Ценою жизни

Шварц закрыл книгу и откинулся на спинку кресла. Это был его любимый роман — «Оруноко», о темнокожем принце, который отправился в Новый Свет на поиски проданной в рабство возлюбленной. Ради нее он сам становится невольником и погибает. Но даже эта история, обычно вдохновляющая и преисполняющая чувствительное сердце графа особенной гордостью и тоской, не была способна отвлечь от водоворота скверных мыслей. Завтра произойдет то, чего он так долго ждал и вместе с тем — боялся.       Казнь Леманна.       Негодяя уже лишили языка и подвергли пыткам — изощренным издевательствам. Ради приумножения и без того паршивой ситуации, можно было бы сказать, что Шварцу подобное и не снилось, да только он, как никто другой, знал, что такое пытка. И от осознания, что через это проходит, пусть и недостойный, однако — человек, графу легче не становилось. Он чувствовал себя незаконным вершителем судеб. Рано или поздно Леманн бы свое получил — расплата за свершенное обязательно бы его настигла, думал Шварц. «Зря я повелся на сию бесчестную интригу, — сокрушался он, — и предоставил Совету фальшивое письмо с его печатью!» Что бы этот бесчестный человек не совершил против него в прошлом, желал ли Шварц ему смерти?       В очередной раз открыв книгу на заложенной странице, он вперил пустой взгляд в строки, которых не понимал.       — Дьявол! — Шварц снова захлопнул книгу и, поставив локти на стол, спрятал лицо в ладонях. Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать, сделал над собой усилие — пару глубоких вдохов и выдохов.       «Проблема не в Леманне, — думал граф. — Проблема во мне. Все это время была во мне…» Воспаленный виною разум отказывался следовать простым фактам и логике. Их место заняли чувства. То, что задумал виконт, желая отомстить Леманну за возлюбленного, представлялось ему чересчур жестокой отместкой. Обесценивая собственные чувства, Шварц снова думал о совести. Чем он лучше Леманна? Не против ли священных законов совести — отплачивать ему той же монетой?       — Уотси, ты еще не спишь?       Шварц вздрогнул, на что, пожалуй, было две причины: во-первых, он и не заметил, как виконт проскользнул в покои, во-вторых, все никак не мог привыкнуть к тому, что они с Брюсом совершили обмен телами, чтобы он с мальчиком без излишних неприятностей добрался до портала. Стоящий в пороге мужчина — белокурый, высокий и изможденный — на самом деле не Брюс, а его Шарль. Как к такому привыкнешь?       — Нет, — отозвался Шварц, положив перед собой старую тетрадь в мягком переплете, со временем взбухшую от чернил. Раскрыв на случайной странице, ткнул в случайную фамилию в списке. — Господин барон Майн. Думал о его паже, к которому тот весьма привязан — вполне подходящая жертва.       — А как насчет служанки госпожи Кляйн?       — Ты же знаешь, я не трогаю женщин. К тому же — госпоже Кляйн сейчас не до игры в кошки-мышки, бедняжка вот-вот разрешиться от бремени.       — Понимаю. Я бы тоже не смог.       — А ты, к слову, почему еще не в постели?       — Как можно, когда любимому нездоровится?       Виконт прикрыл за собой дверь и прошел вперед — к письменному столу графа. Опустившись в кресло рядом с ним, опустил глаза в тетрадь с фамилиями. Из виконта еще, как знать, неделю не выветрится запах орехов, которыми отныне, будучи в теле Брюса, он злоупотреблял в больших количествах!       — У тебя новый парфюм? — пошутил Шварц, подавшись вперед.       — Парфюм? — Виконт нахмурился, после чего стал усиленно вдыхать в легкие воздух, в поисках загадочного аромата.       — Орехи.       — Ах это! — рассмеялся де Дюруа. — Извини уж! Когда еще представится возможность?       — Запретный плод сладок, — заключил Шварц, положив голову на его плечо. — Не знаю, то ли это, чего я хочу, Шарль. Ведь я никогда никому не желал смерти.       — Он обрек тебя на страдания, от коих ты и по сей день не можешь оправиться!       — Я понимаю, но… он ведь не пытался меня убить.       — Как же — не пытался?! Да он каждый день испытывал тебя, каждый день причинял тебе боль — и это ты называешь «не пытался»?! По его «милости», ты побывал в сущем аду!       