Золотая пыль

       Утро встречает Юну туповатой болью, сдавливающей голову обручем, смутными обрывками снов, вязкими, густыми и не абсолютно прозрачными, а как будто сероватыми и мрачными. Юна морщится и с трудом разлепляет веки. Перед глазами — скомканное одеяло, заломы на простыни и брошенное посреди комнаты платье. Бардак и яркие пятна витражей на полу.       Юнара уже сияет, а Юна лежит в кровати.       Над головой звучит сдержанное покашливание, от которого — волосы дыбом и жуткий стыд, заливающий жаром уши и щёки. Юна робко приподнимает голову и сталкивается с холодным укоризненным взглядом Мелейры. Она выглядит безукоризненно: бордовый жакет, расшитый золотыми узорами, с высоким воротником, застёгнутый на все золотые пуговицы; справа на груди брошь в виде чёрно-красного санхара, залитого прозрачной смолой, в золотом окаймлении с лентой; на коленях — планшетник с перьевой ручкой и листами, наполовину исписанными синими чернилами.       Мелейра уже готова к грядущему Совету.       А вот Юна — нет.       «Императрица должна быть всегда готова, — вспоминает Юна наставления отца; он говорил их брату, а она примеряла их на себя, давным-давно, когда ещё мечтала править назло Корнелию. — Правитель должен осознавать ответственность, которая ложится на его плечи, и быть всегда готовым служить государству. Даже в самую тёмную ночь, когда Ленор скрывается в черноте».       Юне хочется протяжно взвыть, но она невероятным усилием душит в себе этот грубый некоролевский выход. Лишь закрывает глаза и прижимается полыхающей щекой к прохладной ткани.       — Чувствуешь, как мне стыдно? — медленно полушёпотом протягивает она.       Так всегда извинялся Корни. Брал за запястье и осторожно прикладывал её ладошку к красной-красной щеке, полыхающей от стыда, и, опустив золотистые глаза в пол, бормотал, что ему очень-очень стыдно и что он не хотел. А Юна, казалось, кончиками пальцев чувствовала, как кипит его кровь, как она пульсирует под кожей, как бьётся его сердце, терзаемое чувством вины. И, разумеется, прощала.       Не могла не простить.       — Юнара, — Мелейра игнорирует вопрос, лишь плавным взмахом сбрасывает светлые локоны с Юниного лица, не позволяя спрятаться от укоризненного взгляда, — это неправильно…       — Я больше не буду, — Юна садится на колени, массируя виски.       Пальцы почему-то дрожат и путаются в тяжёлых и ещё чуть влажных волосах. Юна три раза заправляет за уши мешающиеся пряди, притом в последний, кажется, не меняется ничего. Мелейра медленно поднимается с края кровати. Планшетник с бумагами и планом остаётся лежать на смятом одеяле.       Скрестив руки под грудью, Мелейра молчит. Окидывает устало-укоризненным взглядом комнату и неизменно останавливает его на Юне.       Пальцы, сцепленные в замок до покрасневших кончиков, с размаху опускаются на острые колени, и синяки отдаются тупой болью. Юна морщится и кидает взгляд на пушистый ковёр, покрытый цветными пятнами, но от них очень скоро начинает рябить в глазах. Приходится перевести взгляд. Юна смотрит куда угодно, кроме Мелейры, но холодный взгляд настигает её везде, как смерть того, чья пора пришла.       — Я больше не буду, — бормочет Юна, хотя сама ещё не до конца понимает, чего именно не будет делать: спать до окончательного восхождения Юнары или отдаваться дурману санхаров.       Наверное, и то, и другое.       — Юна, милая, — Мелейра смягчается, и Юна наконец может посмотреть в её глаза, завораживающие, не похожие ни на чьи, кажется, в целом королевстве, — Арий мне всё рассказал.       «Значит, всё-таки санхары…» — от определённости становится как будто легче, и Юна садится на краю кровати, касаясь босыми ногами ступенек, где ещё вчера на одном колене сидел гвардеец, достойный звания Настоящего Советника. И Юне почему-то хочется улыбаться. И уголки губ приподнимаются в лёгкой полу-улыбке, неуверенной, робкой, которая появляется на миг и, дрогнув, исчезает. Но даже от этого лёгкого движения в центре груди, от сердца, распространяется тепло. Оно оплетает рёбра и грудную клетку, и Юна громко вздыхает.       — Санхары столь же прекрасны, сколь и опасны, — Мелейра оборачивается на вздох. — Ты должна понимать, что, потеряв Императора и Корнелия, мы не имеем права потерять тебя.       — Не потеряете, — кивает Юна. Кивает уверенно и твёрдо. Кажется, впервые за эти дни она может сказать что-то наверняка. — Теперь уже — нет. Я не потеряюсь.       Мелейра хмурит тонкие брови, и Юна понимает, что каламбур получился не очень удачным. Впрочем, она не уверена, что это был каламбур…       — Зачем? Юна! Скажи, зачем тебе эти иллюзии? Этот дурман? Это же вызывает привыкание, это губит!       — Я знаю.       В голосе — металлическое спокойствие и равнодушие. Но в груди болезненно щемит от холода. Юна понимает, что не думала ни о чём, когда окуналась с головой в приторно-сладкий дым санхаров, густой, вязкий, окутанный иллюзиями. Она хотела лишь одного: увидеться с отцом и братом. И не думала, что эта встреча может перетечь в Вечность среди белых звёзд. Отдавшись дурману, легко потерять себя.       И Юна почти потеряла.       — Зачем? — в голосе Мелейры звучит горечь, отчаяние и, кажется, даже непонимание.       Впервые гувернантка, строгая, невозмутимая, всё знающая и в любой ситуации владеющая собой, стоит в недоумении и сжимает подрагивающие пальцы.       Они с Корнелием так мечтали увидеть эту сцену, но сейчас нет желанного торжества. Лишь такое же отчаяние, как у Мелейры. Юна с силой поджимает губы, которые почему-то снова дрожат. И в носу щиплет и покалывает. Да только слёз уже нет. Совсем нет. Тело пробирает озноб, и Юна обнимает себя за плечи. Так спокойней, так легче.       — Я хотела… Совета попросить. У папы. И брата.       — Ох, — Мелейра опускается рядом, убирая планшетку, и заботливо заправляет Юне за ухо короткую прядь.       Её холодное касание отдаётся острой болью в затылке, а потом сдавливающие голову тиски рушатся. Юна ощущает, как осыпается обруч боли металлической стружкой, унося за собой и покалывание в носу, и наворачивающееся отчаяние.       — У тебя целое собрание министров.       — Я знаю, — лицо искривляется в ухмылке. — Да только ни один из них не дал мне столь толкового совета, как Арий вчера.       — Есть советы разного рода, Юнара, — Мелейра поднимается и превращается обратно: в строгого куратора, в собранную хладнокровную гувернантку. — Их всегда надо выслушать, но безоговорочно им следовать нельзя. Иначе ты превратишься из Императрицы в марионетку. Министров, стражи или собственных иллюзий…       — Я поняла, Мелейра, — выдыхает Юна и поглаживает колени. — Я помню, что сегодня непростой Совет. Я постараюсь не подвести… Виэру.       — Я верю в тебя. И никаких больше санхаров, — Мелейра натянуто улыбается, легко распахивая тяжёлые двери и впуская одинаково одетых служанок.       Они мушками облепляют кровать, Юну, туалетный столик, гардеробную, снуют, кружат вокруг предметов и вокруг себя, трясут одинаковыми косами, одинаково лепечут что-то о вчерашнем пире, обсуждают учтивость послов и их личных слуг, говорят о новых охранниках, расставленных по всему дворцу. И от этого жужжания зудит под кожей до злобы, до зубного скрежета. И Юна старается не слушать ничего, концентрируется на одном: никаких больше санхаров.       Только это — ложь. С санхарами придётся встретиться, рано или поздно. Нельзя выкинуть из торжественных церемоний цветы, тысячами лет служившие символом Империи Виэры, её силы, красоты, могущества и загадочности, только потому что они медленно сводят с ума.       