Сборник работ с #фонкимфест

Сокджин бежит по лестнице прочь от кипящей в свету гостиной, от шумных цыган, чьи песни гремят на все имение, от их пробирающих, звонких голосов, которые будто колдовским заклятием очаровывают гостей на празднике. Сокджин бежит - от себя. Не выдерживает. Он знает салонные игры лучше, чем кто-либо - умение управлять, хитрить, лгать лицом, благодаря папеньке, знакомо ему ближе собственного отражения, но… Горячие взгляды сквозь залу, нереальные, но ощутимые прикосновения, несказанное, но прочувствованное, темная, сладкая волна, что поднимается в нем весь вечер, стоит кому-то из гостей нечаянно произнести проклятое имя - и брешь в стальной выдержке гонит Сокджина прочь, в полумрак второго этажа. Или то рана на сердце, сквозная, кровоточащая; фон Ким вбегает по ступенькам, неосознанно сжимая ткань парадной рубашки на груди. Он знает имя своей болезни, болезни, что доедает его изнутри. - Тэхен, - представляется он сам в первую встречу. Ему тогда едва исполнилось шестнадцать. Сокджин протягивает руку в ответ, в полусне, в несознании наблюдая, как медленно, не сводя глаз, мальчишка наклоняется и оставляет горячий поцелуй над обручальным кольцом. Сокджин верит в ведьмовство - фрау Хи поговаривал, что в их кровь со стороны Улихановых зашла темная магия. Своими ли спящими способностями, интуицией ли, но чувствует, как скручивает внутри первобытным предчувствием опасности. Сокджин в присутствии мальчишки ощущает себя бегущей от преследования ланью. Глаза гончей, дьявольская, цыганская тьма вокруг зрачка, обещают ему, что далеко он не убежит. Когда его перехватывают в коридоре и вжимают в стену, Сокджин испуганно ахает. Он же видел его внизу, он видел его весь вечер - видит всегда, даже когда его нет, в мыслях, во снах, - но вот он здесь. Сокджину даже не нужно ждать, пока глаза привыкнут к темноте, чтобы разглядеть лицо в слабых отблесках света из гостиной, потому что ни одна живая душа не рискнет жизнью хватать его так бесцеремонно, огромными красивыми лапищами за талию. Однажды Сокджин уже угрожал ему, но мальчишка тогда только крепче сжал пальцы, бросая честное “моя жизнь уже давно в ваших руках”. - Вы так и не ответили, - звучит бархатно у самого лица. Сокджину никогда не свыкнуться с тем, что голос Тэхена упал еще ниже, и каждый звук теперь отзывался в душе, будто упавшая капля в колодец. - Что я должен ответить? - жестко отвечает Сокджин, но легкая дрожь, кажется, выдает с потрохами. Тэхен немного отклоняется назад и свет с лестницы цепляет его ухмылку из темноты. - Неужели так сложен вопрос, скучали ли вы по мне, пока я был в академии? Было больно. Как если бы зашили и вылечили давнюю рану, это приносило боль одновременно с облегчением. Сокджин верил, что теперь нужно будет только подождать, оно затянется, заживет; останутся шрамы, но это не страшно. И теперь, когда смотрит на повзрослевшего, двадцатидвухлетнего Тэхена, понимает, что такие раны - несовместимы с жизнью и лечению не поддаются. Потому что Тэхен изменился только внешне, стал красивее еще пуще, хотя то, казалось бы, невозможно. Вырос, раздался в плечах, нависая над ним штормовой волной; красота развернулась в нем острая, яркая, словно выстрел. Но внутри то был тот же Тэхен, который не растерял уникальное мастерство сводить фон Кима с ума одним своим присутствием. Умение раскачивать на контрастах все еще было при нем: для Сокджина было одинаково болезненно то, как можно было мучиться, лишь ощущая его незримое присутствие, и то, как бесновалось сердце, стоило Тэхену наклониться над зачитавшимся отцом, и невинно коснувшись уха теплым дыханием, шепнуть “доброй ночи, Сокджин Юрьевич”. - Мне некогда было скучать в заботах о поместье и любимом муже. - Боже, - фыркает