Золотая пыль

      Юна ведёт пальцем по подстёршемуся пунктиру красного карандаша на старых тактических картах и не может перестать коситься на стеллаж-дверь. За ней — хранилище особых книг, редких и уникальных в своём роде. Какие-то появились задолго до её появления и даже до появления отца, а последнюю принесли в дар Империи Виэра на празднование её четырнадцатилетия, Сульяну! Правда, отец как-то помрачнел и приказал убрать книгу в хранилище сразу же.       Юна бывала там всего пару раз, в сопровождении отца (последний — за три дня до роковой охоты: Юна собиралась развлекаться перечитыванием легенд Империи в отсутствие родных): всегда стояла у порога, из-за угла наблюдая за папой, но всегда отчётливо помнила, как в слабом колыхании свечного пламени сверкали лакированные корешки, инкрустированные металлами и самоцветами. Они выглядели завораживающе, и Юне нередко хотелось пролистать страницы, узнать истинную ценность этих книг. Но отец запрещал. А слово Императора — закон (хотя Юна до сих пор не понимает причину запретов).       Юна прикрывает веки и массирует болящие от мелких букв и потёртых изображений глаза: каждый день до и после собрания Великого Совета она сидит в библиотеке, изучая карты, историю Лийвы вообще и становления каждого государства в отдельности, политику, взгляды и великих деятелей. Она изучает всё то, что благополучно прогуливала раньше, прячась от Мелейры и других учителей в роскошном саду на втором ярусе дворца.       Сейчас Юна бы без раздумий променяла прохладную синеватую сень деревьев на пропахший пылью, залитый палящими лучами Суррены, кабинет с двумя партами и тёмно-синей шершавой доской.       Но всё надо делать своевременно. Нечего жалеть о том, что уже прошло.       «Почему я поняла это только сейчас?» — от отчаяния Юна крепко прижимает ладони к лицу и шумно выдыхает. Потом растирает руками лицо и, крепко сжав пальцы в замок, ставит на них подбородок. Взгляд замутнённый, как будто спьяну, скользит по мрачной библиотеке — большие лампы из горных камней под потолком вырабатывают не так много света, чтобы озарять всё чётко, а свечи на стенах уже почти догорели — и снова наталкивается на дверь в тайное хранилище.       Подбородок упирается в твёрдую печатку на перстне.       «Зато сейчас я могу наконец-то прочесть!» — Юна лёгким взмахом закрывает все учебники, монографии, справочники и осторожно поднимается из-за стола. После нескольких часов тишины не только шуршание резных металлических ножек стула по каменной кладке режет слух — собственные шаги, осторожные, крадущиеся, как у преступника, кажутся оглушительными. На полпути Юна даже замирает, прижимая руку к груди, прислушивается.       Не столько к окружающим звукам (которых, в общем-то, и нет, за исключением тонкого поскрипывания дверных петель и шуршания листвы на улице, просачивающегося через приоткрытое окно под потолком), сколько к собственному тревожному дыханию и стуку сердца, звучащего гулкими ударами в ушах.       — Это твой дворец, Юна… — с губ слетают не её слова: сама она никогда бы так не сказала, это слова брата или отца. Или Юнары — не Юны. — Ты теперь здесь хозяйка.       Крепко сжимает в кулаке большой палец, так что грани перстня врезаются в ладонь. И шаги становятся легче. Юна решительно подходит к двери и проводит кончиками пальцев по стыку со стеной. Она помнит, что так делал отец.       С щелчком под пальцами проваливается какой-то узор, и Юна едва успевает подавить нелепый вскрик удивления. Дрожащими то ли от неожиданности, то ли от предвкушения пальцами стягивает перстень. Юну трясёт так отчаянно, что она едва не роняет Императорский перстень — успевает поймать у самого пола. И тут же выдыхает.       «Не пристало так вести себя Императрице!» — осуждающе качает головой и поднимает голову уже спокойно. И руки не дрожат, когда вкладывают перстень в выемку. Узоры на перстне и внутри совпадают.       Дверь отходит на удивление тихо и стремительно: просто отъезжает в сторону, так что Юна едва успевает вытащить перстень из ниши. Впереди сумрак, и рука сама тянется к подсвечнику.       — А здесь всё так же красиво… — на губах — восхищённый шёпот.       И больше ничего. Юна стоит посреди этой комнатки, прижимая одной рукой к груди перстень, а другой крепко сжимает подсвечник над головой. Пламя испуганно трепещет, извивается в танце, и его отражение пляшет на инкрустированных драгоценными камнями корешках книг.       От восторга кружится голова, дыхание застревает в горле.       Юне не верится, что всё это теперь принадлежит ей. Абсолютно всё!       Она не может решить, к какому из трёх стеллажей подойти: только обходит их кругами и жмурится от боли в глазах из-за ослепительного сверкания. Останавливается у одного из стеллажей, где посреди полки зияет чёрная пустота. Очевидно, оттуда папа взял книгу легенд, которая до сих пор лежит в Юниной комнате.       — Я верну, — приближается Юна и проводит кончиками пальцев по запылившейся полке, — обязательно. Я за всем присмотрю, папа…       Пламя подсвечника почему-то начинает трепетать сильнее, отклоняться в сторону выхода. Юна хмурится и делает шаг в сторону. Выпутавшиеся из причёски локоны подбрасывает вверх прохладный поток воздуха.       — Ещё одна комната? — Юна отмечает, что диалоги с собой входят в привычку и решает сделать с этим что-то как-нибудь позже.       Пальцы уже относительно привычно проглаживают стыки стеллажей, границы полок в поисках выемки или замочной скважины. Но ничего нет. Юна хмурится, водя в воздухе подсвечником из стороны в сторону: вдруг свет упадёт на слишком отполированное место или пламя начнёт колыхаться сильнее там, где ключ!       Она обыскивает этот стеллаж сверху донизу полностью, но не может найти подсказки. От желания узреть скрытое чешутся и потеют ладони, а сердце начинает биться в три раза быстрее. «А вдруг эта дверь — выход! Вдруг я просто сплю, а теперь проснусь!» — горячий воск капает на палец, и Юна вскрикивает.       Не от боли — скорее от неожиданности.       Подсвечник опускается на пол. Юна срывает мгновенно застывшую на коже каплю и прижимает красное пульсирующее место к губе. Взгляд падает на зажатое в руке кольцо.       «Запомни, милая, — шептал ей папа, когда она в детстве надевала его Императорский перстень на палец и наблюдала, как он сваливается, — в день твоей Судьены я надену такой же перстень тебе. И он станет ключом ко всем закрытым дверям Империи».       Юна задумчиво прокручивает перстень на пальце, поглаживая выгравированный распустившийся цветок санхаров поверх скрещенных стрел, и поднимает глаза на стеллаж. Жмурится и резко распахивает глаза.       Самоцветы на корешках книг складываются в узор.       Из груди вырывается невнятное мычание, не складывающееся ни в один известный звук, а пальцы скользят по гладким холодным обложкам редких книг. Юна переставляет с их с отчаяньем, повторяя про себя: «Хоть бы получилось! Хоть бы получилось!»       Последняя книга встаёт на место, и теперь Юна видит, что на самом деле на полках не хватает двух книг. «Так, одна — мои легенды, а вторая…» — Юна прищуривается и крепко, до белых костяшек, сжимает кольцо. Время тянется почему-то очень медленно, пока рука с кольцом погружается в черноту полки.       А потом снова щёлкает, совпадая.       И Юна облегчённо выдыхает, прижимаясь лбом к прохладным самоцветам. Стеллаж потрескивает и чуть отходит в сторону. Юна вздрагивает, выдёргивая руку с кольцом, подхватывает канделябр и резко распахивает дверь-стеллаж.       