Шанс

— Чонгук, ты слышишь меня? Чонгук! Он сжал зубы. Ненавистный голос Чимина в трубке давил через перепонку в самый мозг, вызывая желание перекрыть ему глотку, чтобы наконец замолчал. Чон прождал его больше часа — на пронизывающем ветру у цоколя гостиницы, достаточно дешевой, чтобы не вызывать лишних подозрений, и достаточно дорогой, чтобы там не было камер наблюдения. Чимин назначил в восемь, но стрелка наручных часов уже уверенно подбиралась к половине десятого, а его всё не было. Наверно, инстинкт самосохранения сработал. Ни разу он не поднимал на Чимина руку, хотя Пак нередко распускал свои. Но сейчас, захлебываясь злобой и холодным ветром, Чонгук представлял, как несколькими ударами превратит это симпатичное личико во что-то кровавое и бесформенное, и ему совершенно наплевать, что будет потом! Ненависть переполняла его, увеличивалась с каждой минутой, острым камушком застряв за грудиной. Она душила его, заставляя ненавидеть заодно и себя за то, кем он стал — проституткой по вызову для Чимина. Сейчас он подъедет, как всегда красивый и бесстыдный, со своей надменной улыбкой потянется за поцелуем (эта мысль заставляла его мелко трястись и сжимать кулаки) и они поднимутся в номер. Вдвоем. Напрасно слабый голос благоразумия твердил ему, что сейчас лучше уйти, отключить телефон и успокоиться — шумящая в висках кровь заглушала его. Он столько принял унижений от Чимина за эти два года, столько повидал его бессмысленных и жестоких выходок, что уже знал — не уйдет, пока не спросит с него за всё. Понимал, что может не справиться с яростью, но уже не боялся. Страх ушел в тот момент, когда Тэхён, глядя полными горечи и злости глазами, произнес: «Ты испортил Юнги жизнь». Чимин раскатал катком не только его чувства — он заставил страдать хёна, который за эти месяцы стал для Чонгука дороже всех в этом мире. Сейчас Пак приедет праздновать свою победу. Чон крепко стиснул зубы и скривился, почувствовав во рту солёный металлический вкус — прокусил щёку и даже не заметил этого. Опустив голову, крепко сжимая ледяные руки, он уже не думал о том, что будет делать, когда посмотрит наконец-то в эти пустые под яркими линзами надменные глаза. Предвкушение страха и боли в них даже как будто согревало его, давая временное облегчение. Чимин не оставил ему выбора, так почему он должен жалеть Чимина? Он не сразу услышал звонок. Пульс бился в голове, ударяя в уши набатом, а костяшки как будто онемели от фантомного ощущения теплой кожи под ними. Кажется, еще никого он не ненавидел так, как его! Первого человека, с которым познакомился и начал общаться в Сеуле. Заботливого хёна, балующего его и бесконечно снисходительного. Когда, в какой момент он превратился в это чудовище? Что Чонгук сделал не так?! Он на мгновение завис, тупо рассматривая звонящий телефон, а потом вдавил палец в улыбающуюся Чиминову фотографию с такой силой, что по экрану побежали во все стороны мелкие трещины. — Чонгук. Голос Чимина с трудом прорвался сквозь шум в его ушах, и он с удивлением не расслышал в нем издевки. — Не жди меня. Я не приеду. — Что? Корпус телефона затрещал, сжатый Чоновой ледяной ладонью. Что ж, Чимин оказался совсем не глупым, чтобы понять, чем ему грозит эта встреча. Чонгук постарался сосредоточиться на том, что он говорит, но невыплеснутая злоба бушевала внутри, заставляя руки мелко трястись и размывая перед глазами подсвеченные неоном вывески. — Возвращайся к Юнги. Я больше не буду вам мешать. Голос Чимина был глухим, почти незнакомым, и слова он выговаривал с трудом. Сначала Чон решил, что ослышался. Потом — что это шутка. Очередная жестокая шутка, за которую он поплатится обязательно. Он крепко о ней пожалеет — Чонгук поставил в памяти очередную зарубку, добавляя к своему длинному счёту к Паку еще один пункт. Он ничего не забыл и не простил: ни «волчьего билета», из-за которого остался без работы, ни угроз натравить своих псов на Юнги, заставлявших его покрываться холодным потом — он слишком хорошо знал Пака. И боялся, что даже выполнение всех его условий ничего не