Золотая пыль

      Огромные белые, украшенные золотыми витками, складывающимися в цветы, парадные двери в сад медленно, тяжело шаркая по полу, распахиваются под сильными руками Ария и его напарника, Сариддия, а Юна, прошагав пальцами вдоль кручёной ленты на талии, сжимает тонкую ткань платья в кулаке. Сердце ёкает и, поднявшись к горлу, начинает трепетать, когда лица касаются тёплые, ласковые, бледно-золотые лучи взошедшей Юнары.       И это ощущение, раньше до ужаса обыденное, сейчас дороже всего золота, что находится в государственной казне. Юна не понимает, почему ноги вдруг подкашиваются, едва она делает шаг и спускается в сад. Свежий прохладный ветерок колышет сочно-зелёную твёрдую листву живой изгороди и кружит в воздухе бледно-розовые лепестки её осыпающихся цветов.       Юна вдруг с ужасом осознаёт, как долго не была в саду.       Последний раз ансельм только-только набрал цвет, а сейчас на месте нежных цветочков — маленькие жёлтые шарики созревающих кисло-сладких плодов, так любимых Юной. Юна растерянно оглядывает такие знакомые, но, оказывается, уже забытые пейзажи, и сердце сжимается от тоски. Юна делает глубокий вдох и медленный выдох, и кажется, что каждая клеточка тела насыщается сладковатым воздухом свободы.       Родные стены замка, в тени которых Юна часто пряталась в пик Суррены, незаметно стали самой настоящей тюрьмой. Они держат Юну в строгих рамках. Рамках обязанностей Императрицы.       — Сариддий, — Юна с улыбкой оборачивается ко второму стражу, огненно-рыжему юноше с чуть раскосыми глазами, — останьтесь здесь, у дверей, чтобы сообщить, если я или Ме… Её Сиятельство кому-то понадобимся.       — Как прикажет Ваша Светлость, — Сариддий обнажает белые зубы в почтительной улыбке и, закрыв двери, присаживается на деревянный стул.       Юна медленно спускается по длинным мраморным ступеням, на которых так чудесно было сидеть в безоблачные ночи и разглядывать небо, усыпанное белыми звёздами, и ощущает, как Арий бесшумной тенью следует за ней. Спустившись на дорожку из гладких янтарных камней, Юна разувается и берёт в руки кожаные сандалии.       Первые шаги отдаются туповатой болью, заставляя морщиться. Но с каждым шагом боль уступает место расслаблению и наслаждению. Юна запрокидывает голову, подставляя лицо мягким лучам, и улыбается. А в груди сердце бьётся сильно, горячо, ударяя в щёки кровью, а в голову — яркими мыслями.       И Юна сворачивает с дорожки на траву. Заботливо подстриженная садовниками трава благоухает и щекочет ступни. Шаг, другой, третий…       Юна не замечает, как уходит по известным лишь ей непротоптанным дорожкам вглубь сада, где её должна ожидать Мелейра. Она не идёт — летит. Кружится, смеётся и позволяет лёгкому ветру задирать юбки её платья.       — Что вы делаете? — Арий не выдерживает и задаёт вопрос, осторожно ступая вслед за Юной на траву.       Юна ойкает и спотыкается на ровном месте, едва не падая в заросли ансельма. Арий вовремя подхватывает её под локти и медленно ставит на ноги с лёгкой улыбкой. Юна сдержанно благодарит его. В груди кипит отчаянный стыд, разливающийся на лице краснотой. Юна дала себе волю, непозволительно забылась: так не должна себя Императрица. Это слишком легкомысленно, беспечно и безответственно.       Прижав ладошку к щеке, Юна бормочет извинения за своё поведение, как будто перед ней не верный Виэре гвардеец, а посол из других государств.       — Ваша Светлость, — Арий, поправив пояс на ежедневном мундире, говорит тихо и почтенно, но, кажется, заглушает все звуки сада, — это я должен просить прощения за то, что посмел задать такой вопрос. Я просто отвык… От подобного.       — А вы где-то уже видели подобное? — зачем-то спрашивает Юна и тут же в отчаянии запоздало закусывает губу.       — Да, — Арий поднимает глаза к небу, и в них Юна различает щемящую тоску, боль потери: то, что всегда читала в глазах отца. — У моей сестры. Она… Замечательная.       — О… — Юна выдыхает и накрывает ладошкой грубоватую руку Ария.       