Что-то металлически звякает за спиной, но Юна этого почти не слышит.       Её словно погрузили в отвар из санхаров.       Перед ней комната маленькая, кладка ровная, чёрно-белая. В одном углу сундук с какими-то вещами, в другом — пустые ножны, колчан со стрелами. Слева небольшое витражное окно, чуть приоткрытое и впускающее лёгкий ветерок, гонящий волны по дорогой ткани вещей в сундуке. Справа стоит туалетный столик, зеркала которого покрылись внушительным слоем серо-жёлтой пыли.       Юна обводит всё это лихорадочным взглядом. Всё кружится перед ней, сливаясь в одну картинку, так что приходится привалиться к косяку, чтобы устоять на ногах.       Но колени дрожат, стоит только сконцентрировать взгляд в центре комнаты.       Перед ней семейный портрет. Четыре человека. Четыре пары глаз.       Отец, Император Элиодор. Его борода ещё коричневого цвета, без печальных вкраплений седины. В золотых глазах не сверкают искры тоски, а в уголках глаз не лежат морщинки усталости и боли потери. Улыбка мягкая, искренняя, светлая.       Корни тоже нельзя не узнать, хотя ему тут всего лет десять. Та же ухмылка, приглаженный золотой волос и скрещенные на груди руки. А ещё браво закатанные рукава белой рубашки, обнажающие не по-императорски загорелые предплечья.       Юна с трудом узнаёт на портрете себя. Ей года четыре, а может, и того меньше: иначе почему она не помнит ничего? Нежно-жёлтое платье, усыпанное белыми цветами и бледно-зелёными завитками. Золотые локоны, собранные в шишечку. Удивлённый взгляд больших золотых глаз.       И нежные женские руки, обнимающие её и нежно прижимающие к женщине.       И это не Мелейра.       — Не может быть, — в уголках глаз начинает щипать, и Юна часто-часто моргает, делая шаг за шагом к картине. — Не может этого быть!       Подсвечник опускается на туалетный столик, и ножки последнего скрипят, как будто впервые за долгое время ощущают тяжесть человеческой руки. Юна проводит кончиками пальцев причудливые узоры по пыли и подходит к картине.       Колени трясутся, подгибаются, внутри живота что-то обрывается и падает, напрочь лишая координации в пространстве. И Юна просто чудом держится на ногах. Она протягивает руку к раме, но отдёргивает. Пальцы сжимаются в кулак, и Юна его крепко закусывает.       «Значит, мама умерла не при родах!» — Юна прикрывает глаза и сдавленно смеётся. Слёзы прочерчивают обжигающие дорожки по щекам, и пальцы небрежно их стирают, оставляя на коже пыль и блёстки. Почему-то становится страшно легко и тяжело одновременно.       Юна, приоткрыв рот, рассматривает женщину, держащую её на руках. Сомнений быть не может: это её мама. Такие же светлые, как первые лучи Юнары, локоны, собранные в высокую причёску и небрежно выпущенные из неё. Такой же нос, как у Юны и Корни.       А ещё светлая, (до невозможности светлая!) бледнее, чем даже Юна, почти прозрачная, кожа. И усталый взгляд голубых, как горные ручьи, глаз. На ней платье не красное — бирюзовое, расшитое золотом. И от него она ещё бледнее, ещё призрачней.       Юна помнит, что отец пару раз говорил, что мать была больна и Юна — её последний подарок перед смертью.       «Но почему мне всегда говорили, что она умерла, родив меня?!» — Юна сжимает руки в кулаки и приваливается ягодицами к туалетному столику. Внутри с жаром циркулирует кровь, а её всю потряхивает.       И молчаливые слёзы капают на светлое платье.       «Должна быть причина, по которой они мне ничего не говорили. Должна? Может, это всё-таки сон? — Юна хватается за голову и оборачивается вокруг своей оси. — Может, я всё ещё в дурмане санхаров?!» Дышать тяжело, голова идёт кругом, Юна хочет убежать.       