гарантирует. Покорность Чона на контрасте с его обычным пренебрежением только ещё больше разозлила Чимина, и он всячески изощрялся, дергая за единственную струну, на которую мог воздействовать: Чонгуков страх за Юнги. Он шутил, что Мин приглянулся его охраннику — тот, мол, только и ждет знака, — а Чону казалось, что он до тех пор не сможет нормально дышать, пока не заставит его за всё это ответить. Прощают тех, кто просит о прощении! Чимин не просил. Чонгук поперхнулся холодным воздухом и закашлялся в трубку, не слыша его тихих всхлипов. Пак очень пьян — это слышно по голосу, и скорее всего, ему просто захотелось веселья. А что может быть смешнее, чем подарить надежду и потом её отнять? — Я больше не буду преследовать ни тебя, ни его. Выполню твою давнюю мечту и исчезну, — продолжал он все тем же странным голосом. Не верить, приказал себе Чон, чувствуя, как опять предательски захватило дыхание и тоска по Юнги подступила плотно, почти осязаемо. Прошло всего лишь четыре дня, но он уже успел забыть, каково это — засыпать и просыпаться с хёном. Каково обнимать его, доверчиво жмущегося в ответ, и осознавать себя единственным, кому это позволено. Одним во вселенной. — Я не верил, что смогу быть счастлив без тебя, — продолжал Пак, с трудом выговаривая слова. Он просто уже не понимает, что несет, думал Чонгук, снова стискивая несчастный телефон и понимая, что ответа не требуется — Чимин будет говорить сам с собой, пока не уснет прямо с трубкой в руке, так и не удосужившись нажать отбой. Так было уже не раз. — И я не смогу, — в трубке послышалось подобие то ли смешка, то ли всхлипа. — Потому что только что потерял единственного человека, которому был не совсем безразличен. Нет, не тебя, — он снова хмыкнул, и Чон внезапно понял, что его голос совсем не похож на пьяный. Он звучал глуше обычного, но был ясным, хоть и слабым. — Благодаря ему я понял разницу. Как было у нас с тобой и… как должно быть. И я больше не хочу твоей ненависти. Меня и так все ненавидят… Неужели он наконец прозрел, мгновенно пронеслось у Чона в голове. Да нет, не может быть, тут же остудил он сам себя. У Чимина иногда и правда как пелена с глаз падала и он начинал видеть реальность, но это заканчивалось всегда одинаково — истерикой и еще более глубоким погружением в свой выдуманный светлый мирок, в фантазии, где Чонгук неравнодушен, просто из гордости не желает в этом признаваться. Где у него любящий отец и много друзей. Чимин как-то рвано вздохнул и помолчал, прежде чем прошептать: — Возвращайся к Юнги. Как будто это так же просто, как всё разрушить, подумал Чон, подавляя желание выругаться. Обозвать его как можно грязнее, чтобы пришел в себя, как от пощечины, и прекратил давать надежды, которым все равно не суждено сбыться! Юнги не простит его. Это не тот человек, которому можно разбить сердце, а потом сделать вид, что ничего не было. Сколько ночей Чонгук беззвучно оплакивал свои признания и клятвы, пялясь в потолок убогой съёмной квартиры и зная, что хён сейчас думает о том же? Он ранимый и гордый, ему не нужен тот, кто заставил страдать. Пусть и ради его блага, но все-таки не рассказал правды, а просто бросил, заставив поверить, что он никогда не был любим по-настоящему. Сколько вечеров Чон провел на лавочке под окнами его дома, скорчившись от холода и ожидая, когда он пройдет мимо — пока Тэхён не заметил и не запретил приходить? «Ему будет лучше без тебя», — сказал он, и Чонгук не мог не согласиться. А сейчас Чимин говорит свое «возвращайся» так, словно ничего проще быть не может! Чон скрипнул зубами, чувствуя, как новый приступ злобы вспыхивает под веками красным. — Больше ты обо мне не услышишь, — сбивчиво продолжал лепетать Пак ему в ухо. — Прощай, Чонгук-и… — он запнулся и помедлил, как будто не решаясь сказать еще что-то. Что-то важное. — Ты можешь не верить, но мне жаль. Действительно жаль, что у нас с тобой всё было так неправильно. Затаивший дыхание Чон не понял, почудилось ему или нет. В трубке уже давно была тишина — не пауза, в которой слышно дыхание собеседника, а та, когда