Отстранившись, Шварц зажал руки между коленей. Понимая, что на месте виконта сказал бы тоже самое, промолчал. Да, если бы его любимого человека держали в заложниках, посредством угроз понудили стать проститутом и изнасиловали забавы ради, он бы тоже не смог иначе. Он бы отомстил — всенепременно отомстил, причем самым отточенным и хладнокровным способом.       — Извини меня, chéri, — сказал виконт, насколько мог мягко. — Ты чрезвычайно чувствителен, ma tendresse. Отпусти тревоги.       Виконт взял Шварца за руку, которую тот от него настырно прятал. Оставив на испещренной чернильными пятнами ладони поцелуй, продолжил:       — Завтра ты должен выглядеть хорошо. Не приличествует джентльмену появляться в обществе с опухшим от слез лицом. Совет хоть и на нашей стороне, а только едва ли найдется среди них тот, кто будет к нам снисходителен.       — Благодарю тебя, моя любовь, — ответил Шварц. — Подчас ты рядом, мне становится легче.       И он был искренен.       — Я скучал по тебе, — прошептал виконт, наклонившись к самому его лицу, чтобы соприкоснуться лбами. — В разлуке с тобой весь мир меркнет и становиться его жалким подобием. Уверяю: за это время я изрядно наскучил Мэриан, а только благодаря ей я все-таки забывал о своей тоске. Следует воздать бедняжке должное, как думаешь?       — Уверен — она была счастлива провести с тобой это время. Ей повезло с отцом, в отличие от нас обоих.       Виконт отстранился.       — Мой отец, — сказал он, — слишком многого от меня ждал, а я не оправдал его надежд.       — Мой ничего от меня не ждал, — горько ухмыльнулся Шварц. — Я был ему неугоден. Поэтому иной раз я не могу поверить в свое счастье — в то, что ты выбрал меня. Ведь я — инвалид, Шарль… Это — лишь оболочка.       — Что это на тебя нашло?       — Я всегда думаю об этом.       — Мне больно, когда ты произносишь подобные вещи вслух. — Тон де Дюруа снова стал строгим. — Но более всего — больно, что все еще допускаешь подобные мысли! Я бы полюбил тебя любого — хоть обреченного инвалида, хоть здорового и свободного от всяких болезней! Ты что же, сомневаешься в моей к тебе искренности? Как можно?..       Шварц почувствовал резкий укол совести — щеки налились кровью, сердце ускорило ритм. Действительно — зачем он это сказал?       — Вовсе нет, Шарль! — виновато проворковал Шварц, погладив виконта по плечу. — Я не об этом. Я о том, что ты… достоин лучшего.       — Господь наградил меня тем, — ответил де Дюруа, — о чем я не мог и мечтать. Даже в самых смелых своих грезах, и подумать не мог, что Он одарит меня такой любовью, ma chère, ma bien-aimée, ma passionnée…       — Ах, Шарль…       — Поэтому больше никогда не расстраивай меня такими ужасными словами, Уотан. Каждый человек заслуживает любви — как без телесных недостатков, так и с сими.       — Я солидарен с тобой, однако я говорил только о себе.       Шварц горько ухмыльнулся, он вошел в раж человека, которому необходимо услышать как можно больше комплиментов и который лживым самобичеванием добивается похвалы. Причем он уже себя так не чувствовал, просто хотел услышать слова сочувствия.       — Конечно, — сказал, — теперь мне нет надобности бессовестно хулить себя, ведь я премилый. Но раньше…       — И раньше ты был премилым. Пойми, Уотси: даже если бы я вдруг ослеп, то не перестал бы тебя любить!       — Но это лишь оболочка, — повторил Шварц.       — Я видел тебя в тот день в Кведлинбурге, и часто вспоминаю этот образ. И люблю каждую его частичку! Мне незачем тебе лгать.       — И ты бы, — осторожно, с тонкой ноткой кокетливости поинтересовался Шварц, — поцеловал меня… такого?       Виконт бесшумно хихикнул: экий хитрец! Затем встал, обошел кресло Шварца сзади и, наклонившись вперед, оставил поцелуй на его шее.       — Я бы даже сделал вот так, — прошептал виконт, скользнув рукой вниз, к его паху.       Шварц обронил нечаянный стон.       — Закрой глаза, — продолжал виконт, расстегивая пуговицы на его кюлотах. — И забудь о Леманне.       — Шарль, пожалуйста… я не могу…       — Не думай и о Брюсе. Его здесь нет.

