***
Кажется, прошла целая вечность, а не пятнадцать минут. Челси лежит в палате. Ей дали какие-то лекарства. Стало немного легче. Боль уже не ощущается так остро. Теперь она просто еле шевелится. Лежит на боку неподвижно и смотрит в стену. Телевизор висит на стене перед кроватью, но на спине она лежать не может, поэтому только слушает, что там говорят. — К тебе посетители, — говорит медсестра. — Десять минут, — обращается она к гостю. Может быть, это Эшли? Лив и Сэм уже были у неё, когда провожали. Кто еще может к ней прийти? Она злится на Эшли, но сейчас хотела бы видеть только её. И пусть она бы её снова обнимала в своих удушающих, но поддерживающих объятиях. — Привет, — говорит Лили, появляясь в поле зрения блондинки, которая все так же не шевелится. Девушка садится на стул, напротив Челси. — Я обижаюсь, но пересилила себя и пришла. — Лили, — вздыхая говорит Челси, — я не хотела. Извини. Ты вообще не виновата ни в чем, мне просто было так херово, еще эта девушка её. Я хотела, чтобы они не устраивали разборки и свалили уже. Это их дело, точнее, дело Эшли, с кем она и чего, — хрипло, но быстро говорит Челси. Чем быстрее скажет, тем быстрее сможет замолчать и снова лежать неподвижно. Даже губами шевелить нет сил. — Да? — глаза Лили загораются. — Ты не врешь? Челси не врет. Она не могла больше находиться с ними, а тем более, становиться эпицентром разборок. У неё не было на это ни сил, ни желания, а еще она была слишком зла. Зла на всё и на себя в том числе. — Нет. Извини, что использовала тебя. — Да ничего, — тихо, но с улыбкой говорит Лили. — Я тоже не должна была. Мне не нравится она. Эшли. Она мне совсем не нравится. Я специально там… Сказала всё специально. Я не подумала о тебе. Я виновата тоже. И ты болеешь. Ты права, они могли тебя обидеть. Точнее, мало ли что на уме у той, ну, этой… Ты намного симпатичнее её. Эшли глупая. Но я рада. Она мне совсем не нравится. — Всё нормально, — спешит прервать её Челси. — Ты извини, мне очень плохо. Нет сил говорить. — Хорошо. Понимаю, — Лили смотрит на свои руки, лежащие на ногах, а точнее, на переплетенные пальцы, которые поглаживают друг друга. — Я молча посижу тут. Ты отдыхай.***
Эшли почти не слушает то, что говорит Моника. Та пытается обсуждать ситуацию, что-то спрашивает, на что Эшли только кивает. Сама Эшли тоже размышляет, но совсем о другом. Она обеспокоена агрессивностью Челси. Её всегда беспокоило это. Только раньше Челси держала себя в руках по каким-то своим соображениям, а сейчас её импульсивность никак не контролируется. Эшли уверена, что Челси дает себе отчет в этом. И, кажется, никогда не жалеет. Брюнетка понимает, что их агрессия очень разная. Она свою не контролирует, а Челси очень даже контролирует и сознательно срывается, если что-то выводит её из себя. Дело ведь не в ревности. Дело, скорее всего, в Монике. У Эшли не возникло бы даже сомнений в том, что её девушка не понравится Челси. Они как разные полюса. Только Челси даже ради Эшли не стала терпеть, когда Моника заговорила своим привычным заносчивым и претенциозным тоном. Моника настойчиво требует от Эшли внимания, и той приходится оставить размышления на потом. Она вернется к Челси, и там всё станет понятно. Они ходят по территории уже около часа. Эшли чувствует, что начинает ныть нога. Вслед за этим начинает ныть и тело. Появляется будто зуд какой-то, который идет от ноющей ноги и поднимается к позвоночнику. Долбаная нога, когда она уже пройдет. Ладно, ничего страшного. Эшли потерпит. От её внимания не может укрыться то, что Моника постепенно заводит её вглубь леса. Они все это время шли по еле заметной тропинке. — Ладно, забудем о том, что случилось. Я так соскучилась, — Моника обвивает талию Эшли руками и прижимает девушку к себе, — какая же ты красивая. Особенно когда такая… Потрепанная. Всегда любила смотреть на тебя после твоих тренировок. Эшли улыбается, уворачиваясь от поцелуя, будто для того, чтобы ответить: — Ага. Это всё, что она может сказать. Этого недостаточно, чтобы отвлечь Монику от поставленной задачи: она намерена поцеловать свою девушку. Эшли пытается быстро придумать еще что-то, но не успевает — губы Моники настойчиво вжимаются в её, и та тут же наклоняет голову, проталкивая свой язык ей в рот. Эшли отстраняется слишком резко. Слишком неожиданно даже для себя. Моника хлопает округленными глазами, не понимая, что случилось. — Прости, может, я тоже заболела. Что-то голова кружится, — Эшли кладет ладонь на лоб и отступает назад. — Да? Малышка моя. Вот если твоя соседка болеет, надо ей лежать в больнице, точнее, в изоляторе или где там. Тут же есть медицинское отделение, пусть её положат, пока не поправится. Иди ко мне, — она подходит и так же, как и ранее, настойчиво обнимает Эшли. — Целуй меня. Мне все равно, пусть я тоже заболею. Я слишком