Петербургские тайны

      Анну Викторовну разбудило громкое и радостное чириканье воробьев. На какое-то мгновение ей даже показалось, что она снова в Затонске, в старом родительском доме: сейчас из раскрытого окна донесется аромат сирени и левкоев, а из кухни вкусно запахнет свежим хлебом и любимыми пирожками с капустой, которые старенькая Прасковья испекла специально для нее... Однако воробьи, которые было расположились за окном их спальни, вдруг дружно захлопали крылышками, сорвались с места и куда-то улетели, а стук копыт и грохот обшитых железным обручем колес ломовика окончательно убедил ее, что со вчерашнего вечера ничего не изменилось – они по-прежнему в Санкт-Петербурге. Если она и была немного разочарована, то длилось это лишь какое-то мгновение – ведь, в конце-то концов, разве так уж важно где ты живешь, если можешь каждое утро просыпаться в объятиях любимого человека. Анна счастливо улыбнулась и закрыла глаза.       Прошлой ночью Якову Платоновичу удалось совершить, казалось, невозможное - несмотря на усталость и переизбыток впечатлений, она совершенно позабыла и о жутком госте, посетившем праздничный ужин в Итальянском доме Рубцовых; и о настойчивых ухаживаниях самого Кирилла Викторовича, которые вызывали лишь легкое раздражение и неловкость; и о навязчивом внимании к ее супругу со стороны его тётушки, которое вызвало у нее множество вопросов, и не на все из них она пока получила ответы. Однако этим утром Анне Викторовне, пребывающей в расслабленно-блаженном состоянии, совсем не хотелось думать обо всех этих важных и значительных вещах, а хотелось наслаждаться тишиной и покоем и как можно дольше ощущать на своих волосах дыхание любимого.       Пожалуй, единственный, кто мог заставить ее сейчас выбраться из объятий Якова Платоновича, это Петенька, но, к счастью, с тех пор, как Глафира Петровна начала кормить его кашей, сваренной по её собственному рецепту, он все чаще обходился ночью, да и утром без ее личного присутствия. Вот и сегодня, хотя часы в гостиной уже внушительно пробили десять раз, няня пока ещё так и не постучала в их дверь. В другой день, возможно, Анна Викторовна отнеслась бы к этому факту с большим сожалением, но сегодня он ее только радовал.       Кажется, она снова задремала, потому что следующее, что она услышала, это снова были часы в гостиной, и на этот раз они сообщили, что уже одиннадцать часов. Она с сожалением вздохнула, хочешь - не хочешь, но нужно было вставать. Она попыталась осторожно, чтобы не разбудить мужа, выбраться из его объятий. Но тот вдруг крепко прижал ее к себе, не давая подняться. Обернувшись, Анна Викторовна обнаружила, что Яков Платонович вовсе не спит, а улыбаясь смотрит на нее своими колдовскими, как два бездонных болотных омута, темно-зелеными глазами.       – Куда это Вы собрались, Анна Викторовна? – спросил он.       – Ты уже не спишь? – растерянно улыбнулась Анна - она-то хотела дать ему возможность отдохнуть после почти бессонной ночи.       – Жду, когда ты проснешься, – шепнул Яков и коснулся губами ее виска.       – Уже одиннадцать, – с сожалением вздохнула женщин, – пора вставать.       – Вы в этом уверены, Анна Викторовна? - уточнил Яков и мягко, но настойчиво привлек ее к себе.       Было в его голосе что-то такое, чему она не могла – а может быть, не хотела? – противиться. Не смотря на всю свою решимость немедленно встать с постели, чтобы сейчас же заняться детьми, которых она не видела со вчерашнего дня, да и домашние дела наверняка требовали ее личного участия... Анна Викторовна вдруг засомневалась, а уж когда его рука случайно, а может быть и нарочно, скользнула по ее груди, всякое желание немедленно покинуть спальню рассеялось, как утренний туман. Она блаженно улыбнулась и закрыла глаза, отдавая себя на волю победителя. Это позволило довольно улыбнувшемуся Якову немедленно взять инициативу в свои руки – а она нисколько не возражала, ведь по ее глубокому убеждению, в любом танце должен вести мужчина...       ...Прошлой ночью благодаря пустой дороге и размашистой Мишкиной рыси, а также небольшому приключению, устроенному Степаном Ивановичем, дорога от Итальянского дома до Певческого переулка заняла даже меньше часа.       