Скованные/Manacled

Гермиона уже давно потеряла надежду разглядеть что-то в темноте. В какие-то моменты ей казалось, что если дать глазам привыкнуть, то в конце концов станут видны хоть какие-то очертания. Не было ни проблесков лунного света, проникающих через подземелье, ни факелов в коридорах вне камеры. Лишь сплошная темнота, которая все чаще заставляла думать, что она ослепла. Девушка исследовала каждый дюйм камеры кончиками пальцев. Дверь была запечатана магией, никаких замков или замочных скважин. Она принюхивалась к воздуху в надежде, что это даст ей хоть какую-то информацию: время года, отдаленный запах еды или зелий. Воздух был затхлым, сырым и холодным. Безжизненным. Она надеялась, что если тщательнее все проверит, то найдет в стене незакреплённый камень, какое-нибудь потайное отделение, скрывающее гвоздь, ложку или даже кусок веревки. Но, очевидно, в камере никогда не было дерзких заключённых. Никаких царапин, отмеряющих время. Никаких камней. Ничего. Ничего, кроме темноты. Она даже не могла говорить вслух, чтобы нарушить бесконечную тишину. Это был прощальный подарок Амбридж после того, как ее затащили в камеру и в последний раз проверили наручники. Они уже собирались уходить, когда Амбридж остановилась и прошептала: — Силенцио. Ткнув палочкой Гермионе в подбородок так, чтобы их глаза встретились, она сказала: — Вскоре ты все поймёшь. Амбридж хихикнула, и ее приторное, сладкое дыхание скользнуло по лицу девушки. Гермиона осталась в темноте и тишине. Неужели ее забыли? Никто никогда не приходил. Никаких пыток. Никаких допросов. Только темное и безмолвное одиночество. Появлялась еда. Без определённого порядка и режима, так что она даже не могла отследить время суток. Гермиона мысленно повторяла рецепты зелий. Техники трансфигурации. Перечисляла руны. Даже детские стишки. Ее пальцы щёлкали, когда она имитировала технику палочки, шевеля губами интонацию заклинания. Она занималась вычитанием простых чисел от тысячи с последующим увеличением каждого числа в два раза. Ещё были тренировки. Очевидно, никому не пришло в голову ограничить ее физически, и камера была достаточно просторной, чтобы пробовать заниматься. Она научилась делать стойки на руках. Часами занималась отжиманиями и другими упражнениями под названием берпи, которыми раньше была одержима ее кузина. Она обнаружила, что может просунуть ноги через прутья двери камеры и делать подтягивания. Это помогало ей отвлечься. Постоянный счет. Дисциплина и всегда новые возможности своего тела. Когда ее руки и ноги превращались в желе, девушка забивалась в угол и проваливалась в сон без последующих мыслей. Это был единственный способ заставить себя не думать о последствиях войны. Иногда ей казалось, что она умерла. Возможно, это место было ее личным адом. Темнота, одиночество и ничего, кроме ее худших воспоминаний, навечно вырезанных в памяти. Когда однажды раздался шум, он казался оглушительным. Скрип вдалеке, и наконец распахнутая дверь. Потом свет. Ослепительный яркий свет. Это было похоже на удар ножом. Она отступила в угол и закрыла глаза руками. — Все еще жива, — услышала Гермиона удивленный голос Амбридж. — Поднимите ее и проверьте, в сознании ли она. Грубые руки вытащили Гермиону и попытались убрать ее руки от глаз. Даже с плотно закрытыми веками, боль от внезапного яркого света ощущалась словно ножи, вонзающиеся в ее роговицу. Она отдернула ладони назад, чтобы снова прижать их к глазам, вырываясь из рук похитителей. — О, Мерлиново дерьмо, — сказала Амбридж резким нетерпеливым голосом, — Грязнокровка, одолевшая всех без палочки. Петрификус Тоталус. Тело Гермионы напряглось. К счастью, ее глаза оставались закрытыми. — Ты, видимо, слишком умная, чтобы просто сдохнуть. Круцио! Проклятие пронзило ее обездвиженное тело. Амбридж была не самым страшным заклинателем в жизни Гермионы, но она все равно почувствовала это. Боль пронзила Гермиону, как огонь. Не в силах пошевелиться, она чувствовала, как ее внутренности сжимаются, пытаясь избежать агонии. Ее голова пульсировала, когда боль усиливалась и продолжала расти без всякого облегчения. Спустя вечность она, казалось, пошла на спад, но все же не прекратилась. Проклятие