разговор уже закончен и кнопка нажата, — от неё всегда на секунду теряешься. И голос Чимина вдруг тихо добавил в этой тишине явственное прости. Вызов давно был сброшен, трубка молчала, но Чонгук услышал это четко и ясно, словно у себя в голове, и от этого стало немного жутковато. Если бы он сейчас перенесся к Чимину — на двадцать пятый этаж сияющей башни из стекла и бетона, где располагалось агентство Намджуна, — то увидел бы, как тот отложил телефон и пару минут посидел, будто собираясь с мыслями. А потом не спеша поднялся и вышел на балкон, вдохнул сырой вечерний воздух и задумчиво поглядел вниз, на равнодушно переливающийся огнями Сеул. — Удивительно, как легко чувствуешь себя, когда всё потерял, — проговорил он вслух и улыбнулся, ощутив на лице упавшую сверху дождевую каплю. — Как пушинка! Раскинь руки и лети. Но Чонгук этого видеть не мог. Вздохнув, он бросил телефон в сумку и сбежал с высокого крыльца отеля. Постоял немного, пытаясь сообразить — вернуться назад, в пустую съемную квартиру? Не хочется. Или пойти в какой-нибудь бар, привести в порядок мысли (а вернее всего — хорошенько напиться)… Тоже так себе вариант — выпивать хорошо с друзьями под настроение, а у него ни с тем, ни с другим не срослось. Чувствуя, как ледяной ветер пробирается под одежду, он поёжился и поднял воротник куртки, бессмысленно ускоряя шаг. Куда ему торопиться, если нигде не ждут?

***

— Отстаньте вы, двое! Я передумал! Кыш! Я хочу смыть всё это! Юнги слабо сопротивлялся и махал руками, пока уже слишком пьяненькие Тэ и Хосок с хохотом навалились на него, удерживая на диване. Шапочка от такого движения немного сбилась, и по лбу Мина потекла струйка краски, задержавшись возле брови. Ощутив это, он взвыл громче прежнего, не в силах сбросить с себя две туши: — Сотрите это немедленно, или у меня будут зелёные брови! Вы сумасшедшие! — Сп… спокойно, хён, — выговорил Хосок, неуверенно фокусируя глаза на зеленой капле. — Сейчас мы это исправим… Он огляделся по сторонам в поисках хотя бы салфетки, не нашел ничего и хихикнул — Тэхён сообразил быстрее, вытерев краску прямо собственной ладонью, а на самом деле просто размазав её у Юнги по лбу. Мин зашипел по-кошачьи, снова безуспешно пытаясь выкрутиться из их лап: — Отпустите, придурки! Я уже не хочу менять имидж! Черт меня дернул сказать об этом вам! — Спокойно, хён, — невозмутимо повторил за своим парнем Тэ, а потом икнул и прикрыл рот ладонью в краске. Юнги сделал бы фейспалм, если бы только мог пошевелить собственными руками. Если бы он знал, во что выльется ему случайная оговорка — нипочем не стал бы пить с двумя этими людьми! Но теперь что сделано, то сделано. Осталось только выдержать краску положенное время. А как многообещающе все начиналось. Не успел Мин отойти от визита Намджуна, как к нему без предупреждения завалились Тэхён и Хосок с пивом, соджу и явным желанием отметить начало выходных. По шумной и немного натянутой веселости он понял, что они договорились не оставлять его одного, но просто не знают, как об этом сказать. И Юнги был им бесконечно благодарен за поддержку. У него чуть слёзы не навернулись, хотя он и не смог удержаться, чтобы для приличия не поворчать. Собственно, это Тэхён все начал. Это он обмолвился, что хёну для выхода из депрессии неплохо бы обновить гардероб и сменить цвет волос, а когда Юнги неожиданно согласился (это всё соджу!) — оказалось, что у Кима чисто случайно всё с собой: одежда, косметика и даже тюбики краски на любой вкус. Юнги так и ахнул, увидев, на что себя обрек. Но возражения уже не принимались: его шустро нарядили в вещи Тэ — разумеется, брендовые и дорогие, других у него не бывает, — и потащили в ванную осветляться. Прямо с бокалом пива в одной руке и бургером в другой. Тогда все были еще относительно трезвы, и вероятно лишь поэтому Юнги не оставили с колоритной лысиной. Потом они долго спорили, выбирая будущий цвет — Мин настаивал на спокойном пепельном оттенке, а Тэ возбужденно махал руками, убеждая, как прекрасно ему подойдет один из ярких — мятный, клубничный или вишневый, в