Тэхен, посмеиваясь. - Вы поймете, о чем я, когда сами выйдите замуж, - едко отмечает Сокджин отчасти оттого, что показная легкомысленность мальчишки бесит невероятно. Но не осознает, как роет себе могилу - Тэхен резко подается ближе и льет сквозь ухмылку: - Был один кандидат, знаете. В академии. Говорил, что мы выпустимся, и он придет к вам просить моей руки. - Он торопливо облизывает губы, и Сокджин неминуемо прилипает к ним взглядом. - Однажды в увольнительной мы напились, и он отдался мне. Но, кажется, ему не понравилось, что я назвал его вашим именем... ну, знаете, - от горячего шепота на губах Сокджина будто обливает кипятком, - когда был внутри него, представляя вас. Отчаянная пощечина, которой он награждает Тэхена, не оставляет малейшей обиды на лице того. - Прекратите сейчас же. Наоборот, красивые губы изгибает хитрым оскалом, и Сокджин чувствует, как задыхается. У него от цыгана ни оружия, ни лекарства - Тэхен знает его маски, крошит их каждым своим словом, сам же видит, как Джин сочится настоящими чувствами. Раздражением, беспомощностью, желанием; Тэхен вступает в этот костер голыми ступнями, напирает нахальнее, физически ощущая, как Сокджин крупно вздрагивает. Как он почти может поцеловать его. Как почти поцеловал тогда. В тот день все постояльцы имения отправились на ярмарку, и глупый, любимый Намджун затащил его в конюшню “вспомнить” былое. Джин не считал, после какого поцелуя сдался безрассудству и в какую секунду осознал, что в округе совершенно никого нет и можно не сдерживать голос. Оставив мужа, сладко спящего на мятой лежанке, он вышел во двор, довольный и разомлевший. Тело все еще сладко ломило, горячее июльское солнце ласкало кожу там, где позволяла распахнутая рубашка. Но взгляд Тэхена впился в него в тысячи раз горячее. Сокджин мог бы спросить, какого черта он делал, притворяясь, что поил жеребят рядом с конюшней, прикрыть пылающее смущение на лице злостью - слышал же, господи, он в с е слышал. Но смотрел на голые влажные плечи, взмокшие от жары волосы, капельки пота на подтянутой груди - Тэхен будто специально развернулся, выставив красоту на обозрение, - и на дьявольской мысли погорел. Это могли быть они. Тэхен бы взмок от их долгой любви, на его плечах Сокджин оставил бы царапины, его просил бы еще и еще, пока не охрип, его прикосновениями лишился всякого контроля. - Я запомню ваш голос, - Тэхен приблизился медленными, тигриными шагами, и все внутри кричало Джину отступить, вернуть лицо. Давай, выпад, холод, безразличие, ужалить, уйти. Но Тэхен был все ближе. И ближе. - Я запомню, чтобы однажды любить вас так, что вы будете умолять меня еще громче. Фон Ким не умоляют, хотел сказать он. Такого никогда не будет, хотел сказать он. Ложь. Он просто хотел. Так сильно, что готов был поцеловать его проклятые, зовущие губы. - Тогда давайте попробуем по-честному, - предлагает Тэхен, игриво пожав плечами. - Я задаю вопрос, вы отвечаете. Если соврете, я вас поцелую. - Что поможет вам уличить меня во лжи? - Я бы хотел напугать вас цыганской магией. - Видит бог, тогда бы Сокджину было гораздо легче себя оправдать. Тэхен смеется. - Но позволю и себе быть честным. Сердце мое, я вижу вас насквозь. - Хорошо, давайте попробуем. Сокджин уверен, что ответным выпадом вернет владение над ситуацией, но лицо Тэхена тонко, почти незаметно смягчается, и улыбка приобретает какой-то хитрый, торжествующий оттенок. Он всегда попадается в его паутину, какой бы ни выбрал путь. Внизу в несколько голосов глубокой цыганской чувственностью разносится “очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные…”. Сокджин сбивается в дыхании. “Как люблю я вас. Как боюсь я вас.” - Вы скучали по мне? Невинное начало. До чего легко может быть