За все это время Штольманам едва ли удалось обменяться парой фраз – разговаривать тихо не получалось, голоса заглушало звонкое цоканье кованых копыт по булыжной мостовой, бряцание сбруи и поскрипывание экипажа, а перекрикивать все эти звуки да еще и при постороннем человеке – Степан Иванович еще пока не успел стать таким родным, как Михаил – ни у того, ни у другого никакого желания не было. К тому же Яков Платонович вовсе не жаждал продолжения разговора, который так удачно прекратил вовремя поданный экипаж. Теперь, у него как раз появилось время все спокойно обдумать, прежде чем рассказывать Анне о приглашении Варвары Спиридоновны Бунге и о том, почему он не имеет возможности от него отказаться – надо заметить, именно эта часть разговора его особенно смущала.       Несмотря на немалое количество выпитого коньяка, голова его работала на удивление ясно, но ситуацию это не спасало. Во-первых, он пока так и не понял, для чего понадобился весь этот спектакль с приглашением на ужин – то ли для того, чтобы Варвара Спиридонова обратилась к нему за помощью, то ли чтобы познакомить Анну с Софьей Викторовной. Ну ведь не за тем же Владимир Николаевич затеял эту игру, чтобы дать возможность господину Рубцову поухаживать за Анной! Как не был Яков Платонович зол на него, но такую вероятность он отверг сразу.       Тем временем Мишка догнал большой крытый возок, знакомый всем извозчикам столицы. Впряженная в него пара вороных рысаков была известна своей резвостью и силой.       – Яков Платонович, Вы позволите? – возбуждённо спросил Степан Иванович, придерживая рвущегося в бой Мишку.       – Гони, – махнул рукой тот, без труда узнав возок господина Варфоломеева, который отъехал от крыльца господина Рубцова всего на несколько минут раньше них.       – Держитесь крепче, – предупредил кучер, и привстав на козлах, пустил жеребца вперёд. Мишка уже завелся и теперь несся, распластавшись над дорогой, далеко выбрасывая вперёд свои точеные железные ноги. Обняв Анну, которая погрузившись в собственные размышления не сразу поняла что происходит, Штольман, совершенно неожиданно для самого себя, начал азартно подбадривать то Степана Ивановича, то Мишку. Надо заметить, что и кучер экипажа Варфоломеевых тоже был не лыком шит и давным-давно понял в чем дело, позволяя своим лошадкам показать едва ли не все на что они способны. Некоторое время оба экипажа шли ноздря в ноздрю, кидая комьями земли из под копыт. Слава Богу, что в этот момент им никто не попался навстречу. Однако скоро Мишка, который старался вовсю, стал брать верх, и вот наконец наступил момент, когда знаменитые вороные рысаки главы службы безопасности Государя остались позади. Хотя Яков Платонович и не видел лиц господ Варфоломеевых – окошки возка были темными – но ему почему-то казалось, что за победу своих лошадок они переживают ничуть не меньше, чем они с Анной за Мишку. С удовольствием представив себе разочарованное лицо Владимира Николаевича, Штольман довольно рассмеялся.       – Вот пущай теперь за нами пыль нюхают, – весело крикнул Степан, потихоньку осаживая разгоряченного жеребца. – Как мы их, а, Яков Платонович?       – Молодец! – искренне похвалил его Штольман, который вдруг понял, что именно этого ему и не хватало, чтобы хоть немного унять злость на Владимира Николаевича, который снова втравил их в события, результат которых был ещё совершенно не ясен.       – Ух! Здорово! – воскликнула Анна Викторовна, которую отчаянная скачка удачно отвлекла от размышлений. Кажется, даже жуткая фигура в капюшоне перестала мерещиться ей на каждом повороте. Хорошо еще солнце не успев опуститься за горизонт –спасибо белым петербургским ночам – начало свое обратное путешествие. Добираться до дома в темноте после такого жуткого зрелища было бы пожалуй даже страшно.       Когда Степану наконец удалось успокоить жеребца, вновь почуявшего азарт скачек, и немного замедлить его бег, Штольман вернулся к своим непростым размышлениям. Он вновь попытался связать настойчивое желание Владимира Николаевича видеть их с Анной у Рубцова с тем, что произошло на самом ужине. Собственно говоря, единственное, что случилось лично с ним – это неприятный разговор с Варварой и ее настойчивая просьба о помощи. Но к чему идти ради такой малости на такие сложности? К тому же он был почти уверен, что господин Варфоломеев не знает об их давнем знакомстве – от него он узнать не мог, да и замужняя женщина едва ли стала бы распространятся о