Nec descendere nec morari

Выше, чем ворон Над выжженным городом, Выживший в этом аду, Вижу, как за морем Падают замертво Птицы на том берегу. Первым же ветром, летящим на юг, Я оставляю свой город огню. Боже, зачем столько веры и сил? Я ни о чём не просил. (Адриан и Александр, "Ночь демиурга")

Меркуцио и Валентин живут в палаццо Эскала уже почти три года. Старшему — одиннадцать, младшему — девять. Оба упрямые, уверенные, несгибаемые, хотя и каждый по-своему; настоящие Скалигеры, несмотря на то, что их отец носил другую фамилию. Меркуцио — шумный, яркий, неуёмный фейерверк идей и шалостей; трескучий огонь, что слепит, не даёт разглядеть хрупкое уязвимое нутро. Валентин — тихий, упорный, уравновешенный, вечно сидит над книгами или шахматами; а в присутствии брата звонко смеется и засыпает дядю сотней вопросов обо всем сразу. У одного — длинные кудри, зелёные глаза и хрупкое, как у матери, телосложение; у другого по-скалигерски хмурые брови, и уже сейчас видно, что вырастет крепким и коренастым, как покойный дед. Такие разные — и такие похожие. И ночные кошмары их терзают одни и те же. — Отчего ты не спишь, Меркуцио? — Бартоломео и хотел бы, чтобы это прозвучало мягко, но получается скорее требовательно. Он слишком устал и сам. — Уже скоро рассвет. Племянник, вздрогнув, поднимает на него огромные заплаканные глаза. Испуганные — не ждал, что застанут, — но не виноватые. Ночью, в тёмной пустой галерее, куда он сбежал из собственной тёплой постели, нет того яркого фейерверка, который все привыкли видеть днём — здесь только напуганный очередным дурным сном осиротевший мальчишка. — Я скоро пойду спать, дядя, — бесцветно и тускло отзывается этот мальчишка, и сердце герцога разрывается от нарочитого спокойствия в его интонациях. — У меня спит Тино, и я не хотел его будить, поэтому ушёл. — Что тебе приснилось, Меркуцио? — Эскал совершенно не по-герцогски опускается на колени перед забившимся в угол племянником, чтобы не глядеть на него сверху вниз. А потом и сам, тихо охнув от боли в занывшем колене, садится рядом, приваливается спиной к стене, будто бы отгораживая своим телом выбранный мальчиком угол от пустого пространства галереи. И ждёт, не задавая больше вопросов. Несколько минут проходят в полной тишине, нарушаемой лишь звуками их дыхания: прерывистого и шумного — Меркуцио, ровного и размеренного — Эскала. А потом Меркуцио судорожно втягивает в себя воздух и поворачивается к дяде, цепляясь обеими руками за его рукав: — Огонь, — выпаливает он, жмурясь. — Мне снился огонь. Много огня. И наш дом. И… — И мама, — тихо заканчивает за него Эскал. Вместо ответа племянник утыкается лбом ему в плечо и тихонько скулит. — Мне так жаль, Меркуцио. Более ничего не говоря, Бартоломео укрывает дрожащего мальчика полой собственного халата — тот выскочил в коридор в одной ночной рубашке и давно уже весь продрог, куда это годится… И приобнимает напряжённый комочек за плечи, позволяя Меркуцио почувствовать себя в безопасности под защитой чужого тепла. — Не только мама, — всхлипнув, признаётся племянник. — Там были все… Все, дядя: там был Тино, и папа, и Ромео с Бенволио, и… И… И ты тоже! А я стоял и смотрел, я хотел помочь… Хотел побежать, или позвать на помощь, и не мог… И… И все сгорели, вы все сгорели! — практически выкрикивает он и тут же, будто сам испугавшись своих слов, съёживается обратно в дрожащий комочек, глядя исподлобья. Эскал вздыхает, узнавая за речами племянника невысказанный страх новых потерь и одиночества, и вновь притягивает комочек к себе, прижимаясь щекой к взъерошенной кудрявой макушке: — Ну-ка иди сюда, мальчик мой. Мы с тобой оба живы и целы, и я никуда не денусь. Скажи-ка, Тино тоже приснился плохой сон, и поэтому он пришёл к тебе? — Да, — неразборчиво отвечает Меркуцио, спрятав лицо в складках дядиного рукава. Как бы он ни крепился, но усталость и сон перевешивают страх, и мальчик приваливается к дяде, постепенно расслабляясь, а его дыхание выравнивается. — Я сказал ему, чтобы он спал спокойно, потому что я его защищу от кошмаров. — И он уснул? — Да. — Ты всё правильно сделал, Меркуцио, — улыбается герцог, — и спас Валентина от страшных снов. Но тебе тоже нужно спать. Ты позволишь мне забрать твои ночные кошмары? — Но как? — племянник вскидывает голову и второй раз за всё это время смотрит ему в глаза. — Это же невозможно! — Ты ведь забрал страшный сон Валентина себе? — подмигивает Эскал. — А я заберу себе твой. Согласен? — Я не хочу, чтобы тебе тоже снилось, как все горят, — решительно мотает головой маленький упрямец. — Я не хочу, чтобы тебе было плохо. — А я не хочу, чтобы было плохо тебе, — мягко возражает Бартоломео и прибавляет, состроив грозное лицо, — а кроме того, я очень хорошо умею бороться с ночными кошмарами. Они меня боятся больше, чем я их! — Правда? — невольно хихикает Меркуцио, и в его глазах уже почти нет недавнего страха. — Честное слово! — торжественно заявляет герцог. — Так что ты можешь спокойно спать, и никакой кошмар тебя не тронет. — И Валентина? — деловито интересуется племянник, послушно хватаясь за дядину шею, чтобы позволить ему поднять себя на руки. — И Валентина, — соглашается старший Скалигер, осторожно поднимаясь со своей ношей на одно колено, а потом с некоторым усилием выпрямляясь во весь немалый рост. — Так что идём, я уложу тебя спать, и всё будет в порядке. — Обещаешь? — Меркуцио смотрит серьёзно и пытливо, как взрослый, и ответить ему можно только так же серьёзно. — Обещаю. Этой ночью Эскалу снится Верона в огне.