Петербургские тайны

      За завтраком Митя очень спешил, однако по настоятельной просьбе бабушки Марии Тимофеевны, все-таки съел пирожок с мясом, быстро выпил чашку чаю и отпросившись из-за стола поспешил в свою комнату. Сашенька знала, что у брата сегодня очень важный день – с ним станет разговаривать сам господин директор гимназии и от этого разговора зависит, примут ли его туда или нет. Девочка торопливо допила свое молоко – чаю ей отчего-то совсем не хотелось – и получив разрешение родителей, побежала за братом. Поудобнее прихватив свою любимую куклу Лиззи, с которой в последнее время почти не расставалась, девочка заглянула в распахнутую настежь дверь в комнату брата:       – Можно войти?       – Заходи, только не мешай, – отмахнулся мальчик, продолжая перелистывать страницы какой-то огромной книги у себя на столе.       Сашенька тихонько села в кресло, посадила рядом Лиззи и огляделась. Какая все-таки у Мити замечательная комната: большая – целых три окна – два выходят на улицу, а еще одно в узкий проулок между их и соседним домом, да еще и полукруглый эркер -"фонарик" достаточно большой, чтобы в нем поместилась мягкая, обитая бархатом банкетка. Митя говорит, что если встать на нее ногами и выглянуть из узкого стрельчатого окошка-бойницы, то кажется, будто ты летишь над улицей. Сашенька завистливо вздохнула. Таких эркеров в доме было два: один в митиной комнате, а другой в гостиной деда Петра, который сразу же разрешил им с братом пользоваться его гостиной по своему усмотрению, но вставать ногами на диван в его эркере, да еще и выглядывать в окно, девочке было категорически запрещено.       Если смотреть на дом со стороны фасада, то "фонарики" располагались симметрично относительно парадной и захватывали второй и третий этажи. Четвертый этаж был пристроен позже, всего лет двадцать тому назад, когда хозяева решили превратить свой особняк в доходный дом, тогда же перестроили и первый этаж – расширили окна, снесли часть внутренних перегородок, оставив только капитальные стены – теперь на первом этаже размещался большой книжный магазин Издательского дома Ивана Дмитриевича Сытина. Управляющий магазином Иван Карлович Менгель снимал квартиру здесь же в доме на третьем этаже.       – Митя, а что ты смотришь, – спросила Сашенька, которая устала ждать, когда брат наконец обратит на нее внимание.       – Сашка, отстань – мешаешь, – пробурчал Митя, которому казалось, что в его голове перепутались все губернии и губернские города Российской Империи.       – Ну и пожалуйста, – обиженно надулась девочка, – могу совсем уйти.       – Вот и уходи, – продолжая листать "Географический атлас Российской империи, Царства Польского и Великого княжества Финляндского" буркнул мальчик.       – Ну и уйду, – девочка вскочила с кресла. Оказавшись за дверью Сашенька оглянулась и показала вредному брату язык. Митя посмотрел на забытую сестренкой куклу, которая изумленно таращилась на него своими круглыми глупыми глазами, и вздохнул – конечно зря он обидел Сашеньку, она ведь за него переживает, а он... Ну ничего, он обязательно попросит у нее прощения, только не теперь – теперь нужно обязательно повторить название всех губернских городов, почему-то он был уверен, что именно об этом его спросит господин директор гимназии. Часы в гостиной пробили девять, а Степан Иванович – нанятый дедом Виктором извозчик – должен был приехать к десяти, значит, у него есть еще целый час, чтобы все выучить. Мальчик вздохнул и принялся за дело.       Только в коридоре Саша заметила, что оставила Лиззи в комнате брата, но возвращаться прямо сейчас ей уж точно не хотелось. Девочка вздохнула и услышав басовитое воркование Глафиры Петровны, направилась в комнату Петеньки. Девочка уселась в кресло возле окна и, обиженно сопя, стала смотреть, как няня собирает братика на прогулку. Глафира Петровна немного подождала, надеясь, что Сашенька сама объяснит причины своего плохого настроения, но та надув губы молчала. Тогда няня начала разговор первой:       – А мы вот с Петром Яковлевичем собираемся прогуляться, не желаете ли, барышня, с нами? Погоды-то какие сегодня стоят!       Сашенька перестала сопеть, но разговаривать пока не хотела.       – Мы сейчас в Летний сад пойдем: сначала по набережной, потом по мосту, потом снова по набережной и снова по мосту, а потом мимо Марсова поля, – продолжала монолог Глафира Петровна. Довольный Петенька, понимая, что собирается на прогулку, весело угукал, размахивая ручками.       – Летний сад, – мечтательно вздохнула Сашенька. Она уже была с родителями в Летнем саду, но ей вдруг так захотелось пройтись по мосту над широкой волнующейся Невой, увидеть, как маршируют готовясь к параду гвардейцы Павловского лейб-гвардии полка на Марсовом поле. Девочка мстительно улыбнулась – Митя от зависти умрет, когда узнает где она сегодня была! Правда вчера она пообещала брату, что будет ждать его дома, чтобы первой узнать, приняли его в гимназию или нет, но раз он такой грубый...       – Я с вами, – решительно заявила девочка, вскакивая с места.       – Очень хорошо, барышня, тогда ступайте спросите у родителей разрешения и собирайтесь побыстрее, а мы с Петром Яковлевичем уже почти готовы, – кивнула няня и улыбнулась, услышав, как Сашенька побежала по коридору, надеясь, что родители все еще пьют кофе в столовой.       Не прошло и четверти часа, когда Анна Викторовна проводила на прогулку Сашеньку в новеньком легком светло-голубом пальто и таком же капоре, которая держала на поводках поскуливающих от нетерпения псов, и необъятную, шуршащую юбками Глафиру Петровну с большущим зонтом-тростью и Петенькой на руках – их незаменимый английский детский экипаж дожидался хозяина на первом этаже сбоку от парадной лестницы.       Спустя еще три четверти часа Анна Викторовна снова стояла в прихожей на этот раз она провожала мужа и сына в гимназию.       – Митя, может быть, все-таки я поеду с вами? – в который уже раз уточнила она поправляя воротник светло-серого сюртука сына, пошитого, специально для таких важных мероприятий, как сегодня.       – Ну, мама, ты же обещала! – сморщился мальчик и взглянул на отца: – Можно я пойду на улицу, кажется Степан Иванович уже подъехал.       – Иди, – улыбнулся Штольман и серьезно добавил: – только без его разрешения даже близко к Мишке не подходи и постарайся не испачкаться...       – Хорошо! – донеслось через распахнутую дверь с лестницы, где мальчик, с зажатым в руке, припасенным еще со вчерашнего вечера, ломтем хлебы уже стремительно спускался вниз, прыгая через две ступеньки.       Яков Платонович покачал головой и шагнул к супруге.       – Ты тоже считаешь, что мне не надо ехать с вами? – спросила Анна, глядя в насмешливые, зеленоватые глаза мужа.       – Считаю, – кивнул тот, – это ведь не экзамен, просто Алексей Иванович хочет сам побеседовать с нашим сыном, так что не о чем волноваться.       – Как же не о чем? Еще неизвестно как Митя все это воспримет, – покачала головой Анна Викторовна и смахнула с плеча мужа едва заметную соринку. – Никогда не слышала, чтобы директор лично проводил собеседование с поступающими в его гимназию...       – Полагаю, только в том случае, когда ученик поступает по рекомендации одного из членов Попечительского совета, – чуть слышно прошептал Яков и усмехнулся, а про себя подумал: "А иначе в нее и вовсе не попасть..."       – Может, все-таки передумаете, так не хочется дома одной оставаться, – снова с надеждой произнесла Анна.       – Одна Вы, Анна Викторовна, едва ли останетесь надолго, – улыбнулся Штольман, – скоро Сашенька с Петей и Глафирой Петровной вернуться с прогулки, так что скучать вам не придется.       – Ладно уж, ступайте, Яков Платонович, – махнула рукой Анна, понимая, что настаивать бесполезно. – Не дай Бог, опоздаете, да и Митя, наверное уже заждался. Штольман улыбнулся, нежно коснулся ее губ своими и поспешно вышел, надевая на ходу котелок. Анна Викторовна затворила за ним тяжелую дубовую дверь и пошла в гостиную, все три высоких окна которой выходили на улицу.       Их четырехэтажный дом располагался в тихом Певческом переулке недалеко от шумной и оживленной в любое время дня и ночи Большой Посадской улицы. Как она и предполагала, Митя уже стоял возле высокого темно-серого рысака Мишки, которого нанятый за немалые деньги извозчик из "лихачей" Степан Иванович придерживал под уздцы, терпеливо дожидаясь, пока тот, наконец, сменит гнев на милость, перестанет пятиться, задирать вверх голову и злобно коситься на мальчика, а соизволит принять его подношение. Мишка – породистый орловский рысак - еще пару лет назад выступал на бегах на Московском ипподроме, однако был списан из-за своего несносного характера и отвратительной привычки кусаться. Надо заметить, что лишь везение спасло его от живодерни – Степан Иванович выкупил его уже у третьего хозяина, который, как и два предыдущих, так и не смог найти общий язык со своевольным жеребцом. Каким чудом это удалось Степану Ивановичу никто не знал, однако его Мишка слушался беспрекословно и не кусал, а лишь нежно прихватывал губами за руки.       Когда из парадной неторопливо вышел Яков Платонович, Мишка как раз снизошел до Мити – фыркнул, но все-таки принял от него угощение. Яков негромко поторопил сына и легко вскочил в высокую пролетку на новеньких дутых колесах. Мальчик, который отчаянно скучал по Абсенту, осторожно погладил шелковистую Мишкину морду и присоединился к отцу. Степан Иванович, по летнему одетый в темно-синий извозчицкий раскидной армяк, лихо подпоясанный желтым кушаком, поправил круглую шапку чем-то отдаленно напоминающую цилиндр, надел белоснежные перчатки и неспешно вскарабкался на козлы. Убедившись, что его пассажиры готовы к поездке, он легонько отпустил вожжи, позволяя рысаку, нетерпеливо бьющему тяжелым кованым копытом по брусчатке, рвануть с места широкой размашистой рысью. Анна Викторовна проследила, как под перестук копыт пролетка быстро покатилась в сторону Большой Посадской и покачала головой. Она вовсе не была в восторге от того, что Виктор Иванович решил во время их пребывания в Петербурге пользоваться услугами именно этого извозчика – можно было найти и попроще да и подешевле, да и чтобы конь был не такой злой и вредный, как Мишка. К тому же Мария Тимофеевна его откровенно боялась и, несмотря на уговоры Виктора Ивановича, всякий раз искала предлог, чтобы на нем не ехать. Вот и сегодня, когда они с супругом собрались посетить магазин при мебельной фабрике Мельцера – госпожа Миронова собиралась приобрести новую мебель в их супружескую спальню: та, что осталась от прежних жильцов, показалась ей недостаточно удобной – она настояла на пешей прогулке, благо магазин располагался на Каменноостровском проспекте, не так далеко от их дома.       