которые сам он красился почти каждый месяц, вызывая благоговейный страх соседских бабулек. — Мне почти тридцать, как ты это видишь? — отбивался хён, но Ким был непреклонен: — Даже в пятьдесят можно круто выглядеть и забивать болт на серую массу, у которой шаблон трещит и рвется от одного твоего вида! — наставительно изрек он, с удовольствием перебирая шелковистые платиново-белые пряди. Мин представил себя пятидесятилетнего с клубничными волосами и медленно поднес ладонь к лицу. После долгих торгов они в конце концов сошлись на благородном и не слишком ярком фиолетовом, но… Нетрезвый Хосок перепутал тюбики. … — И как мне теперь жить с этим на голове, а?! — буквально взвыл Юнги, увидев, какой ядреный зелёный оттенок начала принимать масса на его волосах, прикрытых шапочкой — Тэ за каким-то чертом полез туда проверить, всё ли хорошо. Проверил. И молча выразительно уставился на свою вторую половинку — тот в ответ неловко развел руками со смущенным и виноватым видом. — А если добавить какой-нибудь другой цвет, чтобы он перекрыл зеленый? — Только не это! — одновременно воскликнули Тэ и Мин. — Лучше уж просто зелёный, чем зелено-малиново-голубой, — мрачно буркнул Ким, оценивая масштабы катастрофы опытным глазом, пока Юнги сквозь зубы произносил нечто длинное, эмоциональное и не переводимое на другие языки, кроме корейского. — Я только что получил новую должность в приличной компании, и как я пойду на работу с вот этим на голове! — причитал он, пытаясь рвать многострадальные волосы по одному — парни с трудом его удерживали. — И за что мне всё это, а? Хоби, откуда только у тебя растут руки и за что тебя так любит Тэхён, можешь ты мне объяснить! — Выпей, хён, — смиренно и терпеливо проговорил Тэ, игнорируя наносимые его парню оскорбления и протягивая Мину бутылку с виски, которую тот буквально выхватил и немедленно сделал глоток. Но увы — напитка оказалось на донышке, отчего настроение Юнги совсем не улучшилось. Пока его сушили, пока укладывали и преувеличенно-виновато восхищались мятными переливами цвета (хён хранил каменное лицо) — утро уже наступило. — Надо же, — изумился Тэ, всматриваясь в серенький рассвет за окном. — То-то спать так хочется, — он зевнул и чуть не наступил на щенка, путавшегося под ногами. Моти уже выспался и был вполне бодр. Его день начинался в немыслимую по меркам Юнги рань, но Мин настолько счастлив был, что они теперь друг у друга есть, что это даже не имело для него значения. Он безропотно вставал, цеплял поводок и шел на прогулку еще с закрывающимися глазами, по пути перехватывая кофе в ларьке возле дома, чтобы почувствовать себя живым. — Мы пойдем погуляем, чтобы два раза не вставать. Мин наклонился и взял радостно повизгивающее крошечное существо на руки — шпиц моментально облизал ему все лицо. Тэ незаметно переглянулся с Хосоком и покачал головой: это, конечно, замечательно, что у хёна появилась собака, но плоховато то, что подарил её Чонгук. Моти всегда будет напоминанием о нем, хочет этого Юнги или нет. И как он сам не догадался купить ему питомца? Почему такая мысль ни разу не пришла ему в голову? С какой бы неприязнью ни думал о нем Тэхён сейчас, но Чонгук Юнги действительно понимал. Он всегда каким-то образом знал, что ему нужно, и даже восемь лет разницы не мешали им, потому что Мин оставался в душе ребенком — застенчивым, чистым, добрым, — а Чон вел себя в их паре как взрослый и старший. Этим он и понравился Тэ, чего уж теперь скрывать. Вообще-то он готов был принять и подружиться с кем угодно, лишь бы этот человек сделал его хёна счастливым, но тогда почему-то показалось, что Чонгук — это идеальный вариант. — Вы ложитесь, — сказал Мин, тиская Моти и почесывая его за ушками. — Надувайте матрас, пока мы пойдем… гулять, да? Щенок, услышав это слово, радостно взвизгнул. Тэ кивнул, прислушиваясь к звукам из спальни: Хосок накачивал огромный матрас, на котором они всегда спали, когда оставались у Юнги. До дома Тэхёна было минут десять ленивым шагом, но раз уж договорились провести выходные вместе, то какой смысл бегать