больше не произносилось, но агония продолжала распространяться по телу, заставляя ее внутренности гореть. Гермиона чувствовала, как ее мозг пытается вырваться из напряжения и агонии. Нужно отвлечься. Просто подождать. Но она не могла. — Возьмите ее на осмотр. Держите меня в курсе всего, что скажет целитель. Она была отлевитирована из камеры, но мир оставался размытым от звуков и боли. Слишком много звуков. Казалось, по ее коже пробегают вибрации. Должно быть, Гермиону держали внутри магического вакуума, потому что внезапно воздух взорвался шумом и светом. Она попыталась сконцентрироваться, сосредоточившись только на звуке ботинок. Десять шагов прямо. Поворот направо. Тридцать шагов. Поворот налево. Пятнадцать шагов. Остановка. Один из охранников, левитировавших ее, постучал в дверь. — Войдите, — сказал приглушенный голос. Дверь со скрипом отворилась. — Положите ее туда. Гермиона почувствовала, как ее тело упало на смотровой стол. Она ощутила прикосновения палочки на своей коже. — Недавно применённые заклятия? — Обездвиживание и Круциатус, — ответил новый голос. Гермионе показалось, что она узнала его, но ее разум был слишком затуманен агонией, чтобы распознать владельца. — До сих пор обездвижена? — голос целителя звучал раздраженно. — Как долго? — Минута. Может, больше. Раздраженное шипение. — Вряд ли у нас будет достаточно подопытных. Амбридж пытается уничтожить их? Свяжите ее. Иначе она поранит себя, когда я сниму заклятия. Гермиона почувствовала, как кожаные ремни стянули ее запястья и лодыжки, и что-то зажали между ее зубами. Кто-то постучал палочкой по ее виску. — Слушай сюда, ведьмочка, если твой разум до сих пор не превратился в кашу, то будет очень больно. Но, — весело продолжал он, — ты почувствуешь себя намного лучше после этого. Фините Инкантатем! Мир Гермионы взорвался. Это было похоже на новый удар Круциатуса. Наконец она начала приходить в себя, ее тело дернулось, и из горла раздался крик. Ремни едва сдерживали ее от того, чтобы не выгибаться назад, когда девушка извивалась, раскачивалась и стонала в агонии. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она смогла перестать дергаться и продолжать кричать, пока у нее не пропал голос. Ее тело все ещё тряслось, а грудь вздымалась от рыданий. — Хорошо. Теперь вы можете идти, — сказал целитель, снова ткнув Гермиону палочкой, — но передайте Амбридж, что, если появится еще одна такая же, я заявлю о ее саботаже проекта. Гермиона приоткрыла один глаз и посмотрела, как уходят охранники. Ее зрение затуманилось. Все вокруг выглядело мучительно ярким, но она могла различать смутные очертания, и свет уже причинял меньше боли. Целитель повернулся к ней. Это был крупный мужчина. Она его не узнала. Девушка прищурилась, пытаясь разглядеть его. — О, здорово, ты в состоянии отслеживать движения, — он взял ее запястье, чтобы посмотреть тюремный номер с наручников, — заключённая номер 273... Он снял с полки узкую папку и нахмурился, пробегая ее глазами. — Грязнокровка, безусловно. Студентка Хогвартса. О, неплохие отметки. Хм. Неизвестное проклятие в живот. Неприятные новости для нас. Что ж, посмотрим, с чем тут придется работать. Мужчина наложил на нее сложное диагностическое заклинание. Она смотрела, как ее магическая голограмма плывет над головой, и различные цвета выстраиваются вдоль тела. Целитель тыкал их пальцем и что-то записывал. Его особенно интересовал ее живот, окутанный шаром с фиолетовым оттенком. — Что?.. — прохрипела Гермиона сквозь кляп, все еще зажатый в зубах. — На что вы смотрите? — Хм? На множество вещей, твоё здоровье в приоритете. Ты в очень хорошей физической форме. Где они тебя держали? Хотя ничего из этого не имеет значения, если я не смогу распознать это старое проклятие, которое все ещё в тебе. Он работал в тишине еще несколько минут, прежде чем усмехнуться. Гермиона наблюдала, как с помощью сложного взмаха палочки и заклинания, которое она не могла разобрать, темный луч фиолетового пламени выстрелил ей в живот. Ее внутренности внезапно начали пузыриться, и она почувствовала, как что-то живое извивается среди ее органов. Что-то двигалось внутри нее. Прежде чем девушка успела закричать, целитель