Новенький

Сколько было уже боли. Сколько. Горько. Каждый день так странно горько, Но только роли не изменишь, и только. Сколько будет еще боли? Сколько? Как гласит всем известная истина «Все новое — это хорошо забытое старое». Руководствуясь этим нехитрым принципом, Паша вернулся к своему старому увлечению: рисованию. Теперь, когда над ним грозно не стояла учительница, внимательно следящая за тем, как Пашенька рисует, когда не нужно было рисовать то, что тебе говорят, а можно то, что тебе действительно хочется, Личадеев вновь почувствовал желание творить. Поначалу рисунки студента были очень мрачными, ибо он со всей силы нажимал на карандаш, закрашивая белый лист бумаги черным цветом. Возможно, таким образом парень пытался выместить на листе бумаги всю боль, которой так долго времени не было выхода. Затем он начал пробовать изображать окружавших его людей, но из этого не выходило ничего путного. Пока студент не попробовал нарисовать Юру. Человек, который приносил Паше столько боли и страданий, получался у него с удивительной легкостью, словно сходил из его собственных мыслей на бумажный лист, как живой. Личадеев почувствовал что, рисуя его, ему становится легче. Как будто он избавляется от тяжелого груза своих переживаний, освобождая немного места в своей голове и сердце. Куда бы Павел ни пошел, он таскал с собой большую папку с листами и набор чернографитных карандашей, подаренный Анечкой, когда та узнала о новом увлечении друга. Парень рисовал везде: в общежитии, во время окон между парами или на скучных поточных лекциях. Тогда он садился на «галерку» и спокойно мог прорисовать все полтора часа, слушая препода как аудиокнигу. Так было и в пятницу двадцать второго ноября. Паш-милаш пришел за пятнадцать минут до лекции, занял свое излюбленное место подальше от чужих глаз и вынул из рюкзака заметно увеличившуюся в размерах папку с рисунками, после чего достал чистый лист и положил перед собой, когда почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. — Личадеев, чем ты тут все время занимаешься, а? Роман что ли пишешь? — ухмыляясь, спросил Пашин одногруппник, заглядывая ему через плечо. — Ничем. Отвали, — Павел попытался сделать свой голос как можно более угрожающим. — Да ла-а-адно, — протянул парень, — колись! Что это у тебя за папка? Компромат на нас собираешь, что ли? Паша испуганно перевел взгляд на папку, потянулся за ней, но было уже слишком поздно. Одногруппник успел его опередить и теперь вертел вышеупомянутый предмет в руках, словно не понимая, для чего он нужен. Павел закрыл глаза. Он попал. Абсолютно и точно. В это время многие из присутствовавших в аудитории людей обернулись и с интересом наблюдали за их разговором. — Ого, Личадеев, да ты у нас… — парень запнулся, видимо вспоминая в голове имена всех известных ему художников, — Айвазовский! — наконец выдал он, — явно даже не помня, что это маринист, — и ехидно улыбнулся, перебирая рисунки в руках, — погоди, да это же…  — студент задумался на долю секунды, после чего выпалил: — Музыченко! Все стихли. Даже те, кто о чем-то болтал между собой, молча уставились на Пашу. — Похоже, наш Пашенька влюбился! Как ми-и-ило! — парень загоготал, привлекая к себе еще больше внимания. -Отдай! — Личадеев попытался выхватить папку из его рук, но тот резко дернул ее в свою сторону и в результате папка выскользнула из их рук, а рисунки посыпались на головы сидящим впереди зевакам. Паша с ужасом смотрел на то, как рисунки расходятся из рук в руки, как их обсуждают и обмениваются своим мнением по их поводу. Кто-то уже передавал один из рисунков Юре, который был одним из немногих, кто все это время даже не повернулся в сторону неудавшегося художника. Личадеев с содроганием сердца наблюдал за тем как Музыченко берет листок в руки, с минуту смотрит на него и медленно оборачивается. Впервые за долгое время он смотрел на него так: долго, внимательно, словно молчаливо спрашивая «зачем?». Паша чувствовал, как пылают его щеки, как земля снова уходит из-под ног. — Простите за опоздание. Пробки, — в аудиторию вошел преподаватель, и, не глядя на студентов, прошел к столу, поставив на него портфель. Надев очки, мужчина удивленно посмотрел на своих студентов, многие из которых сидели не на своих местах, а Личадеев и вовсе застыл как статуя, продолжая стоять на месте, как вкопанный. — Полагаю, только Павел рад меня видеть. — попытался пошутить преподаватель и все тут же повскакивали со своих мест, приветствуя его. — Хорошо-хорошо, можете садиться. Нам предстоит немного ускориться, иначе мне придется вас задержать. Паша не знал как смог высидеть эту пару, но как только прозвенел звонок, он быстро побросал вещи в рюкзак и выбежал из аудитории. Личадеев не помнил, как он добрался до общежития, ноги сами принесли его туда. Парню хотелось бросить универ и больше никогда туда не возвращаться. Или не посещать занятия хотя бы временно. После случившегося, несмотря на всю любовь студента к учебе и одержимость успеваемостью, Паша просто не мог каждый день видеть его, находиться рядом c ним. По крайней мере, пока. У Павла появилась хоть и глупая, но все же отчаянная надежда что за то время, что он не будет видеться с Юрой, его чувства к нему немного притупятся, постепенно сойдут на «нет». Но просто так прогуливать универ без уважительной причины было нельзя, а значит надо было придумать какое-то оправдание. Например, сказать, что он болен. Но чем именно? Депрессией? Вряд ли такой ответ устроил бы преподавателей в универе. Депрессию вообще не принято считать за что-то серьезное, а лучшим лекарством считают прогулку на свежем воздухе или порцию ванильного мороженого. По крайней мере, так считала мама Паши, которая во время его депрессивных периодов, порою случавшихся у Личадеева в школе, придвигала к нему тарелочку со свежими пирожными, говоря «Ну ты поешь, может пройдет». К сожалению, Пашино подавленное состояние нельзя было излечить парочкой эклеров. Единственной вещью, которая ему действительно помогала, было рисование, но теперь он даже не мог прикоснуться к карандашу и бумаге. Стоило начать рисовать, как в голове всплывали смеющиеся за его спиной физиономии и неподвижное лицо Музыченко, глядящее на него то ли с разочарованием, то ли с отвращением. Чтобы хоть как-то отвлечься, Павел вновь решил уйти с головой в учебу. Ему нравилось, как новая информация, постоянно поступающая в мозг, на какое-то время вытесняла назойливые мысли о Юре и произошедшем со студентом кошмаре. Он понимал, что не может даже временно отсутствовать на занятиях, иначе окончательно все испортит. Парень все равно не сможет вечно ото всех прятаться в попытке оградить себя от остального мира, став невольным узником собственной комнаты в общежитии. Мысль об этом давила на Павла, не давала ему заснуть по ночам. Студент долго ворочался в постели, пытаясь прогнать тревогу и страх снова оказаться под его влиянием, засиживался до глубокой ночи перед ноутбуком, пока усталость не заставляла его глаза закрываться самим по себе. Тогда он проваливался в бесцветный сон, во время которого бедная Пашина голова могла наконец отдохнуть.