туда-сюда? — Ты точно пойдешь один, хён? — предложил он скорее из вежливости, зевая все шире — уровень алкоголя в крови стремительно падал, а с ним и мотивация куда-то идти. — Может, с тобой сходить? — Почему один? Нас двое, — Мин потрепал собаку, спустил на пол, и Моти радостно рванулся к двери. — Ложитесь уже… жаворонки. А Хосоку передай, чтобы купил мне смывку и тоник — убрать все это зелёное безумие, — ехидно улыбнулся он уже от самой двери. Тэ только глаза закатил. Промозглая сырость заставила Мина вздрогнуть, плотнее кутаясь в спортивку. Он не любил раннее утро и за это, и еще за то, что оно неизменно встречало его горой мусора у подъезда и иногда полупьяными телами на лавочках, мычащими вслед что-нибудь оскорбительное — он так и не прижился здесь, в этом старом маргинальном районе. Может, и хотел бы поменять бабушкину квартиру на что-нибудь другое, но с непрерывно растущими ценами в Сеуле мог рассчитывать лишь на голые бетонные стены новостройки где-нибудь в пригороде, которые устраивали его еще меньше. Вот и сейчас — стоило подъездной двери захлопнуться за ним, как двое каких-то личностей (до этого распивавших прямо из горлышка явно не лимонад) обернулись с лавочки и вперились в Юнги мутными заинтересованными взглядами. А в отдалении, неловко скрючившись и подложив руки под щеку, отдыхал кто-то третий — в безразмерной черной толстовке с капюшоном, натянутым на голову. — Опа-на! А кто это у нас тут такой яркий? Тихое обреченное «бляяяяя» вырвалось у Мина, в который раз вспомнившего про цвет своих волос. Спасибо, дорогие друзья, снова подумал он, а Моти вдруг вырвал поводок из руки и с лаем рванулся бежать, малодушно бросая хозяина в беде. Впрочем, это даже хорошо, хотя бы он не пострадает… Типы бросили свой напиток и немного нетвердо поднялись ему навстречу, почему-то уверенные, что Мину есть о чем с ними побеседовать. Эта уверенность прямо-таки читалась на их туповато-агрессивных лицах. — Чё, радугу на башке себе изобразил, да? Они подходили не слишком быстро, но уверенно теснили его с двух сторон, пока не уперся спиной в подъездную дверь. Явно давали ему время свалить, пока цел, и Юнги бы обязательно воспользовался, если бы не Моти и его щенячье неблагоразумие. Нет уж, свою собаку он этим долбоящерам не оставит! — По-вашему, это похоже на радугу? Обреченно проводив пёсика взглядом, Юнги увидел, как он подлетел к парню в черном — тот встрепенулся, поднимая голову со скрещенных рук — крепкий, спортивный, с широкими плечами. Капюшон был натянут на самый лоб, а маска надвинута почти на брови, но глаза под ней Юнги узнал сразу. Просто слишком близко в них когда-то вглядывался, шепча слова любви. Так близко, что и захотел бы — не забыл. И сразу всё стало неважным: холод и сырость неуютного утра, замусоренный разрисованный граффити двор и даже два молодчика, подступавшие к нему вплотную. Один из них грубо толкнул — Мин взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но по-прежнему не глядя на них. Он не отрывал взгляда от поднимающегося с лавочки парня. — Чонгук. Словно в замедленной съёмке он видел, как Чон бежит — целую секунду, оставив далеко позади тявкающего щенка. Как падают на землю нетрезвые обидчики, словно кегли, сбитые пущенным уверенной рукой шаром. Явно не ожидав такого развития событий, они тем не менее быстро сориентировались и покинули поле боя буквально ползком, охая и матерясь. — Чё, нельзя объяснить нормально, сразу людей ронять надо? — предусмотрительно не слишком громко проворчал один, шустро уползая на четвереньках — был слишком пьян, чтобы подняться на ноги. Это было довольно забавно, но ни Юнги, ни Чонгук на него не смотрели. Мин вдруг ощутил себя поднимающимся в воздух и зажмурился, позорно ойкнув и крепко-крепко обхватывая его шею. — Тебе так идет этот цвет, — услышал он тихий низкий голос прямо на ухо — мурашки невольно пробежались по спине. — Это Тэхён придумал, да? — Чтобы я меньше грустил, — так же тихо ответил Мин, не делая попыток освободиться — это все равно бесполезно, когда он держит вот так, прижимая