Под прикрытыми веками она видит негу ставшего привычным ледяного неба.
Аанг слишком сильно любил летать. Или слишком сильно любил, когда летала Катара? Честно признаться, ей это было не слишком важно. Само ощущение полета, эта легкость — вот, что было важно для Катары. Ей было так легко забываться в небе, вольность наполняла тело и легкие, как горячий воздух неспешно наполняет шарики. И сейчас она поднимает голову на предмет, отбрасывающий на неё громадную тень, после чего блеск сперва счастья, а следом и испуга пробегает в её океанской глубины глазах, сейчас с вопросом глядящих на искренне улыбающегося мага воздуха. — Неужели ты посадишь меня на… на летающего бизона? — тонкие девичьи брови забавно поднимаются. — Да. Ты добра и великодушна, сострадательна, но ярость и страх неудач порой ослепляют. А с ними нужна… нужна ласка. Тебя что-то смущает? — его улыбка превращается в самодовольную ухмылку. — Стой, подожди… Ты посадишь меня на другого бизона? Даже не с тобой? Н-но я же не умею им управлять, я не маг воздуха! Это плохая идея, Аанг, очень плохая. Мне она не нравится, — её лицо становится все более и более хмурым с каждой секундой, и это выглядит одновременно мило и жутко. — Катара… — его губы тронула ласковая улыбка, а взгляд стал таким до безумияИ пропало солнце.
И вновь густые кровавые полосы отчаяния прочерчиваются на лице мага воды в тот момент, когда она закрывает отражающие страх глаза. И вновь небо превращается в алое зарево, а девушка тонет в соленой вязкой жидкости, чувствуя, как до смерти холодные руки тянут вниз, а багровые слезы заполняют легкие, не давая и шанса на выживание. Темная ладонь, стремительно тянущаяся наверх, скрывается в отзеркаливающем такого же червонного цвета мир.Над ними сверкает раскат. Или это так гудит в её висках?..
Хватка трясущихся рук резко ослабевает. Катара, будто оглохла от грома, не слышит ни рыка скидывающего её и улетающего от страха бизона, ни крика Аанга. Слышит лишь со звоном бьющееся сердце и до боли окропляющий нежное лицо дождь, когда капли мелодично разбиваются об острые скулы. Отрывки, отрывки, отрывки — они мелькают, сменяя друг друга, стоит лишь моргнуть. Вот взгляд устремляется на с невиданной скоростью изменившийся пейзаж: мирная земля будто почернела, а покачивающиеся в такт друг другу тонкие деревья сейчас гнулись к самой земле, неравномерно сгибаясь и не до конца выпрямляясь, и казалось, что они сломаются, как тонкая веточка. А теперь перед глазами небо… Прежде чистое и нежное, как душа только рожденного дитя, потемнело до такой степени, что даже бездонной голубизны радужки Катары после смешения цветов окрасились в мутно-черный. «Наверняка его свинцовые глаза сейчас безумно красивы» — проносится между потока мыслей, путающихся в темной голове также, как путаются на ней длинные волосы, пока девушка стремительно летит вниз, не чувствуя конечностей из-за со всех сторон прижимающегося дождя. «Дождь?.. Вода!» — теперь… не страшно? А Аангу, черт возьми, еще как. До дрожи по телу, до срывающегося на хрип от крика голоса. До отчаяния, приводящего к прыжку в многометровую бездну, до осознания абсолютного недостатка своих возможностей и опасностей. До смерти. Но…Разбиться — не страшно. Не спасти её — вот, что страшно.
