалась плавно и медленно, совершенно бессмысленным образом для реального боя. Зато переходы ее тела, движения и обнаженная изящная шея впечатались Эскелю в память раскаленным железом. Она не посмотрела на него ни единого разу, так что каждый новый его взгляд, что он украдкой кидал на нее, становился все дольше и дольше… Под конец, разогревшись, она, конечно же, вспотела, и ее терпкий запах, и так преследовавший Эскеля в каждом коридоре, сделался просто нестерпимым.       Тем вечером он хорошенько подержал себя в холодной до стука зубов воде, но напряжение никуда не ушло, и снимать его пришлось старым, как мир, способом, не иначе, как в девятый раз за последнюю неделю.       Неделю?!       Символический девятый день (по числу кругов ада) тянулся размеренно и вяло. Завтрак, уборка, тренировка, обед, ужин, книги, невинный вопрос про альгулей, кажется, уже заданный ею два дня назад, белая ключица, проплывшая перед глазами… Эскель жевал отварной картофель и размышлял о том, в какой именно момент он сделал тот самый неверный шаг и по шею провалился под лед?       — Эскель?.. Эскель!       — Что? — он очнулся, подняв глаза, и с размаху впечатался взглядом в ее губы.       Черт знает, что она с ними сделала, но они как будто стали розовей и словно бы блестели от какой-то идиотской пыльцы.       Ну, какого же хера, а?       Ним, ничуть не смущенная его хмурой физиономией, обошла стол по кругу и опустила перед Эскелем книгу. Очередную идиотскую книгу.       »…как известно, кровь суккуба обладает целым спектром применений, включающих, в том числе, мощное воздействие, сравнимое по силе с целым рядом натуральных природных афродизиаков…»       Эскель пялился на строчки в глухой задумчивости, пока Ламберт, что огромный кот, лыбился во все зубы. Наконец, он поднялся из-за стола и, насвистывая, удалился в угол, взявшись править доспехи. Более подходящего времени он, конечно же, не нашел.       — Что это? — вежливо уточнил Эскель, поднимая глаза на Ним, что наклонилась к нему так близко, что он чувствовал тепло ее кожи и сводящий с ума запах.       — Ну, — она пожала плечами. — Это книга.       Ламберт издал едва слышный смешок.       — И что с ней не так?       — Дело в том, что я дошла до семнадцатого раздела, и меня заинтересовали некоторые моменты. Особенно, вот эти, — она уперла палец в «афродизиаков». — То есть, не это. Вот тут, пониже. Кровь суккуба правда обладает обезболивающим действием? Необходима кровь живого или мертвого? Есть какие-то конкретные условия изъятия? Мне кажется, это можно было бы использовать в бою. Кстати говоря, я придумала свое желание.       Эскель шумно втянул носом воздух, наблюдая ее палец перед собой, плавно бегающий по строчкам, и ощущая, как она плотно прижала свою руку к его плечу. Именно сейчас, когда он снял куртку, оставшись в одной, не такой уж и плотной рубашке.       — Эскель?       — Что?       — Я придумала свое желание, — неторопливо повторила она, как только он вновь посмотрел ей в глаза.       — Хм.       — Да. Я подумала, что ты слишком сдержан, что не идет тебе на пользу. Во всяком случае, на пользу твоему внутреннему равновесию. Я рискну помочь тебе с этим.       Легкий шорох, что Ламберт издавал за починкой доспехов, заинтересованно смолк.       ♫— Так вот, мое желание таково, — будничным тоном продолжала Ним. — Я хочу, чтобы ты подумал, чего хочешь прямо сейчас, и осуществил это. Но если это слишком невыполнимо для тебя, — она сделала этот свой удивленно-простодушный вид, — то ты можешь просто рассказать об этом вслух.       Эскель молчал.       Его взгляд задумчиво переместился с руки Ним на «афродизиаков», уперся в стол, поднялся выше и столкнулся нос к носу с Ламбертом, который замер, словно кот, заставший мышь врасплох.       — Сейчас? — мертвым голосом повторил Эскель, вновь обращая свои глаза на Ним.       