обеими руками. — Получилось? — Не очень, — честно ответил он, позволяя себе всего на один короткий миг спрятать лицо в изгиб его шеи и вдыхая родной запах. Юнги чувствовал, как подрагивают под его ладонями твердые мышцы — словно Чон боялся, что хён все-таки вырвется и исчезнет. Ему даже стало немного больно, и он мягко шевельнулся, с облегчением чувствуя, как сразу ослабла железная хватка. — Хён, я должен кое-что тебе рассказать, — бормотал Чонгук в Миново плечо, перехватывая его поудобнее и обнимая так, что ясно стало — не отпустит. — Чимин… Он врал мне. — Я знаю. Но Чон не услышал. Или не понял, потому что слова вдруг хлынули из него — спотыкающиеся, захлебывающиеся, неразборчивые. Он тараторил, сбиваясь, что-то про Чимина и его отца, про то, как он боялся за Юнги и оставил его, чтобы не подставлять под удар, и как теперь ненавидит себя за легковерие и глупость. Он говорил, а Мин смотрел, как шевелятся его губы. И вдруг, не выдержав, осторожно положил на них палец, заставляя умолкнуть. — Чшшш. Тише. Я знаю. Намджун мне всё рассказал. Чон хотел сказать еще что-то, но был перебит звонким лаем и медленно скосил глаза вниз, на беснующегося возле его ног Моти. — Он говорит, что хочет домой, — почему-то шепотом сказал Мин, с усилием отрывая взгляд от аккуратных теплых губ — подушечки пальцев так и зудели от желания прикоснуться к ним еще раз. — Пойдем? — Пойдем, — машинально ответил Чонгук. Но сделав шаг — прямо с Юнги на руках, так и не опустив его на землю, — он вдруг остановился. — Я пойму, если ты не хочешь больше меня видеть, — зачем-то сказал, вглядываясь в темные нечитаемые глаза хёна. — Если кто-нибудь другой… Намджун, например… Ты достоин всего мира, поэтому… — Заткнешься ты или нет? Его дрожащие губы изо всех сил старались быть напористыми и даже грубоватыми. Юнги не понимал, что выдал себя первым же взглядом. Крепко прижавшись к нему, пытаясь выиграть в борьбе языков, он наивно думал, что отлично скрывает свои чувства, и Чон еще сильнее его за это полюбил. Целуя ресницы на затуманенных глазах и усталые синяки под ними, он смотрел в их темную глубину: нежность там и обида, еще до конца не растворившаяся, и тоска по нему — огромная, как вечность. И задыхался, оглушенный пониманием, что никаких других не было и не будет никогда. Юнги навсегда его — душой, телом и мыслями. Просто он слишком долго ждал. — Ты что, простил меня? — Чон с трудом выговорил эти простые слова, чувствуя, как слезы предательски скапливаются в уголках глаз и переливаются, сбегают по щекам вниз. Что бы он ни отдал, чтобы не реветь сейчас позорно, как пацан, но боль и стыд за свое невольное, но все-таки предательство нужно было оплакать. Чтобы отпустить. — Давно уже, — мягко сказал Юнги, вытирая ему слезы теплой рукой — салфетки как назло куда-то подевались из кармана. — Пятнадцать минут как простил. Как только увидел тебя на лавочке, похожего на бомжа… А ты все ревнуешь к Намджуну! Это не сон, вдруг подумал Чонгук. Всё взаправду, Юнги рядом теплый, настоящий, хоть и с зелёными волосами, и он не прогнал его и не обдал холодом, а стоит близко-близко и смеётся одними глазами — кажется, даже флиртует. С ним. — Дай мне хотя бы пощечину, хён, — взмолился он, еще хлюпая носом, но уже нервно посмеиваясь и задерживая на своей щеке большую хрупкую ладонь. — Я ведь заслужил… Нельзя же прощать вот так, всё и сразу! — вырвалось у него. Брови хёна скептически дрогнули — мол, что еще скажешь? — но лицо осталось таким же невозмутимым. И даже в голосе обманчиво не появилось ехидства, когда он протянул: — Какие интересные предпочтения… Это поэтому ты все время нарываешься? — Мои предпочтения, — медленно произнес Чон, снова привлекая его к себе и зарываясь носом в яркие мятные волосы, еще хранящие яблочный запах шампуня. Его руки с каждой секундой утрачивали робость, становились все более горячими и властными, а тело Юнги под ними — размягченным и непривычно послушным. — Мои предпочтения — любить тебя, хён. А когда и как — не так уж и важно, — выдохнул он в маленькое проколотое ухо, от души