поймать жертву, которая уверена в том, что капканы глубоко в лесу. Сокджин и сам видит в цыгане многое, но впервые осознанно роняет защиту и признается честно: - Да. Тэхен в приятном удивлении приподнимает брови. Пусть хотя бы так у них что-то получится, через честность. Они уже столько всего перепробовали на этой войне, столько крови пролито… - Вы хотя бы однажды представляли меня на месте Намджуна Алексеевича? - Да. Это больно. Но вместе с этой болью он почему-то чувствует облегчение. Сокджин закрывает глаза. - Вы желаете меня? - Господи… - Отвечайте, Сокджин Юрьевич, - шелестит около уха. Он чувствует легчайшее прикосновение к щеке, едва ли воздушное, но колени предательски слабеют, и воздух заходит жалкими рывками. Какой же он, должно быть, сам жалкий в своем грешном желании… Если бы он только видел, с какой благоговейной страстью смотрит на него Тэхен, понял бы, что столько всего было у мальчишки к нему, но никак не жалость. - Да. - Сокджин Юрьевич… - несдержанно, восхищенно выдыхает Тэхен, обжигая шею. Но вот Сокджин распахивает глаза, и вроде бы показалось. Держит дистанцию, только в глазах - пожарище. - Последний вопрос. Они оба знают какой. - Я сейчас схожу за ним, развлекайтесь на здоровье, - звучит на лестнице веселым голосом Намджуна Алексеевича. Сокджин не успевает испугаться, как Тэхен вталкивает его в соседнюю дверь, и темнота охватывает их полностью. Только луна заливает светом сквозь открытые окна. Не нужно присматриваться, чтобы понять, чья именно это комната. Здесь все осталось так же, как было в тот день, когда ее хозяин отбыл в академию. Или в тот, когда в нее в последний раз тайком заходил Сокджин. И, будто пойманный за шалостью, он неловко застывает посередине, уставившись в окно. Тэхен, перекрывший ему вид, смотрит в нетерпении. - Сокджин Юрьевич, - настойчиво напоминает он. - Я не могу, Тэхен Сергеевич, - сдается Сокджин, тяжело вздохнув. Голос Намджуна будто пробудил в нем рассудок. Бог знает, к чему могли привести эти игры, если бы не он. - Что именно вы не можете? Тяжело ли признаться в том, что мы оба с вами знаем? Мне не тяжело, - Тэхен подходит ближе, берет за руки. В нем столько осторожной и непривычной нежности, того детского, испуганного, что осталось семь лет назад, будто он все еще мучительно боится отказа. И невзирая на страх, распахивает сердце снова. - Я люблю вас. Только вас. Я никогда никого не любил, не позволял любить, кроме того глупого раза в академии - мне было без вас так невыносимо, что я совсем потерял рассудок. - Да что же вы делаете со мной… - измученно произносит Сокджин, не убирая рук. Тэхен держит мягко, вырваться можно в любой момент, но он не хочет. - Неужто вам нравится мне приносить страдания? - Я бы никогда, правда! - лицо у Тэхена становится совсем детское, мальчишечье. Он и есть мальчишка, пылкий, сумасбродный, честный до боли. - Я очень люблю своего мужа. Очень. Вы не представляете, насколько велика моя любовь к нему. Невысказанное “но” тяжело повисает в воздухе, Тэхен хватается за него с отчаянием. - Ответьте на вопрос. Я не прошу вас быть со мной, хотел бы, но не посмею, мне только нужно услышать от вас, пожалуйста. Просто признайтесь, вы любите меня? Отсвет далекой грозы вспыхивает за деревьями, гаснет в тишине. Гром раскалывает не чернильные густые облака, а сердце Сокджина, когда он неожиданно слышит голос за ухом: - Ответь ему. Он пытается развернуться, но руки обвивают его сзади, прижимая крепко, знакомо. В груди бешено колотится от страха, будто он умрет прямо сейчас. Он хотел, чтобы Намджун никогда не узнал, никогда, никогда, он не заслуживает, он не должен был… - Шшш, тише, расслабься, дорогой, - произносит Намджун, и неужели Сокджин сходит с ума? Или правда слышит