Они понимают всё без слов. Арий улыбается и переводит взгляд с неба сперва на Юнину ладонь, а потом на неё саму. И теперь в его тёмных глазах не тоска и печаль, а восторг и восхищение. Волна ветра накрывает их с головой, забрасывая локоны Юны на лицо.       — Пойдёмте, Ваша Светлость. Её Сиятельство вас, наверное, уже заждались.       — И вправду.       К тому времени, как Юна, пританцовывая и напевая, вышла к прудику в саду, Мелейра расположилась на подушках в шатре.       Приказав Арию остаться в беседке на той стороне прудика, Юна подходит к Мелейре. И она, что-то листавшая до этого, поднимается, поправляет в волосах гребень, инкрустированный камнями, и мягко разводит руки в стороны, приветствуя Юну.       — Ты прекрасно выглядишь!       — Благодарю, Мелейра, — Юна делает два оборота вокруг своей оси и замирает, внимательно оглядывая нежно-голубое платье Мелейры, расшитое золотыми нитями, и заколотые волосы.       — Я приказала разбить шатёр в саду. Сейчас, конечно, не очень жарко, но я боюсь, что ты откажешься уходить отсюда, даже когда поднимется Суррена. Я ведь права?       Мелейра хитро прищуривается и приподнимает бровь, внимательно следя за Юной. Она медленно обходит подушки и, оставив у полога шатра туфли, подходит к прудику. Вода в нём хрустальна, прозрачна и почти недвижима. И так и манит. Юна садится, задирая платье намного выше колен и осторожно опускает ноги в воду.       — Юна…       Мелейра лишь осуждающе вздыхает, а потом присаживается рядом на траву. Юна внимательно наблюдает, как рябь от её ног расходится по воде, а потом оборачивается к Мелейре:       — Спасибо, что сделала это для меня.       — Ну, даже Императорам нужен отдых. А лучший отдых — единение с природой. Твой отец любил уезжать на охоту именно поэтому. А вот Корнелий, — Мелейра с придыханием улыбнулась, — он любил ветер, горный воздух. Для него отрадой была стрельба из лука, а не гон…       — О да… Корни до безумия обожал луки и арбалеты, — Юна рвано выдыхает и чувствует, как в груди поднимается прохладная волна грусти.       Но эта грусть не душит, не вскрывает рваные раны — она отдаёт сладостью, как нектар, и дарит лёгкую улыбку на губах. Вот только слёзы всё равно свербят под веками, и Юна поднимает глаза к небу. Золотой диск Юнары поднимается всё выше и выше, прорезая лучами света полупрозрачные облачка. Юна поджимает пальцы на ногах, вновь пуская рябь по воде, и небрежно смахивает слёзы.       — Так много времени прошло. Точнее не много, но как будто целая вечность. Это так страшно, Мелейра, — оборачивается Юна и замечает, что её строгая и холодная гувернантка промакивает уголки глаз длинными рукавами платья. — А ведь скоро Суона Деймерт…       — День Мёртвых, — эхом отзывается Мелейра. — Осталось четыре дня.       — Я думаю, будет правильно, если вместо завершающего заседания Великого Совета со всеми послами, мы предложим им присоединиться к празднованию. — Юна поправляет платье и вытаскивает ноги из воды. — И устроим торжество во дворце. Откроем бальную залу. Ту самую, которую открывают лишь в дни Сульяны и Судьены. Она ведь прекрасна. И другие государства обязаны увидеть самое прекрасное, что есть в Империи.       — Думаю, они по достоинству оценили тебя, — Мелейра оглядывает Юну, склонив голову набок, и уголки её тёмных губ подрагивают в довольной улыбке.       Юна, смущаясь, отводит взгляд на руки и в задумчивости прокручивает на пальце перстень. А потом повторяет вопрос о торжестве. Мелейра задумывается, хмурясь и глядя на золотые блики на воде, а потом кивает.       Никто из них не успевает понять, как в разговоре начинают проскальзывать проблемы взаимоотношении Виэры с другими государствами, уже решённые и ещё нетронутые. Мелейра почему-то сильно волнуется о завтрашней аудиенции с послом Криодана и беспрестанно касается сколотых волос. А вот Юна вспоминает неоценимую помощь Мелейры в торговых взаимоотношениях с Иллье и благодарит её. Кажется, уже пятый раз.       — Кто знает, что вздумает просить Илаон… — шипит сквозь зубы Мелейра в сторону, но ветер доносит слова до Юны.       