Закрыть эту дверь.       Запереть.       Залить воском.       Забыть.       Взгляд падает на ключ, неосторожно (или специально?) оставленный в одном из ящиков столика. Пальцы легко обхватывают узорчатую головку.       — Остановись… — шепчет себе Юна, пока рука проворачивает ключ в скважине до упора. — Пути назад не будет. Хочешь ли ты знать все эти тайны?.. — прикрывает глаза и мысленно отсчитывает до семи, а потом раскрывает глаза и дёргает ящик на себя. — Хочу!       В ящике какие-то украшения: серьги и ожерелье. И тетрадь в кожаной обложке с желтоватыми листами.       Юна туго и, кажется, оглушительно сглатывает. Переворачивается первая страница. С губ слетает рваный вскрик-вдох, тут же задушенный ладонью.       Юна слишком хорошо знает эти резкие, решительные, как будто острые, буквы.       Почерк отца.       Юна… Если ты держишь эту тетрадь в своих дрожащих руках, значит, случилось то, чего ты так боялась. Я ушёл прочь, не дождавшись, когда ты будешь готова. Конечно, мне бы хотелось верить, что ты не увидишь эту тетрадь, но надо мной сгущаются тучи.       Я знаю, что всем нам однажды придётся стать звёздами.       Смотри на мою по ночам и листай страницы дневника. Тут всё то, что я не успел тебе сказать.       К концу текста буквы почему-то плывут и сливаются в один прямоугольник перед глазами.       — Ваша Светлость!       Голос Ария — металлическое лезвие под кожу. Юна вздрагивает и с удивлением обнаруживает себя на коленях на полу, а щёки и руки — в слезах. «Не успел сказать…» — крепко жмурится, захлопывая дневник.       — Ваша Светлость? — дверь, которая, оказывается, успела захлопнуться, приоткрывается, и в щели сперва осторожно показывается лицо Ария, а потом и он сам. — Вы в порядке?       — К-как… Ч-что… — Юна не может подняться: прижимает одной рукой к груди отцовскую тетрадь, а другой пытается стереть с лица слёзы, которые почему-то текут нескончаемым потоком.       Арий мягко подхватывает её под локоть и поднимает. Юна наваливается бедром на туалетный столик и делает три глубоких вдоха. И выдоха.       Сердцебиение унимается. Всхлипы, рвущиеся из груди, утихают, и Юна спрашивает, тихо и немного надтреснуто (она по-прежнему чувствует себя окружённой дурманом санхаров):       — Как вы меня нашли?       — Вы забыли кое-что там… — Арий раскрывает ладонь, и в ней сверкает Императорский перстень.       Юна болезненно морщится, стыдливо прикрывая глаза ладонью.       Потерять перстень, открывающий все двери в Империи! Что бы сказал отец! Что скажет Мелейра!       — Душевная боль и физическая усталость не должны быть причиной вашего стыда.       Арий осторожно берёт её ладонь и подтягивает к себе. Юна не сопротивляется, она просто молча полыхает от негодования на себя и на тайны, которыми полнится этот дворец. Руки Ария твёрдо и решительно надевают перстень на её большой палец. А потом он чуть хмурится и пристально смотрит в её глаза:       — Но старайтесь держать эмоции под контролем. Кроме вас самой, никто вам помочь не сможет.       Юна прокручивает перстень указательным пальцем и тихонько кивает, что всё понимает. А потом высоко поднимает голову, поправляя локоны:       — Вы зачем искали меня, Арий?       — Её Сиятельство звала вас к себе. Говорит, что придворные звездочёты определили звёзды вашего отца и брата, — и добавляет тише: — Да будет их свет вечным.       — Да не забудет их Ленор… — эхом отзывается Юна.       А потом вздрагивает:       — Идёмте же скорее! Мне необходимо их увидеть!       «Даже если это просто далёкие точки, мерцающие в черноте Вечности!»       Юна плотно закрывает дверь и кидает взгляд через плечо: «Я обязательно вернусь сюда!»