Рука об руку: юноша, упавший вслед за магом (черт возьми!) воды тянется к ней длинными пальцами, и та, когда видит его, внезапно осознает: прыгнул! И… что теперь? Когда парень еле-еле достает до кончиков её пальцев, то с силой сжимает их в своей впервые смертельно ледяной руке. Крепче, крепче, крепче соединяются их ладони, переплетаются пальцы, словно тела в танце: темные и почти белые костяшки соединяются друг с другом, прижимаясь плотнее и плотнее. Они поймали друг друга. И, может, не совсем в прямом смысле?.. Если бы Аанг сейчас мог что-то сказать так, чтобы потоки воздуха из-за «свободного полета» позволяли услышать, то он, однозначно, с подбадривающей улыбкой произнес бы: — Было приятно с тобой познакомиться! Ты мне нравилась! — а после закричал бы, что есть сил, о помощи. Они неслись к земле, будто неумолимо желая с ней встречи, не выпуская бешено нестабильные руки друг друга, до боли сдавливая чужие пальцы. Если выживут — у Аанга точно останутся синяки от с силой впивающихся в него длинных женских ногтей. «Выживем» — лишь проскользнуло в голове девушки, и она почти самодовольно ухмыльнулась. Обычный для Аанга дождь, капля за каплей, для Катары — мощнейшее оружие. И она бы раскрыла, пускай и с неохотой, свою тайну, (по которой, если говорить честно, до безумия соскучилась) если бы не увидела летящую к ним здоровенную махину, которая для своих размеров была довольно быстрой. Совсем недолго оставалось лететь вниз и слушать недокрик мага воздуха — мокрая шерсть спасителя сейчас была настолько кстати… Несколько секунд необходимо Аангу, чтобы понять — он жив. Они живы. Она… живее всех живых. Горячая от волнения, насквозь мокрая, Катара, совершенно не думая, прижимается к монаху, прочно обвивая тонкими на вид руками, уверено сжимая в своих объятиях, и тот умолкает. И вновь не сразу соображает — лишь спустя секунду сглатывает, пытаясь выровнять дыхание и успокоить бешеное, как и у прижимающейся к нему девушки, сердцебиение. Разве она не?.. Тогда… плевать. И парень обнимает в ответ. Крепко, словно не заботясь об осторожности, так, чтобы точно больше никуда не делась — сильнее, чем думал, что может вообще нарушать чье-то личное пространство. Всхлип, который он слышит, звучит, словно гром, но лишь в его голове — на деле он тише, чем выливающийся на них дождь. Маг воздуха вздрагивает, поджимает трясущиеся губы, сдерживая собственный тяжелый вздох, немного расслабляя прочные, как и их дружеские узы объятия. Трясущееся, теперь от холода тело Катары вновь кажется юноше настолько хрупким. Будто высохший, без воли снятый с дерева листочек. Также она дрожит, мнется, жмется, не понимая, что сама себя раскрошит, если продолжит. А она готова, готова крошиться в его руках, а после разлететься по ветру. Но… разве Аанг позволит? Аппа — бизон Аанга — стремительно приближался к какой-то пещере. Чрезвычайно умное животное. Он такие места, конечно, жуть как не любит, но грозу он не любит, пожалуй, больше. Темнота матовых камней делала пещеру крайне мрачной. Как бы не хотелось, но эту тьму даже интимной называть нельзя: хоть глаз выколи — ничего, черт возьми, не видно. Аппа неповоротливо зашел почти до самой стенки, к счастью, необитаемой пещеры, куда не доставала даже крупинка и без того почти отсутствующего снаружи света. Дружеские объятия магов расслабляются лишь тогда, когда руки внезапно остывшей от волнения девушки настолько леденеют, что становится больно даже касаться чего-либо — её приятный загар почти побелел и слегка покраснел. — Ты замерзла, — покрасневшие глаза юноши недоверчиво щурятся, и набравшийся смелости юноша берет руки Катары в свои, идеально помещая их и сжимая кулаки, пытаясь согреть её небольшие ладони своими настолько же заледеневшими. — Подожди секунду, сейчас… — он быстро отстегивает свой насквозь мокрый плащ, откидывая куда-то в сторону, сейчас совершенно не заботясь о его сохранности, и, смущенно выдыхая, расстегивает верхние пуговицы накидки, быстро и её скидывая с себя. — Снимай кофту. — Ч-чего? — лицо приобрело бы пунцовый оттенок, не морозь её так сильно. А вот лицо Аанга в момент приобрело этот самый оттенок, когда тот понял, что вообще сморозил. — Что ты делаешь? — дрожащие губы выдают девушку еще сильнее, и Аанг нервно сглатывает. — Снимай