Что если сейчас я хочу трахнуть тебя прямо вот на этом вот блядском столе, Ним?..       — Сейчас.       Мертвая тишина, разлитая в воздухе, превратилась в вязкое варенье, в котором Эскель увяз, как обожравшаяся муха. Мысли, одна другой хуже, стучались в деревянной бочке опустевшей головы.       Доспех Ламберта совершил саботаж и рухнул с грохотом многочисленных металлических вставок прямо на каменный пол. Ним вздрогнула, оторвав от Эскеля взгляд и воззрилась на Ламберта. Впервые за многие дни ее поразительное самообладание дало трещину. Жаркое раздражение пополам с нетерпением огненным языком лизнуло Эскеля, и он ощутил натуральное злорадство.       — Хм, я вот что подумал, Эскель, — протянул Ламберт, отходя от починочного стола. — Я, пожалуй, помогу тебе немного. Это же не воспрещено? — обратился он к Ним. — Ну вот. Принесу тебе самого лучшего туссентского вина из наших погребов… Его оставалось совсем мало, так что придется хорошенько поискать…       Эскель отсчитывал секунды, вслушиваясь в удалявшиеся шаги Ламберта, пока они не стихли вовсе.       Мгновение, и он поднялся со скамьи в полный рост, опрокинув ее навзничь, и быстрым коротким движением взял Ним за подбородок. В темных глазах мелькнул секундный лютый испуг, когда она оказалась зажата между центнером разъяренного охотника на чудовищ и прочным, как терпение оного же, дубовым столом.       — Ну так что? — поинтересовалась она вкрадчиво, дрогнув голосом лишь в самом начале фразы. — Чего же ты хочешь? Правда или вызов, Эскель.       Ведьмак молчал, чувствуя, как на челюсти вздуваются желваки.       — Я не люблю двусмысленности, — низко, почти рыкнув, ответил он. — Чего же ты хочешь, Ним? Действий или слов?       Она чуть поджала губы. Невыносимое напряжение прокатилось по ее телу дрожью от кончиков пальцев, и он почувствовал ответ раньше, чем тот был произнесен вслух:       — Вызов.       В голове лопнули последние сдерживающие цепи, как если бы кто-то сказал: «Фас!»       Пальцы Эскеля молниеносно перетекли ниже, обхватив шею и почти нежно сдавив ее в нерушимом капкане. Ним вздрогнула сильнее, попыталась закрыть глаза, но не сумела, прикованная ко взгляду ведьмака, и бессознательно приоткрыла губы.       Ч-черт…       Эскель подался вперед, одновременно потянув ее на себя. Поцелуй обжег губы, пролившись внутрь ледяным потоком. Последние остатки самообладания разорвало, и ее тело, тонкое, маленькое, хрупкое, беззащитное вдавило в стол так, что они оба рухнули на него. Ним уперлась пальцами правой ноги в опрокинутую скамью, заелозила руками по неровной столешнице, пытаясь найти опору.       Эскель, задыхаясь от ярости или страсти, на грани сознания услышал ее сдавленный стон, тут же оторвав пальцы от разгоряченной шеи и артерии, в которой остервенело билась кровь. Его рука с размаху опустилась на стол справа от ее головы, раскрытая ладонь кратко вспыхнула болью, но он даже не заметил этого. Чуть подтянулся на руках, полностью подтаскивая их обоих на стол, и навис над Ним, перекрыв собой все видимое пространство, свет и воздух. На губах проступил соленый, пряный привкус.       Что это, блять? Кровь?..       Он едва приподнял голову, пытаясь рассмотреть, что же такое он сотворил с ее губами, как ее рука ответным жестом обхватила его за шею, стальным захватом притягивая к себе. Лед превратился в жар, вспыхнул в крови, поразив неизлечимым проклятием мозг и напоследок вырубив зрение ко всем чертям.       — Ты подмешала мне блядский афродизиак, да, Ним? — шептал Эскель, почти вгрызаясь в ее тонкую шею с синеватой прожилкой вен. — Вчера… И позавчера…       — Ты бредишь, ведьмак…       — Меня. Зовут. Эскель.       Он прошептал ей это прямо в ухо, прижавшись губами так, что его голос, отчетливый и взбешенный, разнесся набатом у Ним в голове.       