нежность в его голосе? - Все в порядке. - Т-ты что, ты совсем… - Я совсем. Я люблю тебя, вот так, совсем. И готов позволить тебе любовь к другому человеку, как ты когда-то позволил мне. Намджун не испугался, когда впервые осознал, что эти двое влюблены друг в друга. Словно иначе не могло быть - Тэхен взял сильное сходство во внешности от одного родителя и невозможно пленительную, колдовскую суть от другого. Как Намджун, однажды сам попавши в эти сети, мог надеяться, что супругу удастся выстоять? Страшнее было однажды понять, что Сокджину он больше не мил, но шли годы, а любовь в его глазах сияла с прежней силой. - Разве могу я корить тебя за то, что твое сердце велико настолько, что может уместить двоих, любовь моя? - Неужели ты серьезно? - все еще с неверием спрашивает Сокджин и сжимает сцепленные на своей талии руки. - Он тоже. Сокджин замечает, что Тэхен смотрит на него без ревности, возможно, впервые. Смотрит в боязливом ожидании, жадном и честном. Неизвестно, о чем договорились эти двое, но теперь, когда все причины не ответить взаимностью исчезли, Тэхен боится того, что ответить фон Киму в действительности нечем, что это могло быть его личной игрой или хуже - жалостью. - Поэтому ответь ему. Тэхен ведь его сын, конечно он знает его как никто другой, знает, что Тэхену не нужно ничего, кроме как услышать правду. Эту историю выстрадали все трое, и Намджун более не может смотреть на мучения двух любимых людей. - Да. - Ммм? - лукаво хмыкает муж ему на ухо. Тэхен смотрит с такой отчаянной пронзительностью, что Сокджин, не сводя глаз, выдыхает одним порывом: - Да, я люблю вас. Они оба застывают с удивленными лицами, будто отражения друг друга - Сокджин не верит тому, как легко оказалось сказать, а Тэхен, что действительно услышал. И потому, прильнув ближе, смотрит на фон Кима с огромной, счастливой улыбкой. Джин и не помнит, когда в последний раз видел его таким… свободным. - Сердце мое, моя любовь, - нежно бормочет он, ломаясь в шепот, и на каждое ласково-колкое гладит ладонями по лицу, едва прикасаясь, будто может опорочить невероятную красоту. - Прошу, позвольте поцеловать. Сокджин не знает, у кого именно Тэхен просит разрешения, и сам идет за ним, слегка оглянувшись. Намджун кивает с улыбкой. - О господи, - выдыхает Сокджин с чудовищным облегчением и отзвук своего голоса теряет уже на чужих губах, когда порывисто бросается вперед. Этот поцелуй в тысячу раз слаще, чем был в его снах. Тэхен на вкус как темные лесные ягоды, пьянящий и дикий; Джин, ощущая его на губах, чувствует себя так, будто сорвался с обрыва. И потому хватается за воротник камзола, неосознанно притягивая ближе, отзывается тихим стоном - Тэхен теряет терпение и целует жарче, нагло ныряет в рот языком. Он ждал очень долго, слишком часто представляя этот момент, чтобы сейчас, испробовав вкус, просто остановиться. Они целуются сладко и бесстыдно, Сокджин забывает о присутствии мужа ровно до секунды, когда чувствует, как ему расстегивают парадную рубашку. Тэхен не дает отвлечься, касается кончиками пальцев по открытой коже, осыпая Сокджина кипящими мурашками. Легкий укус в загривок выгибает его с громким стоном. - Ты хочешь его? - Да, - несдержанно признается Джин и, забывшись, подставляет шею под горячие тэхеновы поцелуи, - да, да, да, - шепчет как в бреду, сгорая, умирая от желания и тех обещаний, что Тэхен оставляет на нем тактильно. - Тогда не сдерживайся. Сокджин находит его губы снова, жарко лаская языком, и наконец разрешает себе одним жадным движением пропустить волосы сквозь пальцы, вспоминая каждую мучительную секунду, когда не мог позволить больше аккуратного, вежливого прикосновения. Теряя всякую сдержанность, Тэхен обжигает голодными ладонями под рубашкой, буквально