кофту, надевай накидку. Она относительно сухая, плащ защитил от полного промокания. На мне, как видишь, есть рубашка. Теплее будет, если мокрую юбку снимешь тоже, но это как-то… — О… да, конечно, — Катара отвечает раньше, чем магу воздуха приходится придумывать, что сказать дальше. Она неловко тянет застывшие руки к краям кофточки, содрогаясь от соприкосновения пальцев и теплого живота, а парень перед ней стыдливо отворачивает голову и зажмуривает глаза, продолжая держать в руках накидку. Когда же слышит кроткое «всё», то неспешно открывает глаза. Осмотрев её, все-таки решившую избавиться и от юбки, понимает, что в этой накидке (которая Аангу чуть ниже бедер, а ей оказывается до колен) та выглядит довольно мило. Но ей однозначно не идет настолько бесформенный желтый. Молчком парень сквозь темноту всматривается во внешний вид девушки, совершенно не обращая своего внимания на оголенные ниже острых колен ноги, как минимум потому, что почти не видит их. Задумчиво щурясь и касаясь широких губ пальцами, он в один момент тянется к своему оранжевому поясу. За пару секунд развязывая шнуровку, он придвигается к сидящей Катаре и надевает ремешок на талию, завязывая спереди туже, чем рассчитан этот пояс — даме он определенно большой. Вновь вглядываясь, он поворачивает предмет одежды шнурками назад, а затем возвращая на место, опять присматриваясь и, как бы забавно это не звучало, придерживая слегка спадывающие из-за отсутствия ремня штаны под смешки Катары. — Да, так определенно лучше. Но желтый тебе все равно не идет, — тихо проговаривает Аанг, и, будь в пещере не так темно, однозначно увидел бы все-таки рдеющие мягонькие щеки мага воды. С губ срывается тонкое «спасибо», а холод перестает так сильно сдавливать её. Девушка поджимает под накидку ноги, и сохранившая тепло чужого тела одежда прижимается к холодней девичьей коже. От контраста температур мага воды заметно передергивает. Правда, не так сильно, как от собственных мыслей. Она… ни на что не годится. Парень же поднимает взгляд на выход из пещеры — дождь словно и не думает заканчиваться. И сколько же он будет длиться? И как же сбежавший бизон? И как они? Да и вообще, как и где потом его искать?.. Горько помыслив монах вновь обращает светлый в темноте пещеры взор на девушку, а потом подрывается со своего места, словно ошпаренный, магическим (в прямом смысле) образом быстро спускаясь с бизона, на котором они сидели все это время. На его штанах заметны следы мокрющей шерсти. — Сейчас, подожди немного! — в темноте, разбавляемой лишь светом от выхода, который светом-то назвать нельзя было, и блеском чужих и собственных глаз, юноша мечется, спотыкаясь, врезаясь, что-то бубня и ворча под нос. Взгляд Катары никак не желает фокусироваться, да и не может — в такой темноте совершенно ничего не видно! Победный возглас, сопровождаемый активным копошением, долго себя ждать не заставляет и эхом проносится по месту остановки, вызывая у Катары смешок, отчего мокрые пряди волос вновь падают на смуглое и без сумерек лицо. Следом слышатся очередные шорохи: словно давят сухие листья, ломают старые ветки и бьют друг о друга бесконечно долго покоящиеся на месте камни. Слышатся они где-то с минуту, не прекращаясь до тех пор, пока не остается лишь стук и не показывается первая искра. Пламя танцует. Танцует опасно, безжалостно, словно пара, выплясывающая дикое танго, какое практикует Нация Огня в своих громадных бальных залах. Пара, что сливается воедино в слаженных, идеально отточенных движениях, содрогается так, будто сейчас сломает стены комнатушки, в которую так несправедливо заточена. Пламени, как и всему живому, нужна свобода. Оно — и есть жизнь. Отчаянно, безумно, красиво, словно полные надежды глаза, оно показывает свой неумолимо страстный характер, свою тягу совершенствоваться, любить, страдать, восхищаться, увядать и снова восставать из собственного пепла — своё неугасимое желание жить. И сейчас сигнальные язычки рисуют невообразимые узоры, безжалостно плавят ледяной воздух вокруг себя, создают музыку для того самого танго своим в такт звучащим треском. Огонь так неудержим, бесконечен, до безрассудства опасен, страшен, и в той же степени прекрасен.И кто бы мог подумать, что океан в его свете будет еще прекрасней?