своей связи на стороне, следовательно, рассчитывать на то, что Варвара бросится к нему с призывом о помощи Владимир Николаевич не мог. Если конечно и это действие не было отрепетировано заранее. Он не знал насколько близко госпожа Бунге знакома с Варфоломеевым, и мог ли Владимир Николаевич затеять этот спектакль ради нее. Но зачем? Гораздо проще ему самому было попросить Якова за тётушку крестницы супруги, в этом случае вероятность, что он согласится помочь была бы гораздо выше. А устраивать встречу на праздничном ужине, на глазах у десятков людей, которые умели профессионально замечать и не такое, было по крайней мере нелепо. Следовательно, настойчивое желание видеть их в доме Рубцова скорее касалось Анны, а не его самого. Это ее присутствия всеми правдами и неправдами добивался Владимир Николаевич, а он был лишь сопровождением или скорее нежелательной, но неустранимой помехой, и не была ли в этом случае Варвара попыткой хотя бы на время отвлечь его внимание? В таком случае, попытка, похоже, удалась. Надо сказать, что этот вывод его совершенно не обрадовал. Но Анна Викторовна пока лишь намекнула на то, что увидела что-то необычное. Яков осторожно повернул голову и посмотрел на жену – та положила голову ему на плечо и, похоже, задремала. Яков вздохнул – кажется, с расспросами придется подождать, хотя бы до тех пор, пока они не окажутся дома...       Едва выйдя из галереи Анна Викторовна собиралась рассказать Якову Платоновичу о том, что происходит в Итальянском доме. Наверное, если бы ей представилась такая возможность, она бы непременно так и сделала, но поскольку сразу такой возможности у нее не было, то поразмыслив, она решила вначале все проверить сама. Ведь неизвестно, как отреагирует на ее рассказ Яков, который всегда весьма болезненно относился к ее общению с духами; а уж с учётом не самого разумного поведения Кирилла Рубцова – Анна была уверена, что его попытки ухаживать за ней не остались не замечены её мужем - можно было ожидать чего угодно. Да и в самой истории её смущали многие обстоятельства: во-первых, с самого детства привыкшая к общению с духами, Анна Викторовна не могла припомнить чтобы это явление когда-либо, даже в детстве, вызвало у нее такой ужас. Конечно ей приходилось сталкиваться с разными духами, некоторые из них были весьма опасны. Взять, например, Ферзя, который убил несколько человек и вполне мог убить Якова Платоновича, потому что считал его одним из виновников своей гибели. Хорошо, что тогда им с Антоном Андреевичем удалось предотвратить такое развитие событий. Но чтобы одно только появление духа вызывало такой леденящий ужас, от которого в прямом смысле слова, стыла кровь и цепенели руки и ноги, такого Анна Викторовна припомнить не могла. Кроме того, она предположила, что именно этот дух является если не основной, то уж точно не последней причиной таинственной, не поддающейся лечению болезни Софьи Рубцовой. Ведь не зря же она почувствовала себя плохо сразу после его визита в зал, едва ли это обстоятельство было простым совпадением.       Было и ещё кое-что, а именно, живые глаза на портрете матушки брата и сестры Рубцовых. Как сказал бы ее дядюшка – это был самый настоящий contact, и дух пошел на него по своей воле. Значит, ему, скорее всего, тоже нужна помощь. Получается, что в Итальянском доме господина Рубцова обитали как минимум два духа, не многовато ли для одного места? Как показывал опыт, если в одном месте обитает больше одного духа, значит они не могут быть не связаны между собой.       В общем, обдумав все за и против, Анна Викторовна решила, что пока не станет посвящать Якова Платоновича в свои открытия, а попробует разобраться сама, если, конечно, Софья Викторовна захочет продолжить их знакомство. О том, что делать, если не захочет, Анна Викторовна решила пока не думать. Но оставлять в беде беспомощную девушку, которая похоже вообще не понимала что происходит, она уж точно не собиралась.       ...