выдирая из рук мужа, сжимает крепко и собственнически, и Сокджин почти благодарен за это, потому что колени сдаются ровно в ту секунду, когда цыган, забывшись, царапает ногтями поясницу. Но на коленях оказывается Тэхен: падая ниц, запрокидывает голову и смотрит в раболепном восхищении, в немых горячих мольбах, находя силы лишь на тихое: - Позвольте… Кто бы имел рассудок отказать ему вот такому? Незаконно честному, распахнутому настежь, красивому, безбожно влюбленному, настолько, что в огромных бездонных океанах его глаз Сокджин не видит ничего, кроме своего отражения. У Сокджина ни рассудка, ни выдержки - зачарованно погладив ладонью по щеке, он пробует мякоть губ большим пальцем, погружает внутрь горячего рта, любуясь, как трепещут ресницы. Закрывая глаза, Тэхен многозначительно втягивает глубже. Намджун помогает расстегнуть брюки и избавиться от одежды. Его успокаивающие поцелуи на шее рассыпают мурашки по коже. Тэхен, с блаженной медлительностью вобрав плоть до конца, больше ни на секунду не сводит глаз. Сокджин, кажется, немного умирает. Кровать в тэхеновой спальне старая и небольшая, но они помещаются на ней втроем, будто так и было задумано. Сокджин, зажатый между двумя, целует то одного, то второго, и думает, что оно действительно так и должно было быть. Иначе как объяснить неизменную пустоту, что присутствовала в его сердце, с кем бы из них он ни находился рядом? Он плавится в ощущениях, оказавшись на грани противоположностей: они будто огонь и вода, и Сокджин в их руках становится дымом, горячим и невесомым. Намджун ласкает его тело ненавязчиво, скорее, подталкивая и помогая, тогда как Тэхен бросается с жадностью, трогает бесстыдно, получив разрешение, просит больше поцелуев, мокрых и жарких. Сокджин задыхается от них, но отстраниться не может, не хочет, поддается горячей глиной, где бы ни тронули. Намджун с Тэхеном растягивают его вдвоем, одновременно; Намджун, прижатый со спины, придерживает его ногу для лучшего доступа, и свои несдержанные стоны Сокджин глушит в поцелуях, вцепившись в Тэхена намертво. Тот льет ему в губы, какой он прекрасный, изумительный, какой горячий и сладкий, словно все то, что он держал в себе годами, наконец нашло выход. В поцелуях, прикосновениях, в том, как он улыбается, видя, как фон Кима разносит в измученно-нежное. - Расслабьтесь, любовь моя, - произносит Тэхен, и мягкость с легкой тенью насмешки в голосе никак не сочетается с тем, как он бессовестно имеет Сокджина пальцами. - Я расслаблюсь, - рычит тот в ответ, в порыве прикусив тэхенову губу, - когда ты войдешь в меня. На забавно округлившиеся глаза Тэхена Намджун реагирует тихим смехом и, проскальзывая губами по любимым плечам, уточняет насмешливо: - Уж не покладистости ли ты ожидал от Сокджина Юрьевича? Стон, с которым Сокджин принимает в себя, должен был точно переполошить всех гостей на первом этаже, но он успевает заглушить его чужими губами. Они втроем оказываются совсем близко, вплотную; жарко, сладко, хорошо, хорошо. Сокджин, задыхаясь, жмется одновременно к обоим, тянет Тэхена еще ближе, закидывая ногу. Он, кажется, просит о чем-то - еще немного, вот так - и Тэхен выполняет его просьбы с тройным усердием, но лицо его приобретает такое трогательное, отчаяное выражение, что Сокджина всем существом тянет его приласкать. Он гладит его лицо, целует поверх прикосновений, даже не целует - мажет губами, разнеженный от любви, и Тэхен вцепляется в его бедро, ломается совсем. - Я люблю вас, - лихорадочно шепчет он, зажмурившись, - я люблю вас, я так люблю вас. Сокджин чувствует, что ему не продержаться долго - Тэхен сбивается в темпе, но Джину прекрасно и так, как угодно, лишь бы с ними рядом. Он целует лицо мальчишки и бесконечные признания с