Анна Викторовна поправила портьеры и отошла от окна. В доме стояла непривычная тишина. Поскольку Глафира Петровна с младшими детьми и собаками, пользуясь, пожалуй, первым по-настоящему летним днем, отправилась на прогулку в Летний сад, то скоро ждать их домой не приходилось, так что Анна Викторовна действительно осталась в одиночестве. Она прошлась по квартире, заглянула в комнату Мити, где обнаружила на столе у мальчика раскрытый "Географический атлас Российской империи, Царства Польского и Великого княжества Финляндского", приобретенный Виктором Ивановичем не далее, как три дня назад все в том же книжном магазине Сытина, располагавшемся на первом этаже их дома. Она взяла лежащую на столе лупу и некоторое время с интересом рассматривала Генеральную карту Санкт-Петербургской губернии, потом осторожно закрыла фолиант и вышла из комнаты. У Сашеньки царил беспорядок – сразу было понятно, что маленькая модница собиралась на прогулку. А неизменный отрывной календарь Глафиры Петровны в комнате Пети сообщил Анне Викторовне, что сегодня 3 июня 1901 года, понедельник. Госпожа Штольман еще немного побродила по комнатам, к которым едва начала привыкать, и остановилась у двери, что вела в квартиру родителей. Надо сказать, что их управляющий Соломон Львович – низенький, круглый и лысый как бильярдный шар господин лет шестидесяти, много лет проживающий со своей женой Сарой в этом же доме на последнем этаже – сразу по приезде сообщил, что все три квартиры связаны между собой дверьми, которые сейчас заперты и даже заставлены мебелью. И Мироновы, и Штольманы обрадовались, что ни детям, ни собакам не придется выходить на лестничную клетку, чтобы перейти из одной квартиры в другую, так что в тот же день мебель была отодвинута, а двери распахнуты настежь.       Из квартиры родителей слышался веселый девичий смех, должно быть, отсутствие дома строгой хозяйки Марии Тимофеевны позволило горничным – сестрам Ольге и Татьяне немного расслабиться, так что ежедневная утренняя уборка в доме определенно затягивалась, грозя превратиться в дневную, а то и в вечернюю. Анна Викторовна покачала головой. Как она и предполагала, девушки, позабыв о делах весело болтали в столовой.       – Ольга, Татьяна, – как можно строже обратилась госпожа Штольман к притихшим девушкам, заглянув в столовую, – пожалуйста, поторопитесь – мне бы хотелось, чтобы вы закончили уборку в доме до того, как дети вернутся с прогулки...       – Конечно, мадам, – Ольга, которая была намного смелее своей сестры сделала едва заметный книксен и, как ни в чем не бывало, продолжила сметать пыль метелкой из перьев индейки, которые совсем недавно появились в продаже и пользовались у состоятельных петербуржцев невиданной популярностью. Татьяна залилась румянцем, свернула скатерть с обеденного стола и быстро понесла ее на кухню. Анна покачала головой – и как это у ее матушки получалось так ловко управляться с горничными? Несмотря на то, что Яков Платонович дал ей полное право набирать и увольнять прислугу, со дня их приезда она еще никого не уволила, зато по настоянию Марии Тимофеевны, наняла еще двух прачек, которые должны были обслуживать только семью Мироновых – Штольманов, чем изрядно удивила Соломона Львовича, который не видел в этом никакой необходимости: три прачки, уже работающие в доме прекрасно справлялись со своими обязанностями. Однако возражать своим новым домовладельцам было не в его правилах. А не далее, как вчера он и сам предложил Анне Викторовне взять на работу еще одну горничную – как она поняла, свою дальнюю родственницу – совсем юную девушку без всякого опыта работы. На что госпожа Штольман, должно быть, пребывая в каком-то затмении, сразу же согласилась. Яков Платонович немного посмеялся, предположив, что таким образом Анна очень скоро обеспечит работой всех дальних и ближних родственников Соломона Львовича, но отменять ее решение не стал – так что завтра новая горничная, которую они ни разу не видели, должна приступить к своим обязанностям.       Между тем, девушки наконец закончили уборку в квартире Мироновых и переместились к Штольманам. Анна Викторовна заглянула на кухню, где полным ходом шло приготовление обеда. Несмотря на то, что в каждой из трех квартир была оборудована своя кухня, для приготовления еды на всю большую семью решили пользоваться одной, той, что располагалась в квартире родителей. Анна Викторовна подозревала, что Марии Тимофеевне так было удобнее контролировать происходящее. Сама же госпожа Миронова объяснила свое решение тем, что именно на их кухне была установлена новехонькая чугунная печь, которая совершенно не дымила и позволяла готовить одновременно несколько блюд.       