Только после того, как совсем рядом в Петропавловской крепости грянул полуденный выстрел, а следом и часы в гостиной, уже ни на что не надеясь, честно пробили двенадцать раз, Яков Платонович все-таки согласился, что нужно встать, и неохотно выпустил супругу из объятий. Анна Викторовна уже давно прислушивалась к происходящему за дверью, ожидая услышать стук в дверь либо Глафиры Петровны, либо Сашеньки, а то, не дай Бог, и Марии Тимофеевны, которая очень не любила, когда кто-то, кроме Петра Ивановича, разумеется, пропускал завтрак, а ведь дело шло уже к обеду. Однако все осложнялось тем, что из одежды на ней было только одеяло, и ни ночной сорочки, ни пеньюара в пределах досягаемости не наблюдалось. Черное вечернее платье, как и корсет и целая кипа кружевного нижнего белья, со вчерашней ночи так и валялись в беспорядке на полу. Анна беспомощно оглянулась, укоризненно взглянула на Якова, и вдруг почувствовала, как ее щеки начинает заливать румянец - она вспомнила, как накануне он выставил опешившую служанку из комнаты и запер дверь на ключ, сообщив удивленной Анне Викторовне, что не хуже Сони поможет ей снять вечернее платье, да и все остальное тоже... Собственно говоря тогда, Анна Викторовна ничуть не возражала против такого развития событий, однако теперь Яков Платонович с интересом наблюдал, как она выйдет из щекотливого положения – бежать совершенно без всякой одежды через всю комнату было для нее абсолютно невозможно – и похоже помогать он ей не собирался. Но и Анна Викторовна не планировала сдаваться.       – Яков Платонович, Вы не могли бы принести мне пеньюар из ванной комнаты, – попросила Анна.       – Только если Вы позволите мне забрать одеяло, – усмехнулся в ответ тот и попытался стянуть с Анны ее последнее убежище, – боюсь, моя одежда там же, где Ваш пеньюар.       – Ой, нет! Тогда не надо! – воскликнула Анна Викторовна опасливо кутаясь в одеяло.       – Тогда как же нам быть? – вкрадчиво спросил Яков, глядя на смущенную супругу.       Анна Викторовна еще раз огляделась и неожиданно схватила лежащую неподалеку на полу белоснежную сорочку мужа, в которой тот накануне вернулся с праздничного ужина. Счастье, что сам он ее не заметил! Быстро накинув сорочку на плечи, она ловко увернулась от попытавшегося ее поймать Якова, и весело смеясь и шлепая босыми ногами по полу сбежала в ванную комнату, благо войти в нее можно было не только из коридора, но и из спальни...       Вся большая семья наконец собралась в столовой Мироновых только за обедом. Даже Петр Иванович явился без опозданий в новеньком с иголочки сюртуке, а не в китайском халате, чем изрядно удивил и порадовал строгую невестку, был трезв и весел. После обеда, за которым в основном обсуждали вчерашний праздничный ужин, и Анне Викторовне с Яковом Платоновичем пришлось ответить на множество вопросов, все наконец занялись своими делами. Виктор Иванович удалился в свою комнату – пользуясь предоставленной супругой свободой на сегодняшний вечер, он собирался вздремнуть. Мария Тимофеевна в кои-то веки нашла свободную минутку, чтобы полистать женские журналы, которые во множестве скупала в книжном магазине на первом этаже их дома и звала с собой Анну. Дети, уставшие после утренней прогулки, которая, как оказалось, и дала возможность родителям встать едва ли ни в час дня, тоже разбрелись по своим комнатам – Сашенька хотела порисовать и надеялась заманить туда маму, чтобы та оценила ее последние работы, а Митя собирался заняться латынью, пока отец не договорился с репетитором, он хотел попробовать изучать ее сам по учебнику, который порекомендовал директор гимназии и который они с отцом уже успели приобрести. Петр Иванович удалился к себе, должно быть, мечтал поскорее переодеться в свой любимый халат и провести тихий вечер раскладывая пасьянсы вкупе со стопочкой коньяку – благословенная Прасковьина рябиновая, которую он предусмотрительно прихватил с собой из Затонска, давно закончилась. Анна Викторовна благодарно чмокнула матушку в щеку, пообещав прийти поближе к вечеру – до этого она хотела посмотреть рисунки дочери – и отправилась в Петенькину комнату. Она ужасно соскучилась по малышу, которого не видела почти сутки, кроме того, нужно было дать Глафире Петровне хотя бы немного времени, чтобы она могла спокойно пообедать и привести себя в порядок. К тому же Анне Викторовне очень хотелось отвлечься от размышлений о вчерашнем визитере, который так ее напугал и к которому так или иначе возвращались ее мысли. Штольман немного посидел с женой и сыном, но когда пришла пора укладывать закапризничавшего мальчика спать, отправился в свой кабинет. Он оказался перед сложным выбором – завтра в полдень его ожидала у себя не только Варвара Спиридоновна, но и их с Петром Ивановичем поверенный, о встрече с которым они договорились еще неделю назад. Вспомнил он об этом только ночью по дороге домой и теперь размышлял, как ему поступить.       