Улыбка ложится на губы Аанга, когда он смотрит на неё через тающий от жара воздух. Видит все детали: полуулыбку на нежных тонких губах, переливающиеся мокрые пряди, ручной работы ожерелье (насколько он знает, обручальное?..) на тонкой влажной шее и даже упавшую на блестящую щеку с закрытых глаз ресницу. Лишь её тихое, выравнивающееся во сне дыхание, находящееся в тандеме с треском костра, наполняют пещеру сводящим с ума уютным эхом, особой атмосферой. Парень не перестает смотреть на бездонный океан в лице одной лишь удивительной девушки. И также не перестает улыбаться, рассматривая мягкие расслабленные черты лица. — И все-таки желтый ей не идет… — не сдерживается, шепотом констатируя факт, и в этот же момент вздрагивает.Какого… какого черта?!
Эти внезапные улыбки, порывы нежности, голос, необычные взгляды — все происходящие с ним изменения, стоит девушке оказаться рядом, это все… Нет-нет-нет-нет-нет… Не может… не может этого быть!(Еще как может.)
— Идиот, — безнадежное, печальное и до боли точное. Исторический момент — впервые в жизни этот маг воздуха оскорбил кого-либо, пускай и было это обращено к самому себе. Да. Он, черт возьми, идиот! Идиот, который влюбился. Влюбился и не желает отпускать — никак не может сказать Катаре, что она должна улетать уже завтра… Ведь все эти полеты были придуманы для того, чтобы остаться наедине. Совсем. И, наконец, поговорить с ней, сказать все, о чем Аанг думает, ведь больше они, скорее всего, не увидятся. И кто бы мог подумать, что в этом будет заключаться величайший в его жизни провал?..И вновь пропало солнце. Его солнце.
И даже когда оно вновь выглядывает из-за порочных туч, освещая и проснувшуюся, вышедшую на улицу в своей прежней одежде, вдыхающую свежесть после дождя Катару, легче не становится. И его задумчивость слишком сильно заметна. — Всё в порядке?.. — рука южанки неосознанно касается его плеча, и та чувствует, как парень вздрагивает. На что он лишь с ненавязчивой улыбкой отвечает: — Конечно. Тебе не о чем беспокоиться, Катара.И он знает, что лжет. Он влюбился. А влюбившись, он… потерял всё.
И Катара, сама того не подозревая, влюбляет его в себя еще сильнее, когда прижимается, боясь не удержаться на этот раз, краснея, будучи не в силах ничего с собой поделать. Когда проявляет слабость, которую не проявляла никогда. Она кажется такой… хрупкой. Хрустальной. А внутри целый океан, бьющий по ломким ювелирным стенкам в попытке вырваться наружу. И целый океан все-таки вырывается, но нежно, будто льется из предназначенного для праздников графина, что находится в руках прислуги, осторожно наливающей его содержимое аккурат до краев бокала из дорогого стекла ручной работы. И происходит это тогда, когда девушка срывает яблоко и терпеливо ждет, чтобы животное, чуть её не убившее, перестало бояться и подошло. И Аанг влюбляется сильнее. Теперь каждое её движение, слово, действие — все он видит иначе. И, с какой стороны бы он не смотрел, смысл все равно оказывался один — Катара идеальна. Она нежно улыбается потомку первых магов воздуха, кротко протягивая яблоко в аккуратной руке. Боится. Но не дрожит. Держится. Хорошо держится. Настолько хорошо держится, что и бизону становится не страшно. Малюсенькое в сравнении яблоко мгновенно оказывается в широкой пасти, и девушка одобрительно гладит его по мордочке. И все-таки урок она усвоила… Лететь до храма остается недолго. Вымотанная Катара, несмотря на сладкую дневную дрему, ложится спать сразу, как возвращается, и футон для неё, даже после прекрасного воздушного бизона, кажется таким родным, что и засыпает она с улыбкой. Кто вообще мог подумать, что можно так сильно скучать по твердой кровати?.. А вот Аангу сейчас точно не до сна. Лишь стоит ему направиться в свою комнатку, как слух стоящего спиной парня пронзает голос одного из старейшин. И одного лишь мельком услышанного «…в тяжелом состоянии…» магу воздуха хватает, чтобы, недослушав, на всей возможной скорости ринуться в заветную, ничем не отличающуюся от