Кухарка Зинаида – которая, если можно так выразиться, осталась им по наследству от прошлых жильцов – женщина расторопная и старательная, да и не без кулинарного таланта, который уже успели по достоинству оценить все члены семьи, включая Ричарда и Вильгельма – те-то в ней и вовсе души не чаяли – так и осталась жить в комнате для прислуги в квартире Петра Ивановича. Кстати именно Миронов-младший, который раньше всех, еще в свой первый приезд, познакомился со стряпней Зинаиды настоял на том, чтобы оставить ее на работе.       Как поняла Анна Викторовна, кухарка уже справилась с грязной посудой, оставшейся после завтрака, и теперь мыла и чистила овощи к обеду. Анна Викторовна напомнила, что Мария Тимофеевна и Виктор Иванович собираются обедать не дома, а Петр Иванович, который по своему обыкновению просыпался не раньше полудня, и вовсе планировал уехать на пару дней к друзьям. Упоминание о Петре Ивановиче отчего-то вызвало легкий румянец на щеках женщины, однако уже через мгновение Зинаида, которая Анну почему-то всерьез не воспринимала, зато с большим уважением относилась к ее матушке, заверила, что уже получила все необходимые распоряжения насчет обеда и ужина от Марии Тимофеевны и теперь намерена строго их выполнять. Анна Викторовна кивнула и поспешила оставить Зинаиду наедине с картошкой и луком.       Закрыв за собой дверь в кухню Анна с облегчением вздохнула и направилась к себе. Предоставив горничным возможность спокойно убраться в большой гостиной, она ушла в соседнюю комнату, которую Яков Платонович упорно называл "музыкальной", хотя в ней не было ни единого предмета, хотя бы отдаленно напоминающего о музыке. Анна присела в кресло у окна и улыбнулась, внезапно вспомнив, как в день их приезда Соломон Львович, как заправский генерал перед приездом главнокомандующего выстроил перед ними свою маленькую армию: на улице их встречали сам управляющий, дворник Федор, в котором Яков Платонович немедленно опознал бывшего филера, в холщовом фартуке и рукавицах с сияющей на груди начищенной медной бляхой с номером и трое истопников – отец и два его сына. Дом был старой постройки с печным и каминным отоплением, слава Богу, что несколько лет назад он был подключен к городскому водопроводу, так что проблем с водой не было, но греть ее приходилось на печи. Надо заметить, что благодаря этому факту прямо за домом, во дворе размещался большой дровяник, часть которого использовали как склад, а возникший внутренний двор был огорожен и использовался в разнообразных хозяйственных целях: истопник с сыновьями кололи там дрова, а прачки в летнее время стирали и сушили белье для всех жильцов доходного дома.       Другая часть "армии" поджидала их на лестничной клетке второго этажа: кухарка Зинаида – красивая статная вдова лет тридцати пяти, две сестрицы горничные Ольга и Татьяна и три прачки, которые жили в крошечной комнатушке на верхнем этаже. Два упитанных наглых кота, которым Соломон Львович ежедневно заказывал у молочницы большую бутылку молока, а они в знак благодарности оберегали дом от полчищ крыс и мышей, прыснули вверх по парадной лестнице едва завидев Ричарда и Вильгельма. Собаки пришли в неописуемый восторг от такого соседства, так что Петру Ивановичу с трудом удалось удержать их от немедленного знакомства с четвероногими соседями, да и самому удержаться от резвой пробежки за ними вверх по лестнице...       Размышления Анны Викторовны прервал мелодичный звон колокольчика – звонили в дверь их с Яковом квартиры. Анна Викторовна удивленно приподняла брови, не представляя, кто бы это мог быть – друзей и знакомых в Петербурге у них почти не было. Появившаяся на пороге музыкальной гостиной горничная Ольга развеяла ее сомнения, сообщив, что ее желает видеть господин Варфоломеев.       – Владимир Николаевич, – изумленно прошептала Анна, и сейчас же добавила, обращаясь к ожидающей девушке: – Проводите его в большую гостиную, скажите, я сейчас приду.       Девушка кивнула и поспешила выполнить поручение, а Анна Викторовна заглянула в их с Яковом спальню, посмотрела в зеркало, придирчиво проверяя все ли в порядке, привычно поправила выбившийся из прически локон на левом виске, глубоко вздохнула и направилась в гостиную.       Тяжелые дубовые двери ухнули, закрываясь, и Яков Платонович оказался на узком тротуаре Казанской улицы, на которую Вторая классическая гимназия выходила своим главным фасадом. Прошло уже почти полчаса с тех пор, как дверь кабинета директора Алексея Ивановича Давиденкова закрылась за Митей. Штольман было хотел войти вместе с сыном, но важный секретарь лет двадцати в круглых очках, черных сатиновых нарукавниках и почему-то в теплом жилете сшитом мехом внутрь твердо преградил ему путь, предлагая подождать либо здесь, либо на улице – "как ему будет угодно". В приемной и правда было сыро и прохладно – несмотря на теплую погоду, старое здание еще не успело прогреться после зимы. Минут двадцать Яков Платонович, все больше волнуясь за сына, наблюдал за тем как секретарь аккуратно берет исписанный лист бумаги, что-то заносит в толстую тетрадь в кожаном переплете и кладет его на другую сторону стола. Из кабинета директора не доносилось ни звука, стопка листов на одной стороне секретарского стола уменьшалась, на другой – росла, а холод и сырость уже начинали ощущаться. Искренне надеясь, что в кабинете директора теплее, чем в приемной, Штольман, заручившись твердым обещанием секретаря немедленно послать за ним кого-нибудь, как только директор соизволит закончить беседу с Дмитрием Яковлевичем, решил хотя бы на несколько минут выйти на залитую солнцем улицу.       