После недолгих раздумий Яков решил написать Варваре Спиридоновне записку и попросить перенести встречу не только на другой день, но и в другое место – ему совершенно необязательно было встречаться с ней в ее квартире, побеседовать можно было и на улице. Он открыл верхний ящик своего стола – хотел вынуть лист бумаги и конверт, но неожиданно обнаружил там альбомчик для зарисовок, который Анна иногда брала с собой на прогулку. Этот альбомчик его супруга купила едва ли не в первый день их пребывания в столице – ее вообще очень обрадовало их соседство с книжным магазином, в котором кроме книг, журналов и открыток продавались и писчебумажные принадлежности, а также имелся небольшой выбор товаров для художников – так что все наброски и зарисовки были сделаны уже в столице. Яков улыбнулся и открыл альбом.       На первой странице перед ним возник уходящий вдаль Невский проспект с нависающими с обеих сторон громадами каменных домов с высокими готическими окнами, которые оставались темными и неприветливым даже в солнечные дни - первое и видимо самое яркое впечатление, которое оставляла Северная Столица. Здесь же она нарисовала их новый дом в Певческом переулке – дубовые двери в единственной парадной закрыты; огромные окна-витрины с выставленными в них журналами и открытками; симметричные эркеры-фонарики на втором и третьем этажах и немного странный, чуть ниже остальных, четвертый этаж – мансарда. На другой страничке Анна пыталась изобразить ангела с крестом на Александрийской колонне, что на Дворцовой площади – Темный Ангел – так она его назвала, он и вправду всегда казался темным и в солнечную погоду с летящими по голубому небу белоснежными облаками и на фоне свинцовых туч, которые едва не цеплялись за него своими рыхлыми до краев налитыми водой животами. Дальше он пропустил несколько страничек, там были лишь непонятные наброски орнаментов; какие-то цветы, кажется сирень, а может, и черемуха – он в них не особенно разбирался. Яков листал дальше. А вот этот набросок Анна сделала при нем – они тогда ходили гулять и кормили черных лебедей и уток на Лебяжьей канавке. Штольман осторожно коснулся крошечной фигурки в пальтишке до колен и капоре – Сашенька, рядом мальчишка с растрепанными ветром волосами – Митя, а вот и он сам толкает перед собой Петин экипаж на высоких тонких колесах. Штольман улыбнулся, вспоминая тот чудесный день. Все еще улыбаясь, он перевернул страницу и опешил – на него нагло смотрел Кирилл Викторович Рубцов собственной персоной... Якову показалось, что пол у него под ногами качнулся и медленно поплыл по кругу, как карусель на базарной площади... Он быстро захлопнул альбом, бросил его обратно в ящик, с размаху загнал ящик на место и откинулся на спинку стула. Да, похоже, он недооценил размер проблемы... А ведь всего пару часов назад он был совершенно уверен, что все это ему только показалось...       Анна Викторовна еще немного полюбовалась на улыбающегося во сне Петеньку и кивнув Глафире Петровне осторожно встала. В коридоре громко бухнула дверь, Анна взглянула на малыша, опасаясь как бы он не проснулся, но мальчик сладко спал и причмокивал во сне губами.       – Наверное, опять где-то окно забыли закрыть, – шепнула Анна глядя на невозмутимую Глафиру Петровну. Та пожала плечами, дескать, чего еще ждать, с такими бестолковыми горничными. Анна осторожно вышла из комнаты и тихонько затворила за собой дверь. Обернувшись, она увидела спину Якова Платоновича, которая стремительно удалялась по коридору.       – Яков Платонович, куда Вы? - удивлённо произнесла она.       Однако он даже не обернулся, очевидно просто не услышал ее вопроса. Женщина пожала плечами и пошла в комнату дочери, где разложив на столе свои рисунки ее с нетерпением дожидалась Сашенька.        Петр Иванович! Ты где? – останавливаясь в прихожей квартиры Миронова-младшего позвал Штольман.       – Яков Платонович, ты что ли? – после недолгого молчания откликнулся тот.       – Да я, кто же еще? – ответил Яков, пытаясь понять, из-за какой закрытой двери отвечает ему приятель. – Ты где?       – Ты, Яков Платонович, в гостиную проходи, я сейчас выйду, – сообщил голос и, как показалось Якову, зевнул.       