Моими глазами

На следующий день Вале был назначен приём у врача. Тот не был оптимистом. Он обычно говорил тоном, который используют, когда дело — совсем дрянь, и проще повеситься. Валя представляла его себе дедом в старых очках и с огромными, как вспоротая земля, морщинами. Голос его был скрипучим, неосторожным. Руки всегда были холодными, и от них по спине пробегала дрожь. Она знала, что он не женат, что, скорее всего, разведён. Знала, что из всего на свете он предпочитает кофе и сигареты с ментолом, а по вечерам, наверное, расчленяет людей. Ей казалось, что его лицо и вся его жизнь окрашены в серый, поэтому и цвет его ауры — грязный. Ей виделся мятый халат, круги под глазами и оскал, который некоторые умудряются обозвать улыбкой. Антонова думала, что он пишет очень неаккуратно, размашисто, будто раскрашивает листок. Она слышала, с какой силой он давит на ручку и буквально видела на бумаге глубокие раны. Мужчина был для неё каким-то очень грузным, странным, отталкивающим. Она дёргалась каждый раз, когда чувствовала, что его взгляд утыкается в неё. Мысленно кричала, когда он к ней прикасался. Антонова теперь не выносила чужих рук на себе. Потеряв контроль над картинкой мира, она стала уязвимой. Ей казалось, что любой может схватить её и она ничего с этим не сделает. Ощущения стали более яркими с тех пор, как она потеряла зрение. Даже при малейшем взгляде в её сторону она кожей чувствовала угрозу, а прикосновения отныне вообще были за гранью. Но в тот день не было того доктора, к которому Валя привыкла. В тот день вообще многое для блондинки было по-другому. Когда Рогозина утром помогала спуститься и сесть в машину, у неё не возникло внутреннего противоречия, не возникло отторжения. Она не нашла это неправильным, глупым, не увидела повода для самобичевания и чувства стыда из-за своего состояния. Она спокойно приняла помощь, поблагодарила. Она подумала, что не хочется перестать существовать в эту секунду и что, может, до конца света ещё долго. Нелюбимый доктор внезапно предстал в мыслях Антоновой красивым мужчиной средних лет. Будто озарение снизошло на неё, и она увидела его глубокие глаза, аккуратные черты лица, королевскую осанку. Его слова, сквозившие восхищением, мелькнули перед ней светом маяка. Улыбка, которая вдруг отчего-то ворвалась в его голос, заворожила её. Так понравилась, что Валя сама хотела потянуться к этому человеку и извиниться, что напридумывала дуростей. Он ведь и близко не был таким, каким она рисовала и рисовала его на протяжении всего этого времени. То ли от отвращения к себе, то ли от жалости она малевала мир в тех красках, которые давала ей жизнь. Серые, чёрные, ещё чернее. Она не видела той истины, скрывающейся в реальности. В реальности, из которой её изгнали. Но так же неожиданно и получила она свой обратный билет. Это были крупинки света, точки, похожие на звёзды. Проблески, бьющие сквозь плотную ширму тьмы. Валя думала, что сходит с ума. Ей казалось, что воображение с ней играет, и вспышки света в реальности не происходят. Они, как сон, улетучиваются с рассветом. Но доктор лишь доказал — она видит. Она действительно видит мир, который распахивает перед ней весь свой свет. Пока только свет, но уже что-то. Красные, синие, жёлтые огоньки. Светлячки, ведущие её вперёд. Она может различать их цвет, форму, был бы запах — запах бы различала. Валя отныне чётко знала, что существуют свет и тьма, они различимы, можно даже не прикасаться. Тьма — подруга, но не надолго. К свету можно и нужно тянуться, чтобы научиться видеть его оттенки. Он разный, оттого настолько привлекательный. Тьма — одна на всех. Свет — у каждого свой. Когда доктор сказал, что Валя СМОЖЕТ видеть, она, готова поклясться, расплакалась. Чудо? Мора? * Мора проснулась с рассветом, с первыми золотистыми лучами. Она половину утра лежала и прислушивалась к себе. К своему сердцу. Оно было таким тихим, таким молчаливым, что приходилось только сомневаться — а было ли оно вообще. Айлс жила с периодическими болями в сердце уже несколько лет и не могла с этим справиться. Она обошла всех врачей, местных и из соседних штатов, знакомых и хорошо зарекомендованных. Никто и словом не обмолвился, что у неё есть проблемы с делами сердечными. Кто-то говорил, что боли фантомные. Кто-то не верил / а ты попробуй докажи, что боли есть, даже если современная аппаратура их не видит/. Кто-то рвался найти источник, но сдавался. А Мора продолжала жить. Но полгода назад боли стали настолько частыми и невыносимыми, что среди ночи она просыпалась, вскакивая на кровати, и стучала ладонями по груди, заставляя сердце хоть на время замолчать. Оно будто вело свою жизнь, где ежесекундно, словно в тисках, нужно было биться, колотиться, рваться из груди. Нужно было сжиматься, как не сжимаются кулаки в драке, нужно было кричать и звать на помощь. Мора перестала высыпаться, перестала быть собой: строгой, собранной, почти идеальной. У неё всё летело из рук, коллеги приставали с расспросами. Казалось, она смертельно больна и просто не признаётся. Даже себе. Днями она едва выживала без кофе, ночами — считала драгоценные минуты, пялясь в потолок. Размышляя о вечном и бесконечном. Делая специальные дыхательные гимнастики, потому что грудь иногда сдавливало так, будто воздух выключали совсем. Надеясь, что, может, вместо сна она просто бродит в чьих-то ночных мечтаниях, радует и дарит краски. Приступы случались и днём. Один раз, во время вскрытия, она разнесла подставку с инструментами. Хваталась за всё подряд, лишь бы не свалиться — в глазах темнело от боли. На шум прилетели лаборанты, как истинные доктора, бросились помогать. Но помочь было невозможно. Боль отступила достаточно быстро, а что её вызвало — так и осталось загадкой. Мора строила догадки, пыталась найти закономерность. Может, она поворачивается не так. Может, думает плохо. Но ничего не совпадало. Казалось, у кого-то есть её куколка вуду, над которой издеваются, когда вздумается. А сегодня ночью почему-то была тишина. Было так хорошо и спокойно, что Мора и проснулась от этого — подозрительно. Первая мысль была, что она уже умерла. Ведь у мёртвых сердце не болит. Но нет, она была живее всех живых. Смотрела на мир, дышала, чувствовала бьющееся в груди сердце. Она прикрыла глаза около семи утра, сказав себе, чтоб не засыпала. Чтоб просто до будильника полежала. В голову тут же полезли мысли. Их было безумно много, они собирались в стаи и разбегались. Они кружились, ходили из стороны в сторону. А потом сложились в один образ. Он был настолько ярким в сознании Моры, что она подскочила. Сердце на секунду притихло, будто какой-то ураган поднялся внутри Айлс через мгновение, а затем всё успокоилось и стало невообразимо хорошо. Так хорошо, как никогда в жизни не было. Валя?