других комнатушку. Будь ситуация иной на такое неуважение, наверняка, обиделись бы, но не сейчас. Это было слишком, слишком важно. Дверца резко распахивается. Капля пота стекает по набухшей на голове вене, скатываясь по виску. Мокрая, грязная, тяжелая накидка с трудом поспевает за быстрыми движениями юноши, равно как и его дыхание. Сердце же, наоборот, неумолимо ускоряет темп, словно вот-вот выскочит, когда Аанг видит его. — Привет, Аанг… — сухой старческий голос прикованного к кровати Гияцо звучит весело, но не сказать, что бодро. — Учитель… — парень говорит болезненно-хрипло, будучи не в силах проглотить застрявший в передавленном горле ком. Он передвигается с трудом. И речь не о старшем монахе, речь об Аанге. Юноша, словно застыл, не может и с места сдвинуться. Он с силой отрывает приросшую к полу ногу, делая шаг, но не сгибая в колене, словно деревянная фигурка. Онемевшие конечности не слушаются, слишком долго двигаясь к постели наставника. Сесть оказывается еще сложнее. Морщинистая рука старца накрывает кисть младшего товарища в попытке остановить дрожь, но она лишь усиливается. Не замечает Аанг, как в молчании на лице его сами собой рисуются мокрые соленые дорожки. Почему это все происходит именно сейчас? Почему это все происходит вообще?.. — Ты встревожен, — и вновь этот задорный прищур, эта сухая, но чувственная улыбка… — Все так сложно… Я-я просто не могу справиться с этим, учитель. Вам незачем слушать мое глупое нытье, я слаб, глуп и не способен принимать решений — за меня это всегда делали вы. Я настолько эгоистичен, что даже сейчас говорю о себе, я просто… жалок, — слезы беспрестанно льются, превращая светло-серый цвет глаз в цвет, что приобретают омытые дождем камни. Или это цвет проливающих тот самый дождь мрачных туч? Он не знает, и не желает знать. А уж Катара бы точно узнала… Слышится глухой смех, смешанный с кашлем, от которого сердце Аанга вновь пускает трещину и пропускает удар. — Вот, в чем дело… Никогда не думал, что застану тот момент, когда ты влюбишься, — жилистая рука наставника крепче сжимает ладонь юного мага, и тот поднимает на него свой взгляд. Что поделать, таковы уж мудрецы — от них ничего не утаишь, как бы сильно не хотелось. — Не думал, что настанет момент, когда я вновь в кого-то влюблюсь, — за произнесенными шепотом словами следует горькая усмешка, а Гияцо от этого хмурится, сдвигая реденькие белые брови к переносице настолько, насколько мог. — Я думал, что уже все для себя решил, еще тогда, но… — Но не думал, что судьба все-таки найдет лазейку? — и снова беззвучный смех, сопровождаемый незаметными кивками держащего наставника за руку всё ещё трясущегося Аанга. — Думать — это точно не мое, — очередной, даже не замаскированный горький смешок срывается с искусанных от нервов губ. — Аанг… Ты ведь так и не говорил с ней, как я тебе посоветовал? — следует жалкое, противное самому Аангу согласие. — То, что происходит между вами… это судьба. Говорю тебе, это точно она. Мудрецов принято слушать, а ты этого не сделал, и смотри, что случилось! — слабость не укоряющего, как могло показаться, а больше веселого голоса сопровождается вечным хриплым кашлем, медленным подниманием и опусканием усталых морщинистых век. — Я прошу тебя — не упусти… не упусти её, пока не стало поздно. Я люблю тебя, сы… Слово оказывается висеть в пропитанной отчаянием комнате. Рука Гияцо в ладони Аанга, и без того хлипкая, окончательно ослабевает, расслабляя пальцы. Замученные жизнью веки закрываются, и на этот раз навсегда. Только прекратившиеся слезы накатывают с новой силой, и сдерживать их юноша не видит смысла — он знает, что слаб. Был, есть, будет, что ни говори, как ни живи — этого не отнять. Его эмоции — его главное бессилие. — И я люблю тебя, отец, — говорит парень, не имея с учителем и капли родства. Наверное. Шепот эхом раздается по помещению, сопровождаясь гробовым молчанием. И сегодня Аанг узнает, что тишина тоже бывает оглушающей.И вновь пропало солнце. Его последнее солнце.