Двойник

Однако на поиски лодки ушло гораздо больше времени, нежели полагал Блад. Он заметно нервничал и встречался с Нэтталлом почти каждый день, и, наконец, плотник сообщил ему, что нашел подходящее суденышко, и что его согласны продать за двадцать два фунта. Блад не мешкая вручил Нэтталлу деньги и тот ушел, намереваясь на следующий день совершить покупку. Сапфир, который Бладу отдал пленный испанец, Питер решил все же сохранить, а потому, он ни словом не обмолвился о камне в разговоре с плотником. Тем временем, в бараке, где недавно держали раненых пленников, Нэтталл спрятал центнер хлеба, компас, квадрант, несколько головок сыра, карту, несколько бутылок вина, песочные часы, лаг, а также фонарь и свечи. Питер Блад и его товарищи со страхом и нетерпением ждали наступления следующего дня, который должен был стать их последним днем на Барбадосе. Ах, если бы только Блад знал, что его планам не суждено было сбыться! Удостоверившись в том, что Нэтталл отправился за лодкой, Блад медленно пошел к лагерю и почти сразу же столкнулся с полковником Бишопом; тот стоял около колодок, предназначенных для наказания рабов и, держа в руках неизменную трость, разговаривал с надсмотрщиком Кентом. Увидев Блада, Бишоп мрачно посмотрел на него и поинтересовался, где это он шлялся. Ссыльный доктор, нисколечко не краснея от собственного вранья, сказал, что был у господина Деккера, который вывихнул ногу. Полковник ответствовал, что за Бладом посылали к Деккеру и не нашли его там, после чего, добавил: - Мне придется кое-что предпринять, красавец, чтобы ты не лодырничал и не злоупотреблял предоставленной тебе свободой. Не забывай, что ты осужденный бунтовщик! - Мне все время об этом напоминают,- по привычке не сдержался Блад, и Бишоп рассвирепел, тоже по привычке. С большим трудом Бладу удалось взять себя в руки, когда он вспомнил, как много поставлено на карту этой ночью. Он явил дяде Арабеллы свое смирение и тот, немного поостыв, произнес: - Немедленно отправляйся в губернаторский дом. У губернатора приступ подагры, он визжит как недорезанная свинья,- Бишоп бросил взгляд на надсмотрщика: - Кент, дай этому олуху лошадь, а не то он будет добираться туда всю ночь. - Как же я вернусь назад?- спросил Блад.- Ворота палисадника будут закрыты. - Не беспокойся, до утра ты сюда не вернешься,- пообещал Бишоп. Новость эта стала для Блада настоящим ударом и он попытался возразить, но полковник, рассвирепев окончательно, с такой силой ударил тростью лошадь Питера, что та, рванувшись вперед, чуть не выбросила всадника из седла. Губернатор задержал ссыльного доктора до глубокой ночи и не захотел отпускать Блада даже после того, как ему удалось при помощи кровопускания унять боль, мучившую его пациента. Надежда на бегство этой ночью окончательно угасла после того, как Бладу сообщили, что он останется на ночь в доме губернатора и что ему уже отвели комнату в губернаторской спальне. А тем временем... Рокэ Алва, все еще пребывающий в бараке, уже давно проснулся. Испанец ворочался на неудобном ложе, вытянув длинные ноги и ждал, ждал, ждал... От нечего делать, он принялся напевать такие родные и, казалось, почти позабытые песни на испанском языке, сначала тихо, а потом громче, благо запретить ему петь было некому. Рокэ даже не сразу заметил, что все песни, которые приходили ему на ум, были о море, а когда заметил, то резко сел на постели и выругался: - Con mil diablos . В тишине ночи собственный его голос казался непривычно громким, и Алва, будто очнувшись от сна, вновь рухнул на убогое свое ложе, что по прихоти злой судьбы теперь заменяло ему постель, закрыл глаза и вдруг... рассмеялся. Рокэ хохотал до тех пор, пока из глаз его не потекли слезы, а в груди не закололо — лишь тогда он успокоился и долго лежал, глядя вверх, не мигая. "Поделом тебе,- думал он про себя,- они, наверное, уже на пути в Кюрасао". Рокэ не мог и помыслить, что Блада могли задержать непредвиденные обстоятельства, и хотя в англичанине он не сомневался, в его грубоватом приятеле, Рокэ не был так уверен. Кто знает, на какую авантюру мог уговорить честного доктора этот Джереми Питт. Ворон не сожалел об утраченном сапфире, напротив, он был рад, что расстался с ним: теперь, неудобства ему причинял лишь один сапог — правый, именно в нем Алва спрятал фамильный камень. С его помощью, выражаясь языком Питера Блада, он мог бы купить себе свободу, и, возможно, будь он англичанином он бы так и поступил, но Рокэ Алва был испанец, и он почти не знал языка, и кроме того, он был врагом, а врага не грех обдурить. " В моем сапоге свобода, но толку от нее никакого" От этой мысли Рокэ вновь рассмеялся, на сей раз тихо, и вскоре уснул, не успел удивиться тому, как много сил отнял у него этот бесхитростный порыв души человеческой.