надеясь, что Мин не придумает прямо сейчас какой-нибудь мегаудачную колкость. Ведь выворачивать наизнанку душу — это всё еще трудно. Но Юнги как будто услышал эти мысли. Он притих, прижавшись к плечу: теплый, дрожащий, неловко старающийся свернуть разговор со скользкой дорожки признаний и клятв, которых всегда избегал. Да, его хён такой — не любитель пышных фраз, он краснеет от любой патетики и от испанского стыда за тех, кто громко говорит о любви, но легко её предает. И по-прежнему стесняется говорить о чувствах вслух, пряча их за язвительностью своих остроумных ответов. А Чонгук не иначе как выиграл эту жизнь, потому что хён его любит. Сильнее всех на свете. Сильнее даже щенка, что повизгивал и просился домой, недоумевая, зачем хозяева так долго обнимаются на улице, когда дома есть диван и теплый плед… Впрочем, нет, насчет щенка Чон не был бы полностью уверен. — Пойдем домой, — тихо прошептал Юнги в его ухо. — Моти уже почти отморозил лапы. Ну, кто бы сомневался? Чонгук только присел, заставив его еще крепче обхватить свою шею, и подобрал песика в другую руку. Ему хотелось сказать хёну, чтобы перестал посмеиваться, потому что от этого в груди начинало трепетать что-то похожее на бабочек, а самолюбие страдальчески ныло, снова превращая его в робкого пацана, рискнувшего заговорить и вдруг онемевшего от чужой улыбки. Совсем как тогда, вечность назад, в спортзале. — А сам я не смог бы дойти? — Нет. Чон оглядывался, не понимая, куда его поставить — крошечная прихожая была целиком заставлена обувью, и полноценно стоять посреди нее мог только один человек. И то, желательно, на одной ноге. — Там Тэ и Хосок, — шепотом пояснил Мин, хотя звучный в два голоса храп с кухни не особенно нуждался в расшифровке. — Мы хотели провести эти выходные вместе. — И проведем, — Чонгук широко улыбнулся, ценой усилий все-таки поставив его на пол и тут же притягивая в объятия — Юнги сам себе показался крошечным рядом с ним. — Мы с тобой. Вместе. Он поиграл бровями, засмотревшись на смущенное лицо хёна и совсем не глядя под ноги. А зря. Наступив на ботинок, Чон споткнулся и с грохотом и матом впечатался в стенку рядом с Юнги, и храп не сразу, но оборвался. Но они не услышали этого. Их поцелуй не был прерван выпавшим из рук Тэ телефоном и звуком его же упавшей челюсти. Ким хотел что-то сказать, но вовремя был утянут за руку появившимся следом за ним Хосоком, верно оценившим обстановку. — Я тут вспомнил, Тэхён-а… представляешь, у нас только что дела дома появились. Очень срочные. — Какие? — машинально переспросил Тэ и тут же смущенно умолк, а Хоуп рассмеялся. — Там расскажу, — прошептал он, привлекая парня к себе и щекотно выдыхая ему куда-то в затылок. — Хватит переживать, мамочка! Юнги-хён не маленький, не глупый и знает, что делает, не волнуйся так сильно. Он выглядит счастливым, неужели ты не видишь? Тэхён секунду подумал, недоверчиво изучая расслабленную спину Юнги и мятную макушку, так удобно поместившуюся на широкое Чоново плечо, словно там ей и место. И прислушиваясь к себе: почему-то его всегдашнее беспокойство за не очень приспособленного к жизни хёна сейчас не давало о себе знать. Оно сменилось на твердую уверенность, что теперь с Мином точно всё будет в порядке — этот парень позаботится о нем. Длинное сообщение Намджуна вдруг всплыло в его памяти. Ким извинялся, что не зашел попрощаться с ним перед отъездом — агентство полностью готово к открытию, дальше там справятся без него, а Чимин мечтает увидеть Америку как можно скорее. А еще он писал, что Чонгук оставил Юнги не по своей воле и теперь они должны помириться. Обязательно. Тэхён почти ничего не понял из этого сообщения — только то, что Юнги никогда не ошибается в людях. Даже когда всем вокруг кажется, что он ошибся. Чонгук перехватил его смягчившийся взгляд и чуть улыбнулся, одними губами произнеся «спасибо». — Пойдем, — Тэ кивнул, позволяя Хосоку увлечь себя к двери. — Не забудь позвонить вечером, хён. — Я не маленький, не обращайся со мной так! — наигранно-возмущенно донеслось ему вслед. — Но ладно, позвоню!