Штольман пожал плечами и направился в гостиную с полукруглым эркером. Он некоторое время задумчиво смотрел в окно и не спеша обернулся, услышав, как открылась дверь спальни. Петр Иванович в китайском халате, тапочках на босу ногу и с растрепанными, как после сна волосами, поеживаясь вышел из спальни.       – Задремал после обеда, – развел он руками и внимательно посмотрел на зятя: – Что это ты, как в воду опущенный, или случилось что?       Яков посмотрел в окно, вздохнул и решился:       – Мне, похоже, Петр Иванович помощь твоя нужна, – серьезно произнес он.       – Пойдем-ка присядем, – предложил Петр и кивнул на кресла.       – Пойдем, – согласился Яков.       – Ну, рассказывай, что от меня требуется, – открывая початую бутылку коньяка спросил Миронов.       Он уже успел самолично достать из буфета коньяк, стопки и блюдце с лимоном и теперь с интересом смотрел на зятя.       – Мы ведь с тобой завтра встречаемся с поверенным, так? – уточнил Яков.       – Ну, да, в полдень, – кивнул Петр, – я помню.       – Давай-ка, Петр Иванович, перенесем встречу на часок, а сами заедем в одно место ненадолго, – предложил Яков Платонович.       Петр Иванович удивлённо посмотрел на Якова и осторожно поставил открытую бутылку, из которой так ничего и не налил, обратно на стол.       – Давай заедем, раз надо, – произнес он, пристально глядя на Якова, – а что за место такое?       – Да, – отмахнулся Яков, – одна старая знакомая решила, что очень нуждается в моей помощи, думает, что попала в сложную ситуацию... Ну и назначила мне встречу у себя дома. А я, как последний дурак, согласился...       – А теперь, значит, передумал? – недоверчиво уточнил Петр Иванович.       – Да нет, не передумал, выслушать мне ее все равно придется, – поморщился Яков, – хочу чтобы ты меня у парадного подождал, – и серьезно посмотрел на друга: – Вдруг мне свидетель понадобится.       – Господи! Яков Платонович, свидетель чего? – разволновался Миронов-младший.       – Да не мучай ты меня, Петр Иванович! – отмахнулся Штольман. – Сам не знаю, вот только не лежит у меня душа к этому "визиту" и все тут! Наливай, чего ждешь?       Миронов молча разлил по стопкам коньяк, удивленно проследил, как зять одним махом выпил полную стопку, потом налил себе еще, снова выпил и мрачно уставился в стену. Петр Иванович покачал головой – не часто ему доводилось видеть Якова в таком состоянии. Он тоже выпил, взял дольку лимона и спросил:       – А Анну, стало быть, посвящать в это дело не хочешь?       – А зачем? – спросил Яков. – Во всяком случае пока. Может быть, там дело выеденного яйца не стоит, а она захочет знать, кто да что, да почему...       – Я так понимаю, что главное здесь "почему"? Почему ты считаешь, что должен помочь этой "старой знакомой", правильно? – уточнил Миронов и задумчиво добавил: – Понимаю, сложно отказать женщине с которой был близок, если она просит о помощи, даже если это было очень давно...       Штольман поморщился, но возражать не стал.       – Хорошо, я сейчас же отправлю записку нашему поверенному и перенесу встречу на час дня, так? – уточнил Миронов.       – Так, – кивнул Штольман.       – Хорошо, а завтра мы выйдем из дома часов в одиннадцать, доедем до?..       – Большой Морской, дом семь, – машинально ответил Яков.       – До Большой Морской, семь, – кивнул Миронов, – ты поднимешься к своей знакомой, а я буду ждать тебя на улице, все верно?       – Верно, – мрачно кивнул Штольман.       – Вот и ладно, – вздохнул Миронов и уточнил: – Еще по стопочке?       – Наливай, – махнул рукой Штольман.       Поздно вечером, когда Анна наконец добралась до спальни – после того, как она уложила Петеньку, ей пришлось еще посидеть с Сашенькой, которая никак не могла заснуть – Яков Платонович уже крепко спал, закинув руки за голову. Ей показалось, что за ужином он был чем-то озабочен, и хотела выяснить, причину его изменившегося настроения. Она осторожно забралась под одеяло и нежно коснулась его щеки губам – обычно этого бывало достаточно, чтобы он проснулся, однако, не в этот раз – Яков даже не шевельнулся. Анна Викторовна вздохнула и осторожно повернулась на бок. Спустя несколько минут, когда она уже спала, подложив под щеку сложенные лодочкой ладони, Яков открыл глаза и мрачно уставился в потолок...