Неприятная догадка укалывает сердце и возвращает к вчерашнему разговору. Юна вспоминает, зачем пришла в сад в первую очередь. Не за отдыхом, не за весельем и даже не за решением государственных вопросов.       За правдой.       И первый вопрос срывается с уст немедленно:       — Ты знаешь его?       Голос звучит немного отчуждённо: металлически, сурово. И кулаки сжимают платье в нетерпеливом ожидании ответа. Мелейра на миг, только на миг, замирает, болезненно щурясь и поджимая губы, а потом потирает висок и отрицательно качает головой. Она говорит, что всех знает Фрейс, а господин Илаон уже долгое время занимает пост дипломата по особо важным делам при короле Криодана и отправляется в другие государства только в исключительных случаях.       — От него можно ждать всего, что угодно, — Мелейра болезненно хмурится и закрывает глаза, с силой сжимая виски, — даже объявления войны.       Юна не может даже ахнуть. По телу растекается стылый холод ужаса, а перед глазами всё темнеет, обращаясь в красный цвет: в залитую кровью рубашку отца, в лопнувшую губу Корни, в военные мундиры гвардейцев, отливающие золотыми узорами, в капли чужой жизни, стекающие в землю по острым клинкам.       Юна никогда не видела войны, но читала о ней. И знала, что такое — смерть.       — Гвардейцы, — срывается с губ, и видение медленно растворяется от дуновения ветра и шелеста листьев. — Мне нужно увидеть гвардию!       — О гвардейцах, — Мелейра выпрямляется и крепко сжимает руки в замок. — Избегай фаворитизма, Юна.       Юна видит, как Мелейре больно: она морщится от каждого движения головой, от каждого ласкового лучика, касающегося её лица, кажется, даже от каждой мысли и каждого слова. Но Мелейра сохраняет спокойный вид. Как будто всё, как всегда. И Юна думает, что Императрица должна быть именно такой: спокойной, степенной, стоически выдерживающей любую боль, как душевную, так и физическую.       — Что не так? — Юна заправляет за ухо прядь и осторожно подвигается ближе.       — Арий, — коротко отвечает Мелейра и кивает на стража, сидящего в мраморной беседке с какой-то тетрадью. — Я вижу, что ты оказываешь ему больше внимания, нежели другим стражам. Избегай этого.       — Я просто благодарна ему, Мелейра. Он спас моего отца однажды. А теперь спас меня. Разве не это идеал гвардейца Империи?       — Он не Виэрец, Юна. Ты разве не видишь, что он родом из Сафрара? Это один. Я думаю, если внимательно изучить его семью, историю, то можно найти и два, и три, и далее по порядку. Нельзя доверять так тем, о ком ничего не знаешь…       — Какая разница! Я знаю, что он спас отца! Он верен Империи! Нам! Мне! — Юна кладёт ладошку на грудь и ощущает биение сердца, частое, взволнованное.       Мелейра смотрит на Юну укоризненно, а потом медленно переводит взгляд на Ария. И плотно сжимает губы в тонкую полоску. Она молчит, но её фиолетовые глаза темнеют — верный признак сдерживаемого гнева и недовольства. Юна тоже смотрит сначала на Мелейру, потом на Ария и, сделав самый честный взгляд, кивает:       — Хорошо.       Мелейра осторожно приподнимает уголки губ в удовлетворённой улыбке и оборачивается к Юне. Юна изо всех сил растягивает губы в искренней и честной улыбке.       — Ты хотела что-то сказать про гвардейцев, — осторожно напоминает Мелейра, отворачиваясь от Ария.       Из её волос выскальзывает гребень и с шуршанием опадает в траву. Юна успевает схватить его раньше Мелейры, хочет вернуть его, но замирает на полпути к ладони куратора. Материал — что-то среднее между камнем и металлом — холодит ладони. Пастельные голубые камни, чередующиеся с белым жемчугом, складываются в изображение переплетающихся змеев морских.       Не детальные, но узнаваемые.       Они переплетаются в символ бескрайности мира: ∞.       — Это какой-то герб! — вскрикивает Юна, и кожа покрывается мурашками. — Я видела его в одной из книг! Откуда у тебя это?       — Глупости, — Мелейра осторожно впивается пальцами в гребень и плавно вытягивает его из рук Юны, — это уже давно не герб, а просто символ, которым украшают безделушки вроде этой.       — Да? — Юна недоверчиво смотрит на Мелейру.       Она бледнее и болезненнее обыкновенного, и её пальцы подрагивают, когда она пытается подхватить короткие рассыпавшиеся пряди. Чёрные локоны проскальзывают между пальцев и снова рассыпаются. Юна хмурится, а Мелейра наконец скалывает волосы гребнем и снова выпрямляется.       — С тобой всё в порядке? — осторожно спрашивает Юна, поднимаясь с травы и подставляя лицо солнцу. — Может, стоит обратиться к лекарям?       — Это просто мигрень, — Мелейра прикрывает глаза и массирует виски изящными тонкими пальцами с сильной хваткой, — пройдёт. Спасибо за беспокойство.       — Мелейра, — Юна встаёт позади гувернантки и неловко кладёт ладони на её плечи, внимательно изучая узор на гребешке и пытаясь запомнить каждый завиток, — я думаю, тебе стоит вернуться в замок. Зачем ты будешь себя мучить?       — Нахождение рядом с тобой не мучение, Юна, — по голосу слышно, что и эти слова причиняют Мелейре боль.       Юна обходит Мелейру и садится подле неё на колени, касаясь её руки и пытаясь заглянуть в глаза:       — Я не хочу быть твоим мучителем.       — Так что ты хотела мне сказать?       Юна вспоминает, как хорошо на брате сидел мундир гвардии Империи Виэры, как в годы последней войны (и единственной за время правления отца) он выходил к гвардейцам и говорил, говорил, говорил… Юна не знает, что он говорил. Знает лишь, что гвардейцы безумно любили Корни и считали его «своим». К гвардейцам выходил и отец, благодаря за службу. И отца они уважали.       Так может, пришла пора и Юне встретиться с гвардией лицом к лицу? Доказать, что она достойная преемница отца и брата. Показать, что она верит каждому гвардейцу так же, как верили её предки. Заверить их в своём уважении.       «Тем более, если от господина Илаона действительно можно ожидать неприятностей», — Юна сжимает руки Мелейры и торопливо, путано, отчаянно волнуясь, рассказывает ей свою идею. А потом смотрит из-под ресниц, с трепетом ожидая решения.       — Попробовать можно, — соглашается Мелейра, и Юна облегчённо выдыхает и поднимается. Мелейра медленно поднимается тоже и обхватывает плечи Юны. В фиолетовых глазах тревога: — Но надо быть очень осторожной в поступках и словах. Гвардия — это стихия, которая по своей воле подчиняется Императорской власти. Но если им что-то покажется оскорбительным или непозволительным…       — Я понимаю, Мелейра, — Юна покорно склоняет голову, — я всё продумаю.       Они сидят до самого восхода Суррены. Обсуждают почему-то дела: предстоящие аудиенции, отношения с другими государствами, организацию празднества и перестановку во дворце. Юна хочет просторные покои из трёх частей: чтобы кабинет, гардеробная и спальня всегда были рядом. Мелейра обещает найти в графике время для встречи с придворным архитектором и дворцовым управляющим.       Два светила озаряют небеса, и Мелейра предлагает вернуться. Но Юна отчаянно не хочет. Ей кажется, что пока она в саду — она живёт и дышит. Она понимает, что ей нужно делать и как: как будто прохлада воды и ветер в листве нашептали ей это. А возвращение во дворец подобно заключению.       Мелейра сочувственно смотрит на Юну и поглаживает её по голове нежно, тепло. Так, наверное, гладила Юну мама. И Юна снова вспоминает, зачем выбиралась в сад: услышать о маме.       — Так странно, Мелейра, — Юна вытаскивает ноги из тёплой воды пруда и ступает на горячую землю, — мы пришли сюда, чтобы отдохнуть от дел, но наши разговоры снова были о делах…       — Ничего удивительного, Юна, — Мелейра поднимается и скрывается в прохладной тьме шатра, — ты теперь Императрица. А для Императора всегда благо государства на первом месте.       — А как же мама?       — Ох, — Мелейра вздыхает и приказывает подошедшей служанке подать обед в саду им с Юной, а также Арию, а потом обращается к Юне и хлопает по подушке рядом с собой: — Ладно, мы останемся в саду. И я расскажу тебе всё, что знаю. Согласна?       В безмолвной улыбке Юны не только безоговорочное согласие — настоящее торжество!