***

Самолет плавно оторвался от земли. Корея оставалась позади, но Чимин не смотрел, как она скрывается из виду — он давно уже дремал, неудобно пристроив голову на его груди. Намджуну пришлось сильно изощряться, чтобы открутить крышечку бутылки и глотнуть воды, не побеспокоив его. Пусть поспит — все равно им лететь много-много часов, пока внизу будут сменять друг друга пейзажи, моря, страны, люди и часовые пояса. Но Пак уже вскинулся и с сонной улыбкой посмотрел на него из-под ресниц. — Я хотел быть осторожным, — то ли пожаловался, то ли оправдался Намджун, разводя руками. — Высплюсь в Америке, — решил Пак, зарываясь головой ему в плечо. — Ты все еще не жалеешь, что взял меня с собой? И что подписал контракт? Он задавал этот вопрос уже раз в пятый, нестерпимо нервируя этим Кима, который лишь молча укоризненно на него смотрел. — Прости, — тут же затараторил Чимин. — Я обещал, что не буду раздражать тебя, и вот опять спрашиваю… Это просто нервное, хён. — Да, точно. Иди сюда, — длинные теплые руки обхватили хрупкое тело, и Пак зажмурился от удовольствия, ощущая себя крепко прижатым к его груди. — Я буду послушным. Буду много работать и стараться, ты веришь мне? — Верю. Если бы я не верил, то оставил бы тебя здесь. Как всегда, Чимину хватило малюсенькой порции ласки — он отстранился почти сразу, вывернувшись из-под гладящей его светлые волосы ладони. И Намджун, как всегда, огорчился. Сколько должно пройти времени, пока он перестанет просить любви и одновременно её отталкивать? Но разные люди вылечиваются в разные сроки. Всё, что он может — это быть с Чимином рядом, подставляя свое плечо, и не требовать слишком многого. Того, что ему пока не по силам. — Я так надеюсь, что ты не разочаруешься во мне, — тихо-тихо прошептал Пак, отворачиваясь — Намджун тут же мягко и властно взял за подбородок, притягивая обратно. — Я не разочаруюсь, малыш, — с нажимом произнес он. — Потому что… — …никогда не был мной очарован, — подхватил Чимин с грустным смешком. — Да, так. Очарованность — это когда видишь вместо реальности образ, картинку, а я вижу тебя настоящего. Нежного, преданного, умеющего любить сильно-сильно… Чимин так и замер, ловя каждое слово, как цветок ловит солнечные лучи, раскрываясь им навстречу. Намджун впервые с нежностью заметил, как почти совсем исчезают от улыбки его глаза, становясь припухлыми милыми щелочками. — А ты смог бы полюбить меня? Этот вопрос он тоже задавал как-то слишком часто. Только за эти сутки Ким слышал его по меньшей мере в третий раз. — Не как младшего непутевого брата, не как твоего подшефного айдола, которым я стану, а по-настоящему?.. Намджун чуть не поднес руку к лицу. Нелегко же ему придется, думал он, пока Чимин хоть немного не оттает. Пока он не научится верить — так же, как Ким, сделав усилие, поверил ему. Пусть кто-то считает доверие глупой блажью, кто-то недоступной роскошью, но у Намджуна оно всегда окупалось с лихвой. Недаром он долго спорил и препирался с Юнги, пока тот не согласился попробовать себя в роли главного продюсера нового агентства — Киму нужен был действительно надежный человек в Корее на эту должность, и он знал, что не ошибся с выбором. Вся его жизнь была построена на людях, которым можно доверять — случайностям не было в ней места. — Я уже полюбил тебя, малыш, — мягко сказал он. — Разве то, что ты сейчас со мной, не доказательство? «Хоть это и было нелегко. Если бы ты знал, то благодарил бы Мин Юнги и его огромное сердце». — Тогда я верю, — Чимин снова улыбнулся и вдруг зевнул, прикрывая миниатюрной ладошкой рот. Намджун с удовольствием ощущал, как он пристраивает отяжелевшую голову ему на плечо и возится под теплым пледом, сонно вздыхая. Корея осталась позади, скрываясь в слоистых сизых облаках.