А вы мне нравитесь, Падре

Необходимость ходить в церковь каждую неделю всегда была очень туманной в глазах Билана, как и назначение этого заведения в целом. Только порой достаточно одного часа, чтобы что-то кардинально изменить в мировоззрении. Никогда и в мыслях не было, что для взрослого мужчины автостоп ещё может представлять какую-то угрозу. Что ж, вся та норма переживаний, рассчитанная на 39 лет, пронеслась за 40 минут до того, как Дима не рискнул просто прыгнуть на траву из кузова этого чертового грузовика в по меньшей мере сотне километров от города. Без документов, денег и сумки в целом, но все же с часами, чтобы пытаться пихнуть их в качестве оплаты какой-то девушке на непримечательном «Ланосе», вызывая оправданные подозрения о способе их получения. Ещё несколько дней из квартиры Дима не выходил вовсе: паранойя все меньше начинала походить на фигуру речи, в полицию писать заявление тоже страшно, потому что, а вдруг они только этого и ждут? Кто они? Зачем им ещё что-то, если скорее всего речь и не шла ни о какой торговле людьми — так, выкинуть где-то на обочине в надежде, что не найдут, максимум, но с этим Билан и сам как-то справился. Просто случайная мысль «да за какие грехи мне все это?» в воспаленном от стресса мозгу ставится на зацикленный повтор, добивая самим своим существованием. Потому что всю жизнь ни намека на веру, всю сознательную жизнь он посмеивался с этой привычки людей сбрасывать все на провидение и трястись перед некой высшей силой. И сейчас продолжает это делать, только увеличивая неприязнь к самому себе, но все же ненавидеть себя сложно, особенно когда со всех сторон выходишь жертвой: обстоятельств, внутренних противоречий, каких-то ебанутых, видимо, не дальнобойщиков. — Вот Женя у меня кстати в церковь ходил, когда на него ещё в 2002 какой-то сглаз кто-то наложить пытался, хоть тоже скептик. Это последний дружеский совет, дальше будут штрафы за прогулы, козлопрыг мой, — голос начальницы в телефоне бил по ушам, привыкшим за несколько дней к абсолютной тишине. Звучит до сих пор смешно, но почему-то, будучи сказанными другими, слова начали обретать какое-то зерно рационализма. Билан прикусил слегка губу, проверяя, точно ли он не спит и это действительно его мысли в адекватном состоянии. Впрочем, священник бесплатный, а психотерапевты ещё и в дело что-то заносят. Наверное, у них даже обязательства схожие, так что нет ничего ужасного в том, чтобы чуть адаптировать свои жизненные принципы под текущие обстоятельства. Уже приближаясь к храму, вспоминает, что крестили его вообще под другим именем. Виктор. Давно. Неактуально, да простят его за подобное определение в этом контексте. До сих пор сомневается, чувствует это все до невозможности неуместным, бессмысленным, некомфортным от того, что не уверен в формальных мелочах. Потому что судьба поступила предельно несправедливо, отнеся к католикам. Лично у Димы всегда было впечатление, что у порядочных прихожан чувство религиозности гипертрофированно, а теперь ему б стоило быть среди них, чтобы не ударить в грязь лицом. Только вот перед кем: священниками, Богом, другими простыми смертными, пытающимися избавиться от навязчивых мыслей таким странным (хотя не для них) способом. И что там говорил Гугл о входе в храм? Кто вообще придумал разделить православные и католические церкви не только верховенством, но ещё и какими-то обрядами? Казалось бы, от последнего только мороки бедной челяди больше, но ее проблемы, как обычно, никому не интересны. С мыслью, что тут должны быть рады даже заблудшим идиотам, как он, таки поднимается по ступенькам. Скованность никуда не отступала, а в совокупности с осознанием того, какой это фарс на самом деле, только начинала давить ещё сильнее. Какая-то женщина из служащих провела до исповедальни в абсолютной тишине. Эхом по мраморному полу неровные шаги, и им в унисон тихий голос здравого смысла: «это бесполезно, ты и сам не веришь». Ожидаемо, его бросают без инструкций. Потому что и не просил. Потому что нормальные люди, когда приходят на исповедь не смотрят с лицом лица на эту черезчур пафосную ширмочку. Кажется, он был там ровно трижды, последний раз лет в четырнадцать, все по инициативе не самых близких, зато самых обеспокоенных, родственников. Вопросы вплоть до «и в какую блять стенку тут говорить» непрерывно сменяют друг друга, не занимая и трёх секунд на обдумать по отдельности, но полностью лишая способности сконцентрироваться. Идея просто развернуться и уйти, а ещё лучше просидеть молча хоть полминуты, а потом развернуться и уйти, чтоб у той его спутницы не было никаких вопросов, выглядит как никогда заманчивой. Наверное, поэтому он напрочь игнорирует негромкий голос, пока не слышит: — Катерина, ты точно кого-то привела? Сергей все же мысленно ругается и почти стыдится этого. Впрочем, будто все эти нормы морали имеют вес по эту сторону кулис: выслушивать откровения случайных людей, которым не все равно, даже переживать за них, но все же в душе смотреть чуть свысока, потому что не видишь смысла в самом таинстве обряда спустя столько лет. Он остаётся тут только из-за того, что это все ещё способ помочь