Новенький

Разбитый на части, в поисках счастья Ветер в голове и покоя нет… Спустя две недели после той злосчастной вечеринки едва ли кто-то из тех, кто на ней присутствовал, мог вспомнить о ней что-нибудь определенное. События того вечера стерлись из их памяти вместе с алкоголем, выветревшимся из их организма спустя несколько часов. Чего нельзя было сказать о Паше. Он снова и снова прокручивал в голове их с Юрой разговор, вспоминая каждое сказанное им слово. Словно он раз за разом проигрывал одну и ту же пластинку у себя в голове, не в силах ее остановить. Личадеева и до этого нельзя было назвать рубахой-парнем, но сейчас он окончательно замкнулся в себе, уйдя в свои мысли и переживания с головой. Они тянули его куда-то вниз, как тяжелые оковы и с каждым днем он опускался все ниже, ко дну. Будто парень находился под толщей воды и не слышал ничего и никого снаружи, никто не мог до него докричаться, не мог заставить его вынырнуть из засасывающей все сильнее трясины своих нескончаемых мыслей о Юре и о том, что Паша окончательно все испортил. Паша тонул. Нужно сказать, что Музыченко действительно сдержал свое слово. Видимо, какие-то принципы у него действительно были, ведь с момента их последнего разговора он ни разу не бросил Паше даже простого «Привет», ни разу не посмотрел на него, а если их взгляды и случайно пересекались, Павел читал в его глазах столько презрения, что ему поскорее хотелось отвернуться, лишь бы не видеть его тяжелый взгляд, полный разочарования. Студент частенько спрашивал себя, хотел ли бы он что-то изменить из событий того вечера, если бы у него была такая возможность. Скорее всего, да. Сейчас он понимал, что правильнее было бы промолчать и ничего не сказать Аньке Серговне, но тогда чувства захлестнули его слишком сильно, чтобы это сделать. Своеобразное цунами, поглотившее даже того, чьи чувства его породили. Нужно было проглотить свою злость и обиду, как горькую пилюлю во время болезни, наступить на горло своим эмоциям. К сожалению, было слишком поздно об этом думать, дело было сделано и приходилось иметь дело с последствиями своих необдуманных поступков. Все то время что Паша занимался самобичеванием, Юра бегал за Анной Серговной, пытаясь вымолить у нее прощение. Это откровенно удивляло их общих знакомых и друзей, ведь они считали их отношения с Анькой не более чем мимолетным романом. Однако, Музыченко упорно продолжал свои бесконечные попытки помириться с девушкой, из чего Павел сделал вывод, что он действительно ее любит и она дорога для него. Это еще сильнее тяготило его, ведь он искреннее считал себя виноватым в их разрыве. Себя, а не Юру, который в первый подвернувшийся случай попытался залезть под юбку другой девчонке. К слову, так о себе, по всей видимости, думал только сам парень и Юрий, ведь даже Кикир, тщетно пытавшийся снять тяжелый груз ответственности с души своего страдающего друга, так не считал. Но Личадеев отказывался ему верить, ведь Музыченко обвинил во всем его, а значит виноват и правда он. Перестав надеяться хоть на какое-то проявление эмоций, — пусть даже и негативных, — со стороны Юры, Паша прекратил искать его взглядом. К тому же, ему просто было больно и стыдно это делать. Благо, парень столько раз наблюдал за ним со стороны раньше, столько раз украдкой ловил каждую его улыбку, каждый жест, что его образ словно впечатался в его сознание, как картинка. Чтобы хоть немного переключиться, он решил, что будет рисовать. Еще будучи школьником, Паш-милаш ходил в художку. Туда юного Личадеева записала мама, всегда питавшая любовь к живописи. Она заметила, как сын с удовольствием рисует героев своих любимых комиксов и персонажей мультсериалов, часами просиживая за этим занятием в своей комнате. Конечно, как любая хорошая мать она посчитала своим долгом отправить сына учиться этому профессионально, ведь женщина абсолютно искреннее верила что у ее сына талант. Паша конечно же пошел, ведь ему и правда нравилось рисовать, однако, реальность оказалась