послал в нее красный луч заклинания. Судороги прекратились, и ей показалось, что внутри нее что-то растворилось. — Неприятное проклятие, — объяснил целитель, — кто-то хотел, чтобы тебя сожрали изнутри, но, к счастью для тебя, заклинание было неточным. Я исправил это, а затем отменил его. Не стоит благодарности. Гермиона ничего не ответила. Она сомневалась, что у неё были поводы благодарить его за это. — Ну. Ты в норме. И соответствуешь критериям. Уверен, мы получим от тебя довольно много пользы. Хотя этот Круциатус, вероятно, потребует некоторого лечения. Я оставлю соответствующие пометки. Взмахнув палочкой, он освободил ее запястья и лодыжки от ремней. Гермиона медленно села. Ее мышцы все еще непроизвольно подергивались. Открыв дверь, целитель прокричал: — Она готова. Можете забирать её на переподготовку. Он вернулся к своему столу. Все вокруг странно светилось. Она прищурилась. Так ярко, что девушка едва могла видеть сквозь свет, чтобы различить очертания вокруг себя. Протянув дрожащую руку, Гермиона вытащила кляп из зубов. Они сразу начали стучать. Она поняла, что ей ужасно, ужасно холодно. Слишком холодно. Охранник приближался к ней, протягивая руку, чтобы увести девушку. Она соскользнула со стола и попыталась встать. — Ч-ч-что... Это был ее голос? Она не помнила, как звучал ее голос. Слова выходили невнятно, и все светящиеся предметы в комнате, казалось, растягивались и искажались перед ее глазами, как будто ее бросили в аквариум с золотыми рыбками. Целитель насмешливо повернулся к ней. — Я н-н-не думаю, ч-ч-что... — слова не могли вырваться из ее стучащих зубов. Она опять попыталась: — Ш-ш-ш-шок... Внезапно темнота начала просачиваться через всю комнату. Все светящиеся предметы исчезли, и все, что она могла видеть, — это озабоченное лицо целителя, плывущее перед ней. Ее глаза закатились, и Гермиона упала. Никто ее не поймал. Ее голова ударилась об угол стола. Сильно. — Черт! — выругался охранник. Даже звук казался шатким и искаженным. Последнее, что помнила Гермиона, было то, что, вероятно, охранником мог оказаться Маркус Флинт. Очнувшись, она почувствовала, что тонет в каше. Гермиона не была уверена, почему это сравнение пришло ей на ум. Она с трудом выбиралась на поверхность, двигаясь навстречу приглушенным голосам, пытаясь понять их смысл. — Шестнадцать месяцев в одиночной камере без света и звука! По всем подсчетам она должна была быть либо совершенно безумной, либо мертвой. На нее даже нет ни единого документа! Как будто ты бросила ее в бездонную яму! Посмотри на этот файл. Заключенная 187 в соседней камере! Ты видишь, сколько там страниц? Осмотры! Отчеты о крови! Сеансы психического здоровья! Предписанные зелья! У меня даже есть ее фотографии, чтобы посмотреть, как она выглядела до того, как ты искалечила её. А здесь — ничего! Ее посадили в эту тюрьму, а потом она исчезла! Никто ее не видел! Нет даже никаких записей о том, что она что-то ела! В течение шестнадцати месяцев! Объясни, как это произошло! Последовала пауза. — Кхе-кхе, хм... Здесь так много пленников, — начал льстивый голос Амбридж, — вряд ли стоит удивляться, если один или двое заключённых умудряются теряться, как это сделала мисс Грейнджер. — Мисс... Грейнджер... — другой голос внезапно испугался и запнулся. — Так ЭТО Грейнджер? Ты знала, что это она! Ты пыталась ее убить! — Что? Нет! Я бы никогда не... Это во власти Темного Лорда: решать их судьбы. Я всего лишь его верная приспешница. — Ты действительно думала, что наш Повелитель забудет о такой пленнице, как Гермиона Грейнджер? Как ты думаешь, простит ли он тебя, если узнает? — Я не хотела, чтобы это продолжалось так долго! Камера должна была стать временной. Ты ее не знаешь. Ты не знаешь, на что она способна. Я должна была убедиться, что она не сможет сбежать или совершить что-либо немыслимое. Война еще была не окончена. А потом... потом, когда все меры по защите замка были приняты, она... Я просто забыла про неё. Я бы никогда не бросила вызов нашему Господину! — Успех задачи, поставленной нашим Повелителем, зависит от твоей и моей головы. Если я обнаружу хотя бы намек на то, что ты сделала что-то еще, чтобы подорвать его планы, я немедленно