людям, пусть они и считают, что это делает именно Создатель. Высокомерно. Неправда. Точнее правда лишь отчасти, но все же куда значительнее фактор устоявшейся и не самой скромной жизни. — Я жив тут, если что. Не знаю зачем, правда, так что черт с ним, пойду, — мысли вслух, даже не обращает внимания на ругательство. — Знакомо, — Лазарев надеется, что будет слышно только ему, одними губами. Дима улыбается, понимая, что если с ним что-то не так, то не с одним. — Вы же сюда пришли не просто так. Если вам сложно, это нормально, главное быть честным перед собой, — опять заезженный фразы на автопилоте едва ли не механическим голосом. — Вот вы сюда зачем пришли, святой отец? — а почему бы, собственно, и да. Билан не то чтоб привык, но все же схему «тебе неудобно — теперь всем неудобно» любил любовью светлой и трепетной. Был бы не на службе, послал бы, пусть и не нахуй, однако Сергей ведь порядочный и добросовестный, особенно перед теми, кого направлять должен. Хотя есть что-то в «иди в пизду» даже от роли пастора. — Зачем-зачем, за дверью, — впрочем все равно никакой записи не ведётся, а что-то подсказывает, что если сейчас схалтурить, ничего этот мужчина не донесет. — Лучше, чем за зарплатой наверное, так хоть какой-то интерес остаётся. Ну что ж, жаловаться на жизнь священнику, кажется, итак входило в планы, так что чуть изменить формат не будет критичным. Дима откинулся на стенку, разглядывая резьбу по деревянной панели. — Буду считать это чистосердечным в жадности, — позволяет смеху чуть изменить голос. — А вы мне нравитесь, падре. — Понасмотрятся этих западных сериалов своих. — А вы тоже разбираетесь, посмотрю. Но это тоже чистосердечное. Был вот один лет двадцать пять назад, лет пятьдесят можно дать, не меньше, так он ещё и похабщину плохо завуалированную нес своим сиплым голоском, а вот вашим я б сейчас такое послушал. Стоит вогнать в ступор другого, как собственный проходит. А Сергей сидит в самом что ни на есть ахуе, потому что, предположим, факт домогательств уже не новость, но что это было после? — Падре, вы там что, рукоблудием занимаетесь и не хотите, чтоб голос дрожал? На самом деле, это не входило в планы Билана, да и странное ощущение, когда называешь отцом кого-то явно своего возраста. Но в настоящий момент больше всего хотелось просто увидеть, кто там по другую сторону этой фанерной стенки, а точнее его реакцию. — А тот старик сильно на вас и ваши пристрастия повлиял, я погляжу, — придать голосу прежнюю доброжелательность несложно — профессионализм он в любой сфере есть. И черт, голос этот потрясающий, на достаточно привередливый вкус Билана. Мягкий, выдающий настроение, но не ломающийся от этого каждую секунду. — А вы и поете, наверное. Если я приду хор послушать, я вам там увижу? О первоначальных планах на этот визит в храм Божий напоминает только запах ладана, бьющий в голову с первой секунды. Хватило одной поездки, чтобы заставить задуматься о религии, и одного священнослужителя, чтобы задуматься о ещё целом ряде грехов, среди которых и мужеложество. Как там в школе говорили? Больше думайте и развивайтесь всесторонне? Наверное, это именно оно. — Я не Доктор, в будке не живу, так что все куда проще. — Он тоже не живёт. Дима улыбается просто от осознания, что сейчас с каким-то святым отцом может перекинуться шутками про одну из фантастических франшиз. Лазарев бросает взгляд на телефон, постоянно находящийся в беззвучном: трель звонка до сих пор не сочетается с гимнами и таинством крещения; на часах почти семь, а за окнами по идее уже темно. С постоянно светлыми сводами храма практически все семь дней в неделю естественный свет все больше напоминает стереотип, навязанный обществом. — К началу девятого я уезжаю, можешь рискнуть угадать. Удачи, сын мой, — последнее слишком похоже на сарказм, и непонятно, относится ли к поискам или жизни в целом, ведь этот некто явно не просто поболтать пришел. Наверное. Вникать уже поздно. — И вам не хворать, ваше преосвященство. — Богохульство в стенах храма, поаккуратнее с выражениями. Первый вдох нормального свежего воздуха без примеси масел вселяет надежду на светлое будущее. Второй — отрезвляет. Что он вообще нес, с какой целью? Когда он в мыслях называл верующих недалёкого ума людьми, наверное, подразумевалось не то, что переступив порог церкви, они напрочь теряют способность действовать логически. Ещё чуть больше часа ждать на холодной улице среди частных домов, чтобы после выискивать некого мужчину, не зная о нем ничего? Заманчиво чуть более, чем абсолютно. В руках все же оказывается старая «Нокиа» на замену тому новому прогрессивному чуду техники, которую умчал грузовик меньше недели назад, и желто-черная змейка заскользила по непривычно маленькому экрану. Видимо, тот прыжок все же закончился сотрясением, потому что нормальных объяснений Билан попросту даже не хочет искать. А вот увидеть обладателя того голоса, который заполнял слишком много пространства (и дело даже не в акустике, совершенно нет) увидеть хочется слишком, пусть он и понятия не имеет, что делать дальше. Сюда он пришел с точно такими же установками и, кажется, пока идет не худший вариант событий.