Nec descendere nec morari

Герцог хмурится, отворачиваясь от окна. Он не любит вспоминать свои юные годы, но сегодня не вспоминать не получается. И тоскливо бродящий по коридорам Валентин, и непривычно замкнутый Меркуцио, и вообще все вокруг напоминает ему о прошлом. Сегодня годовщина смерти сестры, и поэтому в палаццо тише обычного. Все с горечью вспоминают несчастную Барбару делла Скала, с которой Бартоломео был так близок в детстве и чьих осиротевших сыновей теперь воспитывает сам, уже привычно узнавая в них её черты. Меркуцио унаследовал ее длинные кудри и заразительный смех, Валентин — ее огромные темные глаза и безграничное терпение; и оба — ее изящество. Большинство мужчин в их семье обладают крепким телосложением, они высоки и сильны; но только не эти два хрупких эльфенка. Эскал усмехается про себя: да, Барбара была совсем не похожа на отца… Отца. Зачем вспоминать о нем в такой день? Лучше думать про сестру, про ее доброту и спокойный нрав, про то, как она своим примером учила спокойствию других… Но, раз подумав о нем, Эскал уже не может удержать поток воспоминаний. Герцог Альберто Первый, подеста Вероны, «кровавый Альберто»… Он сам учил юного Бартоломео искусству управления городом, не давая ему поблажек; он позаботился о том, чтобы из сына вырос умелый воин, уверенный лидер, достойный наследник… он отправлял сына в военные походы — и тот неизменно возвращался с победой. Разумеется, ведь он не мог разочаровать отца. Каждый раз — все больше побед на счету Вероны, все больше территорий во власти Альберто, все больше шрамов на теле Бартоломео… все больше крови на его руках. Эскал сражался наравне со своими людьми, он был тем, за кем идут в бой, он был умел и удачлив… но все те годы, что он был военачальником при отце, его мучил вопрос: зачем? Проницательный политик, он видел множество возможностей уладить дело миром там, где его отец сразу хватался за меч… но не мог сделать ничего. Не могли помочь ни братья, ни мать, полностью разделявшие взгляды отца, и только младшая сестра — хрупкая, слишком хрупкая Барбара, чье здоровье всегда тревожило Бартоломео, — соглашалась с братом. А Альберто все твердил про власть и долг перед Вероной, про то, как тяжела доля правителя… но Бартоломео не верил его словам. Вернее… Эскал улыбается краешком губ, привычно опускаясь в давно уже не отцовское кресло за давно уже не отцовским столом: словам-то как раз верил, и справедливость их понимал… А вот в искренность их — не верил, видя в поступках Альберто лишь горячность и жажду власти. Разочаровываться в родительской мудрости было тяжело, искать свою правду — еще тяжелее… Но, стоя на коленях у ложа умирающего Альберто и зная, что на следующее утро его впервые назовут герцогом Вероны, Бартоломео поклялся, что никогда не уподобится своему отцу. И он свою клятву сдержал. Сколько лет он уже у власти? Столько же, сколько длится мир между Вероной и другими городами. Сколько лет еще продлится этот мир? Столько же, сколько Бартоломео делла Скала будет править Вероной. Иногда он колеблется. Иногда, в особенно смутные ночи, — такие, как эта, — он думает: может, отец был прав? Не лучше ли было бы отражать атаки извне, чем безуспешно бороться с враждой, разъедающей город изнутри? Крови не стало меньше, она лишь течет не из наружных ран… Но потом Бартоломео вспоминает бледное лицо сестры, блеск ее темных глаз и тихие слова: — Тебе все равно придется приносить жертвы. В твоей власти — твой народ и его устремления, но над сердцами отдельных людей у тебя власти нет. Если они хотят ненавидеть друг друга, их право; а ты можешь не дать им друг друга убить. Но народ не пойдет на войну, если ты не прикажешь, брат мой. И уверенность вновь возвращается к нему.