губ, умирает от его невероятной искренности. Тэхен жмется к нему в шею, несдержанно поскуливая на последних толчках, и Джин, прижав его к себе, оборачивается к мужу за поцелуем. Он чувствует себя таким полным вот так, таким правильным. Таким невероятно счастливым, что ему, наконец, не нужно выбирать. Он не замечает течения времени, когда они лежат, обмениваясь бесконечными поцелуями - ему хорошо, ужасно хорошо. От рук Намджуна, лениво ласкающих его между ног, от губ Тэхена, которыми он гладит шею и грудь, от жадного взгляда, что он не сводит с сокджинова лица, искаженного в истоме. - Я хочу еще, - говорит он, а глаза полыхают огнями, - я хочу вас. Джин несдержанно стонет, от досады и от удовольствия одновременно - он чувствует, как плоть Намджуна прижимается к копчику, как Тэхен недвусмысленно трется об бедро. - Пожалуйста, - умоляюще произносит Тэхен, невесомыми поцелуями заласкивая губы, - пожалуйста, любовь моя, я так сильно желаю вас. И в противовес своей трогательной нежности нагло лезет руками вниз, проникает кончиками пальцев, и Сокджин неосознанно открывается снова, отводит ногу, поддаваясь со стоном - он не может противостоять, никак, не тогда, когда Тэхен рядом такой невозможный, когда доламывает выдержку горячими поцелуями по чувствительным местам. - Намджун? - беспомощно уточняет он, обернувшись. - Тебе не нужно выбирать. Джин переводит взгляд с одного на второго, и замечает одинаковый хитрый блеск в глазах - бушующие костры преисподней. - Вы сумасшедшие… - выдыхает он обессиленно, чувствуя, как и в нем самом поднимается темная, горячая волна предвкушения. - Расслабься, любимый, - с многообещающей ухмылкой произносит Намджун, скользнув пальцами вниз. * Сокджин опаздывает к завтраку. За накрытым столом он находит всю семью: сочащийся счастьем, словно маленькое солнышко, Чимин Сергеевич и его заспанный супруг; неизменно спокойный Седжин; неожиданно заночевавший отпрыск Чонских и Ланской, который от него и шагу ступить не желает; Тэхен Сергеевич, который подливает чай Намджуну Алексеевичу… И подушка, лежащая на стуле между двумя последними. Сокджин опускается на нее с невозмутимостью и грацией аиста в гнезде. - Папенька, вы хорошо спали? - ласково уточняет Чимин с изумительной улыбкой, непростительно яркой для такого раннего утра. - Да, спасибо, солнышко, - отхлебнув чай, произносит Сокджин. На самом деле, он проснулся еще до рассвета от того, что две руки, перекинутые через его грудь, ужасно давили. А потом открыл глаза, увидел три голых тела на кровати и решил стремительно засыпать обратно. - А я слышал какие-то звуки, - сонно бормочет Чонгук, ковыряясь в тарелке. - Не знаю, я очень крепко спал, - произносит Джин, неожиданно охрипнув. На левое бедро ложится рука. - Может быть, это птицы? - спрашивает Тэхен с преувеличенной заинтересованностью, повернувшись. Сокджин находит в себе гордость не смотреть в ответ, но даже так чувствует тепло горячего взгляда. На правое бедро ложится другая. - Да, - Намджун даже не пытается скрыть усмешку в голосе, - иногда птицы бывают такими… громкими. Благослови бог Ланского-Рогатых, который настолько глубоко застрял в своей влюбленности, что начинает тут же рассказывать какую-то веселую историю с охоты на птиц ради одной необычайно благой цели - рассмешить Чонгука. Потому что за его громким голосом Сокджину удается незамеченым до боли сжать лежащие на его бедрах ладони и прошипеть: - Убью обоих. Он не знает, как, едва разобравшись с одной проблемой, будет разбираться с двумя сразу. Но Намджун с Тэхеном вдруг переплетают с ним пальцы, сжимают крепко и приободряюще, и Сокджин, кутаясь в редкое ощущение спокойного счастья, понимает, что как-нибудь разберется. Рядом с ними он разберется с чем угодно.