Казанская в это время дня была совершенно пустынна – Степан Иванович ожидал их с Митей в чайной за углом – только в самом дальнем конце улицы показалась коляска, запряженная парой лошадей. Все-таки любая гимназия производила на Якова Платоновича тяжелое впечатление – сказывались собственные малоприятные воспоминания, но ничего не поделаешь, чтобы получить достойное образование, Митя должен был через это пройти. К тому же Штольман не собирался оставлять сына в пансионе, так что мальчику учение должно было даться проще, чем ему самому. После долгих раздумий, он выбрал для сына Вторую Санкт-Петербургскую классическую гимназию. Первую, которая считалась лучшей в столице, да, пожалуй, и во всей Империи и которую закончил он сам, он отмел сразу – слишком болезненными были о ней его собственные воспоминания. Неподалеку от дома, буквально в десяти минутах ходьбы, находилась Одиннадцатая гимназия, однако она была довольно новой, да и принимали в нее без всякого разбора всех, кто мог заплатить за обучение, что не очень понравилось Якову Платоновичу и вызвало у него сомнения в качестве обучения. Вторая же классическая гимназия хотя и располагалась довольно далеко – на углу Казанской улицы и Демидова переулка – отличалась отличным преподаванием древних и новых языков, а также математики и естественных наук, к чему Дмитрий Яковлевич всегда имел склонность, к тому же должность директора в ней занимал старый знакомый господина Варфоломеева, о котором тот отзывался с большой теплотой, хотя и рекомендовал его, как строгого учителя латыни и греческого. Да и сам Владимир Николаевич по счастливому стечению обстоятельств состоял в ее Попечительском совете.       Погруженный в раздумья и воспоминания о собственном гимназическом детстве, Штольман едва заметил, что запряженная парой лошадей коляска приблизилась и неожиданно остановилась прямо перед ним. Смутно знакомый женский голос окончательно вывел его из размышлений:       – Яков Платонович, Вы ли это?       Не было никаких сомнений, что сидящая в коляске элегантно одетая дама обращается именно к нему:       – Яков Платонович, перестаньте стоять столбом и подите ближе! Неужели я так изменилась, что Вы меня не узнаете?       – Варенька?.. Варвара Спиридоновна? – изумленно прошептал Штольман. Ну конечно! Эти лукавые карие глаза и ямочки на щеках, от которых у него когда-то перехватывало дыхание, разве их можно было не узнать?       – Ну, слава Богу, – рассмеялась дама, – я уж думала, что Вы меня так и не вспомните...       Она протянула ему руку и, легко выпорхнув из пролетки, негромко добавила:       – Что, согласитесь, было бы совершенно неприлично после всего, что между нами было.       Видя на его лице слегка испуганное выражение, женщина снова весело рассмеялась и наклонившись поближе прошептала:       – Не пугайтесь Вы так, Яков Платонович, я не собираюсь поминать прошлое.       – Ну что Вы, Варвара Спиридоновна, как я мог Вас не узнать, – наконец нашелся, что ответить Штольман, – Вы совсем не изменились и все так же прекрасны, как и в одна тысяча восемьсот...       – Ах, Яков Платонович, похоже и Вы ничуть не изменились, – не давая ему договорить, покачала головой дама, – и все так же язвительны, как и в одна тысяча... уж и не вспомню, каком году.       – Ну, что Вы, просто я никак не ожидал увидеть Вас в Петербурге, вот и растерялся, думал что Вы до сих пор блистаете в Вене... Кажется, Ваш супруг хотел увезти Вас в Вену, так Вы сказали во время нашей последней встречи. Кстати, как он поживает?       – Николай Карлович скончался полгода назад, – становясь серьезной произнесла Варвара Спиридоновна.       – Прошу меня простить, не знал, – покачал головой Яков и добавил: – Примите мои соболезнования.       Они немного помолчали. Штольман попытался припомнить, на сколько же лет старше своей супруги был Николай Карлович Бунге – лет на двадцать пять, кажется... Надо сказать, что тогда - двадцать с лишним лет назад, этот факт вызывал у него лишь сочувствие к престарелому, как ему тогда казалось, супругу...       – Так, стало быть, Вы уже полгода в Петербурге? – прервал затянувшуюся паузу Яков.       – Нет, муж вышел в отставку два года назад и мы сразу же вернулись в Санкт-Петербург, – произнесла дама с интересом рассматривая собеседника. – Да и в Вене мы пробыли недолго, всего пару лет... Мы жили в Лондоне.       – Неужели? – вежливо удивился Яков.       – А Вы, Яков Платонович? – продолжила разговор женщина. – Слышала, что Вы похоронили себя в провинции? Неужели это правда?       – Жаль Вас разочаровывать, – усмехнулся Яков Платонович, – но это истинная правда – последние двенадцать лет я служил начальником сыскного отделения в маленьком городе в Тверской губернии.       – Удивительно, – покачала головой Варвара Спиридоновна, – никогда бы не подумала, что тот амбициозный молодой человек, с которым я познакомилась двадцать... с небольшим лет назад, удовольствуется ролью следователя в маленьком провинциальном городке. Что же привело Вас в столицу теперь?       – Мой старший сын поступает в гимназию, – улыбнулся Яков и кивнул на тяжелые двери за своей спиной.       – Сын? – брови его собеседницы изумленно взлетели вверх. – Действительно, припоминаю, что кто-то говорил мне, будто Вы женаты на дочери стряпчего, кажется, но я, признаться, не поверила... Помнится, тот Яков Штольман, которого я знала вовсе не собирался связывать себя узами брака...       – Думаю, что тот Яков Штольман, которого Вы знали, был молод и глуп, – рассмеялся Яков Платонович и увидев, как в дверях гимназии появился мальчик лет двенадцати, добавил: – Прошу меня простить, кажется, я должен идти...       – Ну что же, Яков Платонович, – вздохнула Варвара Спиридоновна, – думаю, теперь, когда Вы вновь в столице, мы еще увидимся? Мне бы очень хотелось познакомиться с Вашей супругой.       – Вряд ли это получится, – улыбнулся Яков, – Анна Викторовна не ведет светскую жизнь.       – Очень жаль, – пожала плечами дама, направляясь к ожидающему ее экипажу. Штольман подал руку, помогая ей забраться в коляску.       – Был рад Вас видеть, Варвара Спиридоновна, – Яков чуть приподнял котелок.       – Я тоже, Яков Платонович, – кивнула женщина, и ее улыбка на какое-то мгновение вновь стала прежней –такой, как ее помнил Яков, и обращаясь к кучеру произнесла:       – Трогай...       Штольман повернулся к мальчишке, который стоя чуть в сторонке, ожидал, когда он освободится.       – Господин Штольман? – уточнил мальчик и, дождавшись кивка Якова, сообщил: – господин директор незамедлительно просят Вас к нему в кабинет...       – Здравствуйте, Владимир Николаевич, – произнесла Анна, заходя в распахнутые горничной двери большой гостиной.       – Анна Викторовна, и я рад видеть Вас в добром здравии, – улыбнулся господин Варфоломеев, наклоняясь к ее руке.       – К сожалению, Якова Платоновича нет дома, – сразу же сообщила женщина, разводя руками.       – Нет - нет, Анна Викторовна, на этот раз я – к Вам, – покачал головой Владимир Николаевич.       – Ко мне? – удивилась Анна и знаком предложила гостю присесть. – Слушаю Вас.       – Во-первых, Анна Викторовна, позвольте мне выразить свой восторг по поводу Вашего дома, – удобно устроившись в кресле и обводя взглядом гостиную произнес Варфоломеев.       Надо заметить, что большая гостиная, как называл ее Яков Платонович, действительно оказалась весьма примечательна – потолок и нижняя часть стен были отделаны темными дубовыми кессонами, фигурный паркет с замысловатым рисунком придавал композиции законченность, две кованые люстры с плафонами из муранского стекла, как и тяжелые бархатные портьеры добавляли торжественности, а большой камин – уюта. По правде сказать, Анне Викторовне эта комната казалась немного темной, но поскольку Якову Платоновичу она очень нравилась, то было решено пока ничего не переделывать. Единственное изменение, которое позволил себе Штольман – это новые напольные часы в подходящем по цвету деревянном корпусе со стеклянной дверцей. Их неспешно качающийся маятник задавал такой же неспешный ритм жизни, а мелодичный ежечасный бой был слышен даже в соседней квартире родителей.       – За столь малое время – вы ведь в Петербурге всего около двух недель, не так ли – удалось так много сделать. Чувствуется отменный вкус хозяйки...       – Нет - нет, – покачала головой Анна, – я не заслуживаю Ваших похвал – здесь почти ничего не поменялось... Так что, это у бывших жильцов и у нашего управляющего отменный вкус.       – Ну не скажите, Анна Викторовна, – не согласился Варфоломеев, – стало быть у Вас хватило вкуса оставить все, как есть, не глядя на всякие модные веяния...       – Хорошо, принимаю Ваш комплимент, – рассмеялась Анна и уточнила: – А что во-вторых?       – А во-вторых, Анна Викторовна, я сегодня выступаю в роли почтальона, – Владимир Николаевич вынул из внутреннего кармана сюртука конверт и протянул его Анне.       Женщина повертела в руках конверт, на котором красивым незнакомым почерком были указаны лишь адресаты: "Господину Якову Платоновичу Штольману и госпоже Анне Викторовне Штольман", и посмотрела на Владимира Николаевича:       – Что это?       – Это, Анна Викторовна, приглашение на ежегодный праздничный ужин по поводу наступления лета, от Вашего нового знакомого – Кирилла Викторовича Рубцова, – объяснил господин Варфоломеев, и глядя на изумленное лицо Анны добавил: – Он рассказал мне, как Яков Платонович избавил его от необходимости ждать на станции города Твери следующего поезда идущего в столицу.       – Да, это правда, – кивнула Анна, все еще не решаясь открыть запечатанный сургучом конверт, – но, мне кажется, что эта услуга, не требует столь серьезной благодарности.       – Не скажите, Анна Викторовна, не скажите,– улыбнулся Владимир Николаевич и добавил: – Иной раз малейшее промедление может дорого стоить...       "Так значит, он все-таки был там с каким-то заданием"– подумала Анна и с интересом взглянула на собеседника: "Интересно, с каким?"       – Кирилл Викторович не знал вашего петербургского адреса, – не совсем верно истолковав ее взгляд поспешил объяснить Владимир Николаевич, – вот я и вызвался исполнить роль почтальона.       – Владимир Николаевич, Вы же знаете, как Яков Платонович относится к таким мероприятиям, – вздохнула Анна, – не думаю, что он примет это приглашение.       – Анна Викторовна, – терпеливо продолжал Варфоломеев, – на этом ужине – к слову сказать, не очень многочисленном – будут гости, которых даже Якову Платоновичу будет любопытно увидеть – с некоторыми он знаком еще по своей службе в Санкт-Петербурге... Да, по правде сказать, и мне бы хотелось, чтобы он пришел.       Анна Викторовна внимательно посмотрела на собеседника, однако его глаза остались совершенно непроницаемы.       – Ну что же, – вздохнула Анна, – я передам Ваши слова Якову, но не могу обещать, что он примет приглашение.       – Кроме того, Анна Викторовна, я очень надеюсь и на Ваше присутствие на этом ужине, – чуть понизив голос продолжал Владимир Николаевич. – Дело в том, что у Кирилла Викторовича есть младшая сестра – совсем юная девушка восемнадцати лет, и мне бы очень хотелось, чтобы Вы, Анна Викторовна, взяли ее под свое покровительство...       – Господи, Владимир Николаевич, ну какая из меня покровительница? – изумилась Анна, – я кроме Вас не знаю в Санкт-Петербурге ни единого человека, какой от меня толк юной девушке?       – Нет-нет, Анна Викторовна, Вы меня не правильно поняли, – замахал руками Варфоломеев, – ей не нужна протекция в обществе, ей нужен человек, с которым она может просто поговорить... Так получилось, что девочка очень рано лишилась матери, а ее отец после смерти супруги перестал поддерживать какие-либо отношения с внешним миром, так что она росла не имея ни подруг, ни просто знакомых, к тому же, кажется, у нее очень слабое здоровье... Вот я и подумал, может быть у Вас появится желание просто побеседовать с Софьей Викторовной, вдруг, да ее общество покажется Вам интересным...       – Разве у нее нет родственниц? – удивилась Анна.       – Моя супруга – ее крестная, но к сожалению, слишком большая разница в возрасте не .позволяет им подружиться, – вздохнул господин Варфоломеев. – Есть еще тетка – двоюродная сестра матушки Софьи, но она много лет прожила за границей, к тому же, только недавно овдовела, так что, думаю, ей теперь не до племянницы...       – Даже не знаю, что Вам ответить, Владимир Николаевич, – после долгого молчания произнесла госпожа Штольман, – все это так неожиданно и странно... Единственное, что я могу обещать, мы с Яковом Платоновичем подумаем...       – Ну что же, Анна Викторовна, – понимая, что разговор закончен, господин Варфоломеев поднялся, – о большем я и не прошу, но почему-то мне кажется, что Вы, Анна Викторовна, не пожалеете об этом "странном" знакомстве...       Всю обратную дорогу Митя с восторгом рассказывал отцу, о том, какие вопросы ему задавал господин директор и как он блестяще ему отвечал. Надо сказать, что и сам Яков Платонович был несказанно удивлен, когда Алексей Иванович, попросив Митю обождать в приемной, указал ему написать прошение о зачислении мальчика сразу во второй класс. Правда, напомнил, что тот должен за лето подтянуть Закон Божий и латынь, но высказал уверенность, что с его способностями проблем в этом не будет. Так что Дмитрий Яковлевич имел полное право торжествовать – теперь ему всего лишь оставалось нанять репетитора по латыни, да пошить гимназическую форму установленного образца.       Раз уж все прошло так хорошо, Яков Платонович решил, что хотя это и было не по пути, им просто необходимо заехать в кондитерскую Абрикосова, что напротив Гостиного двора на Невском, и купить торт, чтобы дома как следует отпраздновать Митино триумфальное поступление в гимназию.       С улыбкой наблюдая, с каким аппетитом Дмитрий Яковлевич уплетает глазированные в сахаре и шоколаде орехи и фрукты, высушенные под жарким иранским солнцем, которые были так хороши, что и царская семья не брезговала заказывать детям сладкие подарки именно в этой кондитерской – Яков Платонович размышлял о своей сегодняшней нечаянной встрече.       С Варварой Спиридоновной Бунге и ее супругом он познакомился весной тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, всего через несколько месяцев после того, как в чине коллежского асессора вернулся в столицу из Варшавы, где девять лет прослужил судебным следователем. Тогда он даже не догадывался, что о его переводе в продолжающее расширяться сыскное отделение Управления полиции Санкт-Петербурга похлопотал лично Владимир Николаевич Варфоломеев, с которым ему довелось познакомиться во время расследования одного весьма громкого дела. В дом господ Бунге его пригласили в связи с кражей драгоценностей, которую ему удалось расследовать всего за несколько часов. А еще через день он передал хозяйке ее утерянные ценности, которые изъял у одного известного скупщика краденного. То ли благодарность госпожи Бунге была столь глубока, то ли он произвел на нее впечатление своим талантом сыщика или она оценила какие-то его иные достоинства, но спустя всего неделю после знакомства Варвара Спиридоновна – Варенька стала его любовницей... Выйдя замуж за