Юне хочется смеяться: эта мысль похожа на бред. Сквозь зубы прорывается нервный смешок, и дрогнувшая рука служанки проводит красную ломаную от уголка губ. Так похожую на кровавый след на бледной коже брата, когда его одевали в погребальный красно-чёрный костюм.       — Простите, Ваша Светлость… — голос служанки звучит глухо, едва слышно, как будто издалека.       И Юна игнорирует его. Она смотрит в своё отражение, на миг превратившееся в посмертное лицо брата. Прикрывает глаза и качает головой. Ощущения возвращаются, жуткая иллюзия растворяется. И перед Юной снова она, Юна, без красного следа на щеке, с нервно вздымающейся грудью и широко распахнутыми глазами.       — Всё в порядке, Ваша Светлость?       — Да… — кивает Юна, и только руки сами собой сжимаются в кулаки.       Санхары сводят с ума. И надо что-то придумать, чтобы не потеряться в наваждениях окончательно.       Когда Юна, позавтракав, выходит из покоев, то с удивлением замечает двух гвардейцев. У них форма такая же, как у Ария, так что спутать легко, но Юне думается, что Арий на них ни капли не похож. И форма на нём сидит лучше, и значок Императорской Гвардии сверкает ярче, и сам он выглядит крепче, собранней и уверенней, нежели эти двое.       Ему Юна почему-то может доверять, а двоим — нет.       — Что вы тут делаете? — Юна как бы между прочим поправляет корону и поднимает голову выше.       Ей кажется, что сейчас она одновременно величава и горделиво и до невозможности комична и глупа. Руки предательски подрагивают, так что приходится вцепиться в мягкую тонкую ткань золотистого платья.       — Таков приказ, Ваша Светлость.       — Чей? — Юна заинтересованно выгибает бровь, и дрожь медленно уступает место жаркому интересу, мешающемуся с гневом.       — Её Сиятельства, — хором отвечают охранники.       Юна благосклонно кивает.       На пути к зале Великого Совета выясняется, что теперь гвардейцы, приставленные к двери, будут сопровождать её на протяжении всего пути. Куда бы ей ни понадобилось отправиться — охрана всегда будет рядом, в паре шагов. Выстукивать жёсткой подошвой сапог оглушительный ритм и сверкать золотыми пуговицами в сиянии любого светила.       Юне неудобно, ведь за её плечами двое крепких, сильных юношей с блестящими наточенными лезвиями стилетов за поясом и пустыми ножнами от тяжёлых мечей. И у неё ощущение, что они раздевают её взглядами, обнажая мысли и потаённые страхи, что для них она перестаёт быть Императрицей и превращается в обычную девчонку, на которую по какому-то недоразумению свалилась целая Империя.       И Юна совершенно не знает, как полученным распорядиться.       С Мелейрой Юна встречается у дверей залы Советов, замечает таких же охранников за её спиной, и, прежде, чем распахнуть двери, из-за которых уже просачивается нетерпеливое жужжание министров и послов, коротко спрашивает:       — Зачем?       — В замке много иностранных гостей, — ведёт плечом Мелейра, поудобнее перехватывая планшетку. — Мы не можем знать наверняка, с какими намерениями они прибыли…       Юна распахивает двери залы. Нутром ощущает повисшую между ней и Мелейрой напряжённую недосказанность. Она вибрирует тугим натяжением арбалетной тетивы и льётся в уши коварным шёпотом, чужим, не Мелейриным и не Юниным, и даже не принадлежащим кому-то из советников: «Император Элиодор и кронпринц Корнелий погибли при загадочных обстоятельствах. Неужели же ты веришь в несчастный случай?»       Вопрос обескураживает, и фраза приветствия послов и министров обрывается на полуслове. Юна сдержанно кряхтит и осознаёт, что забыла всю речь, что так долго готовила с утра.       В панике сердце словно обрывается и комом падает куда-то к ногам советников. Пристальные взгляды впиваются ядовитыми иглами, не позволяя вдохнуть. Юна растерянно оглядывает всех, а потом долго смотрит в окно, собираясь с мыслями.       — Прошу прощения за заминку и ожидание, господа, — наконец тихо произносит она, впиваясь пальцами в колючую ткань, которой обит стол. — Позвольте, я скажу иначе?       Вопрос, в общем-то, бессмысленный. Она начинает сначала, с нуля, прочь отметая слова, которые старательно подбирала с утра. Она помнит, как важны были честность и откровенность в межгосударственных отношениях для отца. И отступать от его принципов не собирается.       Юна хочет сразу всем доказать, что она — дочь своего отца, дочь Императора Элиодора.       — Мне приятно видеть, что столько государств откликнулись на моё приглашение и прибыли засвидетельствовать своё почтение мне. Я знаю, сейчас вы думаете, можно ли мне доверять? — Юна улыбается, с силой вдавливая ладони в колючую ткань. — Я бы хотела сказать: «Да». Но ведь это просто слова. Я хочу доказать, что вы можете мне доверять. Что мы можем быть откровенны друг с другом, как при моём отце. Поэтому я прошу каждого из послов подготовить к а… Ау… Аудиенции, — в ладони впиваются короткие волокна, застревая в нежной коже болезненными занозами, — список… Список должен состоять из пунктов, — Юна ощущает, как опасный страх, объединившись со стыдом, красными пятнами и дрожью ползут по рукам и коже под платьем, обвивают кожу. — В этих пунктах вы должны указать, что вас не устраивает в данный момент в наших отношениях. И мы попытаемся это исправить. — Обводит всех пристальным взглядом, ощущая собственное бессилие. Она не знает, чего они ждут, о чём они думают, несут ли они угрозу. И это ощущение впивается в сердце длинными крючковатыми когтями, эти мысли вонзаются в сознание отравленным дротиком. Юна поправляет локон и кивает, давая понять, кто здесь правит: — Вместе.       Послы расплываются в счастливых улыбках. Особенно молодые, те, кто старше Юны на десяток, ободряюще усмехаются, подмигивают и даже готовы аплодировать. Мелейра, стоящая по правую руку, благосклонно кивает, и с губ срывается вздох облегчения.       Наверное, когда-нибудь она привыкнет говорить при всём совете, управлять людьми, которые гораздо старше неё, но сейчас каждый одобрительный жест для неё дороже всего золота.       Она не ошиблась — значит, никого не подвела. Не подвела Империю, не подвела отца, не подвела себя.       Юна медленно опускается на трон.       Вслед за ней на свои места присаживаются министры и послы.       Сегодня Первый Великий Совет действительно можно назвать Великим. Здесь собрались представители всех провинций Империи и представители всех держав планеты. Больше такого не случится никогда. Больше не видеть Юне такое количество разных костюмов, разных причёсок. Не слышать столько мужских голосов и не выслушивать столько интересных предложений и разнообразных советов.       — Ваша Светлость, позвольте мне поднять очень насущный для всех здесь вопрос, — густой бархатный бас прокатывается по зале, звуча, кажется, отовсюду.       Посол Криодана, сверкающий небрежной серебристой причёской, поднимается, привлекая к себе внимание. Он выглядит по-Императорски: высокий, крепко сложенный, даже несмотря на чуть выпирающий живот и неатлетическую фигуру, с лицом, изрытым северными солёными ветрами и ярко сверкающими сталью глазами. По сравнению с ним Юна чувствует себя жалкой былинкой в потоке Вечности и мимолётно обращает полный паники взор на Мелейру.       Мелейра сидит спокойно, как будто расслабленно, и едва заметно кивает, сталкиваясь с Юниным взглядом. «Если она не боится, то и я не боюсь, — сглатывает Юна, игнорируя мурашки вдоль позвоночника и судорогой сведённые пальцы. — В конце концов, я — Правительница. А он — посол».       Только эти мысли не помогают. Юна жестом просит его продолжать и заворожённо смотрит на могучую фигуру.       И липкий страх всё равно сдавливает грудь, когда снова звучит гулкий голос не посла — самого Криодана.       — Многие государства, в том числе и Криодан, волнует вопрос обвинения. Истории известны случаи, когда во внезапной кончине правителей одного государства обвиняли другое ввиду напряжённых отношений. Криодан, увы, не славится дружелюбием… Но Криодану не нужна война.       Посол замолкает, предоставляя присутствующим самим домыслить продолжение речи. Он не разрывает в воздухе снаряд. Не разбивает тишину. Не разрезает туго натянутое напряжение.       — Благодарю вас за вопрос, господин… — Юна тяжело поднимается, и локти практически подламываются, когда она пытается опереться на стол.       — Илаон, — подсказывает посол сухими губами, испещрёнными морщинами.       — Господин Илаон, — туго сглатывает, кивая. — Не скрою, смерть моего отца и брата вызывает у нас определённые сомнения. Однако Виэре тоже не нужна война. Виэра готова защищаться, но не нападать. Как только будет подтверждён факт убийства и обнаружен преступник, вы все будете уведомлены. Конечно, если преступление совершено не виэрцем, Империи Виэра придётся пересмотреть партнёрские взаимоотношения с государством, откуда преступник…       Юна хочет завершить фразу заверением, что действует по справедливости, как завещал Создатель и его последователи, но со своего места резво кузнечиком подрывается Фрейс. Безжизненность его здорового глаза заставляет Юну замолчать и упасть на место.       — Прошу прощения за тот абсурд, что вы сейчас выслушали, — расстилается он в слащавых извинениях, унижая Юну перед другими государствами, — Её Светлость Юнара ещё слишком юна, и смерть родных потрясла её до глубины души. Мы надеемся, вы с пониманием отнесётесь к её словам. Безусловно, тяжело поверить, что злой случай стал причиной гибели, но это уже доказано. Никаких обвинений не будет.       Фрейс бормочет что-то ещё, но Юна не слышит. Она горит. Горит изнутри и снаружи. Огонь болезненный и разъедающий кожу красными пятнами. Веки зудят, так что хочется рыдать от отчаяния. Но Юна лишь сердито сопит, сжимая руки в кулаки и даёт Фрейсу шанс.       Он мудрее. Он опытнее.       Но сейчас он кажется ей глупцом. Зачем лгать в лицо тем, с кем нужно наладить отношения?       Юна не слепо верит в убийство, но чувствует, всем сердцем чувствует, что смерть не случайна и не так проста, как кажется. Дело не в несчастном случае. Не в неудачной охоте. Правда, теперь, когда чувство обретает очертания и ясность, доказать их истинность сложней.       Послы переводят взгляды с Фрейса на Юну и обратно, и в них чудится осуждение и презрения, от которого хочется сбежать, спрятаться — позорно и по-детски. Но Юна не имеет права. Поэтому сидит ровно и даже деланно равнодушно, стараясь поднять голову с почему-то вдруг невозможно тяжёлой короной, и хочет верить, что это лишь иллюзия, что послы просто выслушивают голоса Империи Виэры.       Остаток Совета проносится мгновением.       И лишь когда приходит пора, она поднимается, учтиво прощается со всеми и под шум грохочущих стульев просит Фрейса задержаться ненадолго.       Они остаются одни. Опытный старый вояка, потерявший в плену глаз и обладающий бесценным опытом, и юная девчонка, потерявшая семью и обладающая целой Империей. И не собираются друг другу уступать.       Юна хмурит брови и скрещивает руки на груди:       — Фрейс, как я могу расценивать ваше выступление? Вы же… Вы же…       Стыд и волнение накатывают снова, и Юна задыхается от возмущения. А Фрейс ловит момент и бесстыже вцепляется длинными паучьими пальцами в тонкое плечо. Холод пронзает плоть и обжигает кости. Юна замирает, как будто околдованная. А Фрейс взмахивает второй рукой и приближается к Юниному лицу:       — Увы, Ваша Светлость, — он соблюдает правила и субординацию, но в его словах сквозит неприкрытое пренебрежение, — вы слишком юны и неопытны. Мы не имеем права говорить с другими государствами столь откровенно. Политика — это не правда за правду. Это ложь за ложь во благо обоих государств.       — Это неправильно, — голос дрожит и неправильными кажутся собственные слова, а не позиция Фрейса. — Отец всегда говорил, что важна честность в контактах с другими государствами. Да, не всегда абсолютная, но честность…       Юна плавно ведёт плечом, выбираясь из хватки Фрейса, и делает осторожный шаг назад. Так, на расстоянии, он уже не видится затаившимся в высокой траве хищником. Но всё равно под сердцем дрожит и трепыхается, и пальцы тянутся расправить несуществующие складки на платье.       — Да? — Фрейс усмехается, обнажая острые вытянутые клыки, и единственный его глаз блестит, как у ястреба, подметившего жертву. — И где же теперь ваш отец, Ваша Светлость?       Юну словно бы обдают мощным потоком ледяной воды. Слова выбивают почву из-под ног, и Юна просто чудом не падает на ковёр. Лишь стоически выдерживает сверкающий взгляд, лепечет что-то о пользе честности, что-то нелепое и глупое, и стремительно пересекает залу спиной вперёд. Она физически не может заставить себя повернуться к Фрейсу спиной.       Ей кажется, что он вонзит в её худую спину длинные холодные пальцы, чтобы вырвать сердце.       От этих мыслей становится дурно, и Юна буквально вываливается из залы Совета в руки кому-то из охранников. За четыре часа Совета гвардейцы уже успели смениться, иначе Юна не может объяснить, почему так доверяет поддерживающим её рукам.       — Ваша Светлость, с вами всё в порядке?       — Арий? — Юна впивается ослабшими пальцами ему в предплечья, пытаясь подняться, но ноги всё равно дрожат. — С-спасибо. Д-да, всё… Всё хорошо.       С третьей попытки Юне наконец удаётся встать на ноги и поправить корону. Арий смотрит на неё с лёгкой улыбкой, которую стремится спрятать, едва сталкивается взглядом с Юной. Он хмурит чёрные брови, и улыбаться теперь почему-то хочется Юне.       Он, пожалуй, один из немногих людей в этом её дворце. Не должность, не статус, не тень, не декорация, а человек.       Такой же человек, как Мелейра, как она сама, Юна.       — Сопроводите меня в библиотеку, Арий?.. — Юна не понимает, почему раз за разом повторяет его имя.       Но оно кажется ей особенным: сладковатым привкусом разливающееся на языке. Живым, приятным.       — Как прикажет Ваша Светлость, — коротко кивает Арий.       Как только он с товарищем делает шаг за ней, Юна оборачивается и качает головой. Она окидывает взглядом невысокого беловолосого юношу с ярко-синими глазами и старается улыбнуться ему как можно мягче:       — Вы можете быть свободны и, если угодно, ждать меня подле покоев. Кто знает, что туда решат пронести в моё отсутствие.       Юна слишком любит библиотеку. Это не просто склад знаний об Империи, не просто сборище книг и легенд. Это её убежище. Убежище от мира, от жизненной суеты, от страха и паники. И туда она может идти только с тем, кому доверяет.       А Арию она доверяет. Хотя и нет никаких объективных причин. Императрица бы проверила всю историю Ария, собрала бы сплетни и слухи о нём, взвесила бы их ценность. Но Юна просто хочет верить этому гвардейцу. И верит.       Беловолосый юноша коротко кивает и решительно направляется к покоям Юны. Она долго смотрит ему вслед, ощущая, как возвращается трезвый ум. И Юна жалеет, что не может вернуться обратно во времени и ответить на обескураживающий вопрос Фрейса. Потому что в сознании созрел великолепный ответ: «Вы же не верите в убийство. Или, может быть, вы просто приложили руку к этому?»       От этой мысли — мороз по коже. И сердце бьётся часто-часто. Юна сжимает-разжимает кулаки и чувствует, как что-то внутри намертво цепляется за эту мысль.       И Юна понимает, что теперь просто обязана проверить эту мысль. Опровергнет она её или подтвердит — совершенно не важно. Главное, что она будет знать истину.       А истина дороже всего.