сообщу ему о тебе. Грейнджер теперь полностью под моей юрисдикцией. Ты не будешь приближаться к ней без моего разрешения. Если с ней еще что-нибудь случится, я буду считать, что ты в ответе за это. — Н-но у нее так много врагов! — голос Амбридж дрогнул. — Тогда я предлагаю тебе внимательно следить за своей тюрьмой. Темный Лорд не просто так озвучил её имя в своих планах. Ты предстанешь перед ним сегодня, если это то, что нужно для твоей мотивации. Я работала дольше и усерднее, чем ты, госпожа Надзиратель. И никому не позволю встать у меня на пути. Иди подготовь остальных. Темный Лорд ожидает отчета о количестве подопытных сегодня вечером, а я потратила половину своего дня на исправление твоих ошибок. Пара шагов затихла. «Амбридж», — подумала Гермиона. Она приоткрыла один глаз, пытаясь незаметно оглядеться вокруг. — Ты очнулась. Недостаточно незаметно. Она полностью открыла глаза и посмотрела на расплывчатые очертания женщины, стоящей над ней. Целительница наклонилась ближе, чтобы рассмотреть Гермиону, и девушка смогла разглядеть ее на фоне яркого света. Пожилая женщина с суровым лицом в целительской мантии. — Значит, ты — Гермиона Грейнджер. Гермиона не знала, как ответить на это замечание. Подслушанный разговор не пролил свет на то, что от нее хотели. Она была важна для какой-то ужасной идеи Волдеморта. Она не должна была умереть или сойти с ума, и они хотели, чтобы она была здоровой. Вероятно, у них не было в планах очередных пыток. Она молчала, надеясь, что целительница была из тех, кто продолжает говорить, когда люди ей не отвечают. — Мне придется спросить тебя, поскольку больше никто не знает. Как ты до сих пор жива? Как тебе удалось остаться в здравом уме? — Я... н-не знаю... — ответила Гермиона, подождав несколько мгновений. Ее голос дрожал. Голосовые связки атрофировались. Было трудно проговаривать слова, согласные сливались в один звук, как будто требовалось усилие, чтобы снова разделять их. — Я... повторяла заклинания... и... вспоминала рецепты зелий. Я делала все, что могла... чтобы держаться. — Замечательно, — пробормотала целительница, делая пометки в папке. — Но как же ты выжила? Нет никаких записей о том, что кто-то кормил тебя, и все же каким-то образом ты не умерла от голода. — Я н-не... знаю. Еда появлялась. Всегда без определенного времени. Я думала... это было намеренно. — Что именно было намеренным? — Нерегулярность... я думала, что это... — горло было измучено, когда она продолжала говорить, — что это было частью... сенсорной депривации. Держать меня... в неведении... сколько времени прошло. Ее голос становился все тоньше и тоньше с каждым словом. — О. Ну конечно. Это был бы очень творческий подход. А твое физическое состояние? Тебя никогда не выводили из камеры. И все же твой мышечный тонус лучше, чем у половины моих целителей. Как такое вообще возможно? — Когда... я не могла... больше думать ни о чем, я делала упражнения... пока не закончатся силы. — Какие именно упражнения? — Любые. Прыжки. Отжимания. Подтягивания. Все, что угодно, чтобы вымотать себя... Все, что давало мне сны без дальнейших размышлений. Опять пометки. — Каких размышлений ты пыталась избежать? У Гермионы перехватило дыхание. Остальные вопросы были простыми. Этот же был слишком близок к реальности. — Мыслей о том, что было раньше. — Раньше? — До того, как я попала сюда. — Голос Гермионы был тихим. Яростным. Она закрыла глаза, от света у нее началась сильная мигрень. — Конечно. — Опять царапанье на бумаге. От этого звука мышцы Гермионы дернулись в ответ. — Ты будешь здесь, в лазарете, пока побочные эффекты от пыток полностью не исчезнут. Я также приведу специалиста, чтобы выяснить, что случилось с твоим мозгом. Гермиона резко открыла глаза. — Здесь... — она заколебалась. — Со мной что-то не так? Целительница задумчиво посмотрела на нее, прежде чем взмахнуть палочкой над головой Гермионы. — Тебя держали в сенсорной изоляции шестнадцать месяцев. Тот факт, что ты в сознании, — уже чудо. Последствий такого опыта вряд ли можно избежать, особенно учитывая обстоятельства до твоего прибытия. Полагаю, ты изучала основы целительства во время войны? — Да, — сказала Гермиона, глядя на одеяло у