Удары

Раненый Эрвин в горячке. Смерть будет тихая, и Ривай рад — ему не нравится, когда люди умирают в сознании. Он смотрит на бледное лицо и думает, что только что уберег его от самых страшных страстей. Отвел от стольких мук, спрятал от борьбы с чудовищами... Избавил от пут долга, бремени обязанностей, снял вину за погибших товарищей. Со светлой грустью он слушает тихое сопение и останавливает взгляд на груди Эрвина. Сердце дрожит под ребрами, борется за каждый вдох — не видит, что обречено. Тело хочет жить, оно так устроено, и Ривай вспоминает, как держал умирающих солдат за руку. Сиплые свистящие голоса просили о помощи, а он их заглушал: будь сильным, солдат. Будь стойким. И уверенно рассказывал, что смерть их не напрасна, что возмездие будет. Еще — что гиганты падут, а человечество восторжествует. Умирающие прекращали трястись, жадно слушали его и смотрели в ответ так... Что лучше бы шептали, лучше бы продолжали просить. В их глазах было желание спастись, увидеть, как великаны исчезнут, люди найдут дом за пределами стен. Там была вера, надежда, сама жизнь. И Ривай знал, что она вот-вот исчезнет. Что их глаза остекленеют и перестанут различать свет, а одинокая душа растворится в темноте тела. Это было подобно наказанию. За бессилие — за то, что они хотели жить, а он не мог им этого дать. На него медленно наползает ощущение, что Эрвин тоже хочет. Зайти в подвал, узнать новые тайны и хочет рассказать всем, что Шиганшина наша, а Марию вернули. Опять выехать за пределы стен, узнать старые ландшафты. Наверняка — погулять по Митрасу. Возможно — прийти домой и наконец-то заснуть в своей кровати. Или еще разок попить в его компании чай? Ривай смаргивает, и напряжение вытесняет печаль. Он приглядывается к Армину вдалеке, но почти ничего не видит в облаке пара. Взволнованно смотрит на тело гиганта, продавленные крыши с ямами от ударов. Надо что-то делать — он втягивает в себя воздух, но сидит как немой. Надо вернуть Эрвина, но как? Рядом Ханджи, она молчит, избегает взгляда. Руку жгет от воспоминания о поршне шприца, паленого запаха тела. Эрвин ведь доверял ему, вверил сыворотку... Помешательство, мираж, глупость, надо было опустить поднятую руку и колоть в нее, колоть!.. Ханджи раскрывает веки Эрвина, Ривай смотрит на неподвижный поблескивающий хрусталик глаза и понимает: «Все кончилось». От этого по голове хлопает, выбивая все мысли. — Он мертв, — заключает Ханджи. — Ясно, — тут же ответил он, оседая. Все разрешилось, и делать теперь действительно нечего. Риваю не грустно, Ривай оглушен: убил же, дал умереть, конец. Эрвин исчез и оставил после себя лишь один след — неподвижные глаза мертвеца, обращенные к небу. В них читается глухой упрек — они больше ничего и никогда не увидят.