Левая рука Эскеля разорвала рубашку, и пуговицы, те немногие, что были застегнуты, отскочили, застучав по полу. Он обхватил ее правый бок широкой ладонью, прошелся рукой вперед и вниз, стягивая с нее последнюю одежду. Она вжималась в него в ответ, так крепко, как могла, едва не повиснув на его плечах всем весом, целовала в ответ, путающимися пальцами пытаясь расстегнуть многочисленные застежки ведьмачьей одежды.       Эскель хмыкнул, убрал руки и, уперев их о стол, оттолкнулся, поднимаясь во весь рост. Ним застыла, приподнявшись на локтях, широко распахнутыми глазами глядя, как быстро, не теряя времени, он раздевается, изучая ее обнаженную насмешливыми, полными мрачного веселья глазами. Редкие шрамы на его груди, безобразно притягательные, приковывали взгляд.       Она вздрогнула, когда ведьмак вернулся, не терпящим возражений жестом разведя ее ноги в стороны, опускаясь между них и вновь вжимаясь в ее тело, уронив на нее весь свой немалый вес. Ним обессиленно дернулась, когда Эскель случайно передавил ей живот, не дав вздохнуть. Он тут же приподнялся, и ее руки, воспользовавшись ситуацией, проворно обхватили его член, помогая и направляя. Он вздрогнул, когда тонкая граница воздуха, что еще оставалась между ними, исчезла, и, больше не раздумывая, подался вперед. Медленно качнулся пару раз, входя полностью, зарычал низко и по-звериному, прикрыл глаза, уткнувшись своим лбом в ее.       Ним беспорядочно гладила его плечи и спину, натыкаясь на рваные глубокие шрамы, на рубцы, с наслаждением ощущая под кожей перекатывающиеся мышцы, жесткие и натренированные. Эскель приоткрыл глаза, поймав ее рваный стон на самом выдохе, по-дьявольски улыбнулся и уткнувшись носом ей куда-то в ухо, начал двигаться уже по-настоящему.       О, Ламберт, должно быть, уже утопился в том вине, чтобы не слышать ее стоны и вопли, которые щедрым эхом отталкивались от каменных стен крепости, пошатнув ее до основания своей пошлостью и похотью. Она не сдерживалась. Не смогла бы, даже если бы захотела.       И ни разу не произнесла его имени за все это время…       Это бесило.       Эскель зарычал, ускоряясь, не в силах сейчас разыгрывать из себя долбанного джентльмена, почувствовал, как она содрогается под ним в последних волнах оргазма, и уже не мог остановиться.       — Ч-черт, Ним-м…       Его тело сжалось перед последним рывком и, вместо того, чтобы расслабиться, будто превратилось в сжимающийся со всех сторон камень, рискуя сломать ей ребра, раскрошить кости.       Ним хрипло засмеялась, обхватив его спину руками, прижимая к себе, пока волны мучительного оргазма пытались приподнять его над ней. Он уперся лбом о поверхность стола рядом с ее головой, сжимая в руках маленькое тело, вздрагивая и мучительно медленно расслабляясь, словно плавящийся металл.       Ним откинулась на стол, закрыв глаза, пока Эскель просто лежал на ней, все еще вздрагивая время от времени, едва удерживаясь на руках, чтобы не рухнуть вниз всем весом. Он приподнялся над ней только через минуту, оставив череду беспорядочных поцелуев на груди и животе, перекатился, оказавшись по левую сторону и глубоко, свободно вздохнул.       Ним, все еще подрагивая, села, едва удерживая себя в полувертикальном положении, и медленно провела рукой по груди Эскеля, мерно вздымающейся, как после хорошего боя.       — Надеюсь, ты не собираешься тут заснуть?..       — Я пытаюсь не вырубиться, — пробормотал он. — Перед глазами… черт знает что… — Он помахал рукой над лицом, не в силах поднять веки.       Что же ты такое творишь, старина Эскель?..       Он распахнул глаза, когда почувствовал, как она села сверху, возвышаясь над ним с такой надменностью на лице, будто была лесной нимфой, снизошедшей до мольбы безымянного крестьянина. Опустилась близко-близко, невесомо проведя губами по щеке, шее, ключицам, груди, опускаясь ниже. Стекла со стола, словно ртуть, с усмешкой облизнулась и взяла его член в рот.       И все началось снова.       Твою же…