себя на коленях. Оно было потертым и с сильным запахом антисептика, ей захотелось заткнуть нос от обонятельного приступа. — Тогда ты знаешь, как выглядит нормальный, здоровый мозг волшебника. Теперь взгляни на свой. Простая манипуляция палочкой призвала магически спроецированное изображение мозга Гермионы в поле зрения. Ее глаза сузились. По всей проекции были разбросаны маленькие светящиеся огоньки, некоторые группировались, другие располагались отдельно. По всему ее мозгу. Она никогда раньше не видела ничего подобного. — Что это такое? — Я предполагаю, что это магически созданное состояние фуги. — Что? — В какой-то момент во время изоляции твоя магия начала пытаться защищать тебя. Поскольку ты не могла выразить магию извне, она сосредоточилась внутри тебя. Ты упорно трудилась, чтобы держаться, как ты отметила. Однако ум вряд ли способен справиться с такой вещью. Твоя магия отгородила часть твоего разума. В результате получилось разделить сознание на несколько фрагментов. Обычно фуга является общей, но твои «вырезанные фрагменты» кажутся хирургически точными. Хотя исцеление разума не входит в мою специализацию. Гермиона в ужасе уставилась на неё: — Вы имеете в виду, что я... я разделила свой разум? — Что-то вроде этого. Я никогда не видела ничего подобного раньше. Это вполне может быть новым магическим заболеванием. — У меня... раздвоение личности? — Гермиона внезапно почувствовала слабость. — Нет. Ты просто заблокировала части своего разума. Я предполагаю, что эта магия предназначалась для защиты от ментальных атак врагов, но в дальнейшем она заблокировала доступ к твоей памяти для всех. Гермиона внутренне пошатнулась. — Что... что именно я не помню? — Ну, мы не совсем уверены. Ты должна быть той, кто обнаружит недостающие фрагменты. Как зовут твоих родителей? Гермиона сделала паузу, пытаясь вычислить, был ли вопрос основан на поиске диагноза или на извлечении потенциальной информации. Кровь отхлынула от ее лица. — Я не знаю, — сказала она, внезапно почувствовав, что не может дышать. — Я помню, что у меня были родители. Они были магглы. Но... я ничего не помню о них. Пытаясь подавить панику, поднимающуюся внутри нее, она умоляюще посмотрела на целителя. — Вам что-нибудь о них известно? — Боюсь, что нет. Давай попробуем другой вопрос. Ты помнишь школу, в которую ходила? Кто были твоими лучшими друзьями? — Хогвартс. Гарри и Рон, — сказала Гермиона, глядя вниз, когда ее горло сжалось. Ее пальцы непроизвольно дернулись. — Хорошо. Ты помнишь директора школы? — Дамблдор. — Ты помнишь, что с ним случилось? — Он умер, — сказала Гермиона, зажмурившись. Хотя детали казались расплывчатыми, она была в этом уверена. — Да. Ты помнишь обстоятельства его смерти? — Нет. Я помню, что он был восстановлен в должности директора после того, как было подтверждено, что Волде... Вол... Сами-Знаете-Кто вернулся. — Интересно. Ещё больше писанины. — Что ты помнишь о войне? — Я была целительницей. Я находилась в больничной палате. Много людей, которых я не смогла спасти... я помню, помню потери. Что-то... что-то пошло не по плану. Гарри умер. Они повесили его на Астрономической башне, и мы смотрели, как он гниет. Они повесили Рона и его семью рядом с ним. И Тонкс, и Люпина. Они пытали их до самой смерти. Потом они бросили меня в камеру и оставили там. Гермиона дрожала, когда говорила. Больничная койка затряслась и издала громкий скрип. Целительница, казалось, ничего не замечала и нацарапала еще несколько заметок. — Это очень нетипично и интересно. Я никогда раньше не слышала о таком состоянии фуги. Мне не терпится услышать мнение специалиста. — Рада быть для вас такой увлекательной, — сказала Гермиона, скривив губы и открыв глаза, чтобы посмотреть на целительницу. — Ну-ну, дорогая. Я не настолько бессердечная. Взгляни на это с медицинской точки зрения. Если бы в твоем прошлом существовали вещи, от которых разум хотел тебя защитить, то ими стали бы травмирующие последствия войны, которые тебя явно тревожат до сих пор. Вместо этого что твоё сознание решает защитить? Личности твоих родителей и военную стратегию Ордена. Твоя магия не выбрала защиту твоей психики, она выбрала защиту информации. Это очень