скучала. Эшли не знает, что делать. Она целует. Она целует и понимает, что не хочет этого делать. Что за фигня? Она и раньше не любила Монику. Какая тогда разница? Не может же это быть из-за Челси. Или может? Чёрт, что же делать? Целовать. Что еще делать. Эшли принимает такое решение, в конце концов, не будет же её Моника целовать час или два? Её хватает минуты на две. Целоваться мешает не только эмоциональное отторжение, но и физическое. Нога ноет еще сильнее. Что-то, похожее на зуд в спине, перерастает в боль. Такую тягучую и противную. Наверное, Челси её все-таки заразила. — Прости, — Эшли делает шаг назад, с осторожностью глядя на свою девушку. — Извини. — Я так и знала, — лицо Моники расслабляется и вытягивается. Становится понятно, что все это время всё было натянуто. Улыбка, интонация. Всё, вплоть до взгляда. Секунда, и всё это спадает. — Это… Это из-за неё? Я правда старалась, Эшли. Ну… Хотела, чтобы ты видела меня… Чтобы не видела… Чёрт. Чтобы не видела расстроенной, задумчивой, озадаченной, подавленной? Да, Моника из тех людей, которые скрывают грусть и сомнения за улыбкой. Моника не любит, когда её видят слабой. Быть озадаченной и озабоченной отношением к тебе своей девушки — это слишком унизительно. Всё это в принципе унизительно. Эшли это понимает. Но она ничего не чувствует. Это нормально? Ей же должно быть стыдно или жалко или… что надо чувствовать в таких ситуациях? Дебильная нога. Она сейчас будет болеть еще сильнее. Это дойдет до того, что она идти не сможет. Как было несколько месяцев назад. Совсем недавно. Боже, такое возможно? Она не сможет сделать ни шагу. Она тогда не могла сделать даже маленький шажок. Сейчас может быть так же больно. Таблеток нет. Что же делать? — Прости, — шепчет Эшли. Она извиняется, понимая, что это всё, что она может сказать. Надо вернуться, пока нога совсем не отказала. Боже, как же ей долго удавалось избегать любых разговоров об отношениях, о сложностях, о чувствах, да о чем угодно, о чем совсем не хочется говорить. Даже от мысли, что пришлось бы вести диалог о том, что происходит или не происходит, бросает в дрожь. Эшли терпеть это не может. Моника была хороша в этом. Они обе сумели это сделать. Но сейчас тот момент, когда не получится просто разойтись со словами «понятно». Момент, который Эшли пугает, потому что вряд ли Моника и сейчас будет такой же понимающей и уступчивой. Скорее всего, сейчас ту прорвет. Блин, почему именно сейчас? Эшли напрягает осторожно ногу, упираясь ступней в землю. Спина, мышцы ноют. Она напрягает еще и мышцы спины в районе лопаток. Не помогает. — Прости?! Ты говорила, что любишь меня, ты… Как ты могла? Когда это кончилось? Когда я тебе надоела? — Моника, — медленно начинает Эшли, в глазах которой нет ни капли жалости. Быстрее бы этот разговор кончился. Как же все раздражает. Или успокоить её, и всё кончится гораздо быстрее? Так проще. Проще придумать что-то, на что можно свалить, и поцеловать расстроенную девушку, которую всегда было легче успокоить, чем объяснить что-то. Нет, никаких объяснений. Но Эшли уже начала говорить и не останавливает себя, все внутри свербит от желания быстрее это закончить, — я тебе не говорила, что люблю. И не писала этого. — Рот Моники приоткрывается, а лицо вытягивается. Она не понимает. А Эшли уточняет, — ты сказала Челси, что я писала. Но я не писала. — Ты… — Моника отходит в сторону и отворачивается. — Ты почему такая жестокая? Эшли закатывает глаза. Боже. Стоило предвидеть. Что надо сказать, чтобы это кончилось? Она облизывает губы, но во рту пересохло. Когда она последний раз пила воду? Нога, нога сейчас будет болеть сильнее. Надо вернуться, пока не поздно. — Моника, ничего страшного не случилось, — быстро и с раздражением говорит Эшли. — Ты меня не любишь, да? — та разворачивается и смотрит на Эшли выпучив глаза, — Эшли, не любишь? Эшли молчит. — А любила? — Эшли ничего не отвечает. Надо перетерпеть. Потерпеть несколько минут. А вдруг это продлится час? Это слишком долго. — Эшли, ты меня хоть любила?! — она подходит и берет Эшли за грудки. Пуговица отрывается. — Я не верю! Ты… — она замолкает, и её взгляд замирает на шее брюнетки. — Какого чёрта… Эшли шагает назад, поправляя рубашку. — Какая же ты сука, — шепчет Моника. Она смотрит на Эшли, и теперь в её глазах нет того немного несчастного непонимания, теперь там злость, презрение и что-то еще. — Так вышло, — только и может сказать Эшли. Кажется, всё кончится сейчас. — Пошла ты на хуй, — Моника разворачивается и идет прочь. Эшли вздыхает, глядя ей вслед. Стремно вышло. Она с ней была целый год. Расставание самое стремное, какое только может быть. Она должна что-то чувствовать, но ничего нет. Облегчение. Да, Эшли чувствует лишь облегчение и боль в ноге, мышцах и… Пить. Она очень хочет пить. Ей надо вернуться и принять таблетку.