не такой радужной, как в его фантазиях. Рисовать кубы и эллипсы, — да не то что их, сами попытайтесь потратить как минимум час своего времени на то, чтобы абсолютно ровными штрихами закрасить лист, — было далеко не так увлекательно, как Человека-Паука или Трансформеров. И хотя он прилежно посещал занятия несколько раз в неделю, до позднего вечера просиживая в классе, пока за окном не становилось совсем темно, это не доставляло ему никакого удовольствия и мысленно он считал минуты до окончания урока. Так прошло несколько месяцев, мальчик по инерции ходил на занятия, старался впечатлить маму хорошими отметками за очередной натюрморт, иногда показывая свои творения, некоторые из которых до сих пор висят в гостиной у Паши дома. Так бы наверное все и продолжалось, пока он, как-то прогуливаясь по коридору школы, не услышал звуки игры на каком-то неизвестном ему тогда музыкальном инструменте. Дело в том, что помимо рисования, в школе искусств, куда ходил Паша, преподавали еще и музыку. Так как школа была не очень большая, выбор инструментов был не велик: фортепиано, домра, скрипка и. Аккордеон. Именно звук игры на аккордеоне и привлек Личадеева в тот день, когда он прогуливался по школе. Его так это заворожило, что он простоял около двери, откуда доносились звуки, все занятие и даже опоздал на свое собственное. В тот день заданием было нарисовать кувшин, стоящий на подоконнике. Именно в этот день, именно в тот самый момент, тогда еще мальчишка, Павел понял, что хочет заниматься музыкой, а именно — играть на аккордеоне. Позднее, вечером того же дня, Паша гордо заявил матери, что хочет уйти из художки и перевестись на музыкальное отделение. Конечно, маме это не понравилось. Она не стала требовать от него изменить свое решение, хоть и сказала как сильно ей нравится то, как сын рисует. Возможно, женщина понимала, что уговаривать мальчика бесполезно, потому она больше не сказала ни слова. Лишь по ее холодному взгляду и тонкой линии поджатых губ Павел понял, что она осталась им недовольна. И тогда, совершенно неожиданно для него самого, мальчишку поддержал отец. Обычно он оставался в стороне, оставляя львиную часть воспитательного процесса матери Паши, однако именно он поддержал сына, сказав ему, что он должен заниматься тем, чем действительно хочет. И вот, Пашеньке семь лет, у него день рождения и в подарок от папы он получает аккордеон. Прошло много лет, но Личадеев до сих пор не может сдержать улыбку каждый раз когда он вспоминает тот день. Он был особенным. С того дня ему казалось что он наконец получил крылья, на которых мог лететь к своей мечте. Ему казалось что он обрел свободу, ведь он мог заниматься тем, чем ему действительно хотелось. Жизнь юного Павла наконец обрела какой-то смысл. Родители с удивлением смотрели на сына, глаза которого наконец засверкали, словно в нем заново пробудилось желание жить. Он по-прежнему был отличником в школе, но стоило только прозвенеть звонку с последнего урока, как мальчик мчался в «музыкалку» со всех ног, часто не заскакивая домой на обед, что немного расстраивало маму. Школьные уроки теперь делались в перерыве между игрой на аккордеоне, где-то на подоконнике, положив тетрадь на коленку и быстро записывая домашку своим немного неразборчивым от спешки почерком. Поначалу это напугало маму, она боялась, что новое увлечение сына отразится на его успеваемости, но, ко всеобщему облегчению, Паша успешно совмещал учебу в обычной школе с музыкальной, предоставляя родителям все больше поводов для гордости своим сыном. Прошло уже много лет с тех пор, как Паш-милаш последний раз рисовал что-то, кроме ромбиков и квадратиков на полях тетради во время скучной лекции. Он неуверенно посмотрел на белый лист бумаги, почесав карандашом затылок. Что же ему нарисовать? Парню так хотелось выплеснуть всю ту боль, копившуюся у него в груди и разрывающую сердце на части, хоть немного себя от нее освободив. Студент взял карандаш в руки и сделал первый штрих. Он снова начал рисовать.