человека в два раза старше себя, молодая женщина не была счастлива: она жаловалась на скуку и полное отсутствие внимания со стороны супруга – тот якобы много времени проводил на службе и в разъездах – Николай Карлович служил в Министерстве иностранных дел. Яков искренне не понимал, зачем вообще сорокапятилетнему мужчине сделавшему хорошую карьеру, да к тому же весьма состоятельному, жениться на юной девушке. Самого же Якова Платоновича, которому только лишь предстояло продвинуться по службе, такие ни к чему не обязывающие отношения вполне устраивали. Их роман длился несколько месяцев, пока однажды в сентябре Варенька заливаясь слезами не сообщила, что муж получил назначение и через несколько дней они уезжают в Вену. Прощание оказалось непростым, ему даже показалось, что Варвара Спиридоновна разочарована его реакцией и даже ожидает от него каких-то действий, что стало для него неприятной неожиданностью, ведь ему казалось, что в их взаимоотношениях не было недосказанности. После, размышляя о неожиданном отъезде господ Бунге, он предположил, что Николай Карлович заподозрил свою молодую супругу в неверности, что и заставило его увезти ее из России. Хотя, конечно, все это могло быть лишь простым совпадением...       – Папа! Ты что, совсем меня не слышишь? – прервал его размышления громкий шепот Мити.       – Ну что Вы, Дмитрий Яковлевич, конечно слышу, – улыбнулся Штольман, – ты можешь выбрать любой торт, который тебе понравится.       – А глазированные фрукты можно, их Сашка очень любит? – уточнил мальчик, которому очень хотелось задобрить несправедливо обиженную утром сестренку. – И мама тоже, – кивнул Яков Платонович, – заказывай.       Пока Митя, стоя перед поражающей разнообразием всевозможной выпечки витриной, выбирал торт, Штольман вновь задумался. Надо же как все повернулось, ведь теперь он и сам оказался в роли престарелого мужа при молодой красавице жене. Конечно, Анне едва ли придет в голову жаловаться на недостаток внимания с его стороны – Яков Платонович едва заметно усмехнулся, вспомнив прошлую ночь – особенно теперь, когда он ушел в отставку. Но с другой стороны, едва ли бы у него нашлись соперники в Затонске, разве что Антон Андреевич – так этот спор, если он и существовал где-то, кроме воображения доктора Милца, давным-давно был решен в его пользу; а вот Петербург – совсем другое дело. Яков нахмурился, неожиданно вспомнив, как Анна Викторовна улыбаясь машет рукой их новому знакомому Кириллу Викторовичу Рубцову...       Госпожа Штольман проводила гостя, прошла в кабинет мужа и устроилась на самом краешке стула перед огромным дубовым письменным столом, обтянутым новеньким сукном темно-изумрудного цвета. Она покрутила конверт в руках, вздохнула и взялась за маленький серебряный ножик в форме двуручного меча. В конверте оказалась открытка на которой была изображена простая стеклянная ваза с большим букетом ромашек. На обратной стороне тем же почерком что и имена адресатов было написано: "Имею честь пригласить вас на торжественный ужин по поводу наступления лета. Прибыть надлежит 8 июня 1901 года в 6 часов по адресу: Каменноостровский проспект Итальянский дом Рубцовых".       Анна перевернула карточку стала смотреть на ромашки, потом немного подвинула большую черную легавую каслинского литья, которая с недавних пор завелась на столе мужа, и используя ее как подставку прислонила карточку к ней. Петр Иванович, который после прошлогодней Парижской выставки увлеченно собирал каслинские безделушки подарил эту собаку ее мужу, а ей объяснил, что кое-где в Европе легавые собаки являются символом сыскной полиции, так что на столе Якова Платоновича она будет очень кстати. Глядя на поджарое вытянутое в струну тело собаки, замершей в охотничьей стойке, Анна совершенно отчетливо поняла, что господин Варфоломеев мягко, но настойчиво втягивает их с Яковом во что-то пока не совсем понятное... И ведь как умело он подошел к делу! Не желая сразу получить отказ господина Штольмана, он обратился к ней, зная, что ей будет страшно интересно, зачем он хочет видеть их обоих на этом ужине. Ведь чтобы поговорить с Яковом Платоновичем, он мог прийти к ним в любое время. Значит это что-то другое. Но что? На ужине будет некто, кто желает встретится с ее мужем, но хочет, чтобы все выглядело, как простая случайность? Но к чему такая таинственность? А еще это странное предложение – "подружиться" с сестрой Кирилла Викторовича – спрашивается, зачем? Да и захочет ли сама Софья Викторовна с ней "дружить"? Женщина вздохнула и покачала головой – даже если Владимиру Николаевичу и удалось ее заинтересовать, как уговорить Якова? Что-то ей подсказывало, что это будет ой, как непросто.       Анна Викторовна убрала открытку обратно в конверт, вынула из верхнего ящика стола небольшой альбом для рисования, который иногда брала с собой на прогулки, открыла его на чистой странице и потянулась за карандашом. Некоторое время она водила карандашом по бумаге, размышляя, как бы это уговорить Якова пойти к господину Рубцову, но так ничего и не придумав, бросила карандаш на стол и изумленно замерла – с альбомного листа на нее смотрел Кирилл Викторович Рубцов и нахально улыбался...