интересно. Гермиона предполагала такой исход, но все это было слишком. Просто быть в состоянии видеть снова — было слишком для неё. Быть в состоянии говорить. Быть вне своей камеры. Все ощущалось слишком интенсивно. Слишком холодно. Слишком ярко. Больше она ничего не сказала. Через несколько минут целитель снова подняла глаза. — Если у специалиста не будет возражений, ты останешься в лазарете на неделю для восстановления, прежде чем мы начнём твою подготовку. Это даст тебе время, чтобы снова адаптироваться к свету, звуку и пройти терапию, которая понадобится для восстановления организма после пыток и сотрясения мозга, которое ты получила при падении. Целитель начала уходить, но затем остановилась. — Я надеюсь, излишне напоминать, но, полагаю, учитывая твой факультет и историю жизни, я все же должна буду сказать это. Вы сейчас на распутье, мисс Грейнджер. То, что случится дальше, — неизбежно, но у тебя есть выбор в том, насколько неприятным ты сделаешь этот процесс для себя. Это был прощальный совет? Угроза? Предупреждение? Гермиона не была полностью уверена. Целитель исчезла за разделительной занавеской. Гермиона внимательно огляделась вокруг. Она все еще была в Хогвартсе. Ее переодели из тюремной одежды в больничную пижаму. Закатав рукава, она с разочарованием отметила, что наручники были на месте. Девушка поднесла запястье к лицу, чтобы рассмотреть их. Они были надеты непосредственно перед тем, как она была заключена в камеру, и у Гермионы никогда не было шанса по-настоящему их разглядеть. На свету они казались просто парой браслетов на каждом запястье. Они сияли, как новый пенни. Как она и предполагала, наручники были покрыты медью. В темноте камеры Гермиона потратила неисчислимое количество времени, пытаясь точно определить, что они собой представляют. Ответ был прост: наручники подавляли ее магию. Принцип их действия, попытки обойти его и вернуть свою магию — она размышляла об этом большую часть времени, пока была слепа и нема. Когда Гермиона, наконец, призналась себе, что обмануть наручники невозможно, она начала понимать, как они работают. Девушка одновременно ненавидела того, кто их создал, и восхищалась им. Она была уверена, что они служили проводником для ее магии, в каждом из браслетов находилась сердцевина из сердечной жилы дракона, возможно, даже взятая из ее собственной палочки. Наручники были специально настроены на нее. В камере во время всех попыток Гермионы использовать беспалочковую магию, волшебная сила скользила вниз по ее рукам, а затем просто растворялась, когда достигала кандалов. Убедившись теперь, что они покрыты медью, она сразу поняла, как это работает. Медь поглощала магию. Гермиона вспомнила, как Бинс читал лекции по истории магии о попытках использовать для палочек материалы, отличные от дерева. Медь была одним из очевидных вариантов из-за ее естественной магической проводимости. К сожалению, она была слишком проводящей. Палочка из меди засасывала любую вспышку магии, которую обнаруживала, независимо от того, предназначалась та ей или нет. Заклинания вырывались из медных палочек прежде, чем волшебник успевал закончить. Одно касание — и они тут же взрывались. Две уничтоженные лаборатории по их изготовлению и потеря четырех пальцев убедили производителей палочек использовать другой материал. Гермиона была уверена, что внутри кандалов было железо. Медь в паре с сердцевиной дракона высасывала ее магию и затем помещала ту в ядро из железа, где она эффективно нейтрализовывалась. Изобретательность наручников заставляла ее мозг кипеть. Железные кандалы были достаточно распространены в волшебных тюрьмах. Они существенно ослабляли магию, чтобы пленники не могли использовать ничего мощного. Всегда было невозможно полностью нейтрализовать магию ведьмы или волшебника с помощью железа. Они всегда могли использовать ее в небольших количествах или просто позволять ей накапливаться, пока волна стихийной магии не вырывалась наружу. Медь решала эту проблему. С ее особой проводимостью, в частности с помощью магической сердцевины, соответствующей палочке заключенного, медь всасывала почти каждую частицу магии внутри Гермионы. Что фактически делало ее магглом.