Nec descendere nec morari

Errare humanum est. Эта фраза эхом разносится по черепной коробке, рикошетит от одного виска к другому, в ритме шагов пульсирует болью в затылке, повторяется, повторяется, повторяется… и не приносит ни малейшего облегчения. В усыпальнице холодно и стыло, и привыкшее к летней жаре тело колотит мелкая дрожь. Герцог идёт по проходу между гробницами, и его лицо столь же спокойно, а поступь столь же ровна и размеренна, как если бы он неспешно шагал по коридору собственного палаццо. И лишь судорожно сжатые руки да побелевшие костяшки пальцев выдают его. Герцог идёт по проходу между гробницами: тяжёлые мраморные плиты прячут под собой тех, чья кровь течёт в его жилах. Все Скалигеры нашли здесь своё последнее пристанище, — так же, как найдёт его однажды и он сам, — и больше никто никогда не увидит их лиц. Но одна гробница пока открыта. И она должна бы пустовать — должна была бы пустовать ещё долгие десятилетия — но… errare humanum est — ненавистная фраза вновь беспокойным эхом отдаётся в ноющем виске, и герцог останавливается. Деревья растут снизу вверх. Твой голод уснул, как зверь. Я прячу лицо в ладонях. Ты отрицаешь смерть. Меркуцио и в смерти кажется живым. Кровь смыли, порванные одежды сменили на новые, — царственный пурпур всегда ему шёл, — и ещё эти пляшущие тени от факелов… кажется, вот-вот дрогнут опущенные веки, вот-вот глянут на него из-под пушистых ресниц яркие зелёные глаза, а потом племянник рассмеётся заливисто и вскочит: мол, купились, дядюшка, на уловку? Не дождётесь, не так-то просто от меня избавиться!.. Глазницы полны тумана, Но я узнаю тебя И слушаю, словно музыку, Приставленную к виску. Человеку свойственно ошибаться. Обманчивое это впечатление так сильно, что Эскал почти уже протягивает руку — коснуться плеча, потрясти, разбудить… но в восково-бледном, знакомом таком лице ни кровинки — лишь какие-то странные тёмные тени залегли под закрытыми, запавшими глазами да вокруг плотно сжатых губ, всегда таких улыбчивых, а теперь тонких и строгих. И герцог плотнее сжимает сплетённые в замок пальцы, отворачиваясь. Ещё несколько шагов, — таких же ровных, таких же спокойных, — ещё несколько размеренных вдохов и выдохов; глаза отчаянно жжёт, а в воздухе пахнет тлением, сыростью и чем-то третьим — кажется, ладаном… И недалеко до рассвета, На стене расцветают тени Птиц и растений, Холмов, укрытых травой… Ещё одна гробница, и напротив неё Эскал останавливается во второй раз. Она кажется маленькой рядом с другими, вычурными и пышными; но так пожелала та, что спит вечным сном здесь, под этой небольшой темноватой плитой со скромной надписью «Барбара делла Скала» и двумя датами, выбитыми в камне чуть ниже. Не в усыпальнице семьи своего мужа, не под его именем покоится она — нет, её место здесь, среди Скалигеров. Эскал отрешённо оглядывается: да, вон там — их с Барбарой отец и мать, чуть поодаль — давно погибшие братья… Да, всё так, как должно быть. Вернее, почти всё: соседняя гробница должна была — должна была! — пустовать, дожидаясь, пока не придёт срок Бартоломео покидать этот мир. Всё должно было быть именно так. Но… errare humanum est. И петь ему колыбельные — Да все на одной струне, Не годы и километры, А то, чего больше нет. Герцог Вероны медленно, тяжело опускается на колени, утыкаясь лбом в мраморный угол гробницы. За его ссутуленной спиной недвижно застыл Меркуцио — неживой Меркуцио, мёртвый Меркуцио, призрак, тень, отголосок невозвратно ушедшего в небытие человека, и его холодные руки будто давят Эскалу на плечи, пригибая того к земле; и герцог сбивчиво шепчет немыми губами: — Сестрёнка… Я не смог уберечь твоего сына, прости… Я… я думал, что сумею… я думал… я обещал тебе… и не сдержал обещание, не уберёг его, не уберёг, прости, сестрёнка, прости… Я так любил его, я думал, что сумею… Я ошибся, сестрёнка, ошибся! Прости меня, если сможешь… Прости, сестрёнка, и ты, Меркуцио, дитя моё… простите меня… Но в ответ доносится призрачным эхом лишь его собственный голос. Кирпич к кирпичу, Плечом к плечу, Я никогда больше не хочу Идти домой чужой, немой, Когда вокруг растёт стена. В фамильной усыпальнице Скалигеров холодно и пусто. Здесь нет никого, кроме герцога Вероны, содрогающегося от сухих рыданий возле гробницы давно умершей сестры. Пока мы легки, пока честны, пока светлы — Услышь меня, услышь меня, услышь меня!.. И если ему и кажется, что кто-то незримо присутствует рядом с ним… Услышь меня, Услышь меня, Услышь меня!.. …errare humanum est?..