***

      — Расскажите о Пустоши?       Петя взбил подушку и растянулся на своей постели. Глядя на Брюса снизу вверх, ждал, когда тот усядется напротив и удостоит его интересным продолжением.       — На чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Брюс мученическим голосом. Устроившись в кресле, он приложил ладонь ко лбу, после чего — помассировал виски. Головные боли виконта, обычно, отступающие к вечеру, сегодня мучили Якова Вилимовича и после наступления ночи.       — На том, — сказал Петя, — как вы угодили в поместье барона де Асье. Там, правда, все кишело пауками?       — У него завтра казнь.       Петя приподнялся на локте и взглянул на Якова Вилимовича с непониманием: какая еще казнь? Тем не менее Брюс сидел неподвижно и, кажется, совсем не замечал повисшего в воздухе замешательства. За те пару дней, что они провели в пути, он, как понял Петя, привык к усикам виконта и нередко их пощипывал. Точнее — в минуты задумчивости.       — Образы злодеев на Пустоши, — сказал наконец Брюс, — олицетворяли реальных людей, так или иначе оставивших в жизни графа Шварца след. А барон был воплощением князя Леманна.       — Должно быть, — сказал Петя, — встретив в поместье копию князя, вы неприятно удивились?       — Он не был точной его копией — граф многое вложил в его образ. Леманну доставляли удовольствия его страдания — он называл их красивыми, если верить словам самого графа Шварца.       Петя ничего не понимал — Брюс что, сочувствует Шварцу?! Этой ничтожной каналье?! «Нет, — старался убедить себя мальчик, — мне только показалось…»       — Так значит, — спросил он, — князя Леманна казнят?       — Да.       — А что будет с графом Шварцем?       Яков Вилимович отвел взгляд и снова задумался, Петя — притих, безусловно, пожалев о неосторожно заданном вопросе. Впрочем, сегодня и без его глупых вопросов что-то пошло не так. Об интересной сказке на ночь можно было забыть. А жаль. Пете очень нравились эти истории. Всякий раз он сокрушался и завидовал Якову Вилимовичу и Зельме — он бы с удовольствием прошел через такое приключение!       Да только прошел был?..

***

      — Я все сделаю сам, — прошептал виконт, закрепляя на глазах Шварца повязку. — Доверься мне.       «Последняя фраза была лишней», — подумал Шварц, улыбнувшись. Если бы ему предстояло пройти с завязанными глазами по разваливающемуся деревянному мосту над пропастью с кипящей лавой, он бы и тогда доверил де Дюруа собственную жизнь. Даже с закрытыми глазами, он предугадывал каждое его действие, потому что знал и чувствовал. Повязка была нужна только для того, чтобы он смог расслабиться и представить любимого.       — Не бросай меня, — нащупав его руки, сказал Шварц. Почти взмолился.       Он знал, что виконт обязательно поймет его; «не бросай», означало — «подтверждай свое присутствие». «Это ты, — буквально говорил ему Шварц, — не Брюс». Де Дюруа знал, что нужно делать, чтобы не задеть ранимые струны души графа, чтобы он испытал все апертуры безопасности и спокойствия.       И он испытал. Впервые с той секунды, когда виконт вышел из кареты в теле Брюса. Шварц снова был дома, снова слышал голос Шарля, ощущал его прикосновения, его любовь — бессмертную, искреннюю, теплую, заботливую… Он растворился в его нежности, в ссыпающихся поцелуях и горячих признаниях в любви. Словом — все было так, как происходит обычно, близость вскружила графу голову и он отдался ей всем своим существом.       — Такого у нас еще никогда не было. — Шварц растянулся на животе, игриво приподняв ногу.       — Какого — такого? — поинтересовался виконт, накидывая на плечи халат и затягивая на талии пояском. — В теле другого человека?       — С ароматом орехов…       Оценив шутку, виконт опустился рядом и, смотря на Шварца сверху вниз, неосознанно смутил.       — Что? — спросил тот.       — Я никогда не говорил, — сказал виконт, — как ты прекрасен после заседания амуров? Смотреть в твои глаза — искрящиеся, напоенные светом и удовольствием, — как наблюдать за ночным небом, где сверкают падающие звезды. — Де Дюруа запустил руку в смоляные кудри Шварца — порядком взъерошенные. — Я не перестану восхищаться твоими эмоциями, восхищаться тобой…       — О, Шарль…       Шварц взял его руку и оставил на ней поцелуй.       — Я счастлив, — сказал он. — Только рядом с тобой я чувствую себя свободным. Как жаль мне становится в такие минуты бесстрастных, лишенных сего высокого чувства людей… Ты ведь тоже счастлив, милый? Я не надоел тебе с подобными глупостями? Я бываю чрезвычайно навязчив, а ты все время молчишь и терпеливо слушаешь…       Виконт наклонился вперед и приложил к щекам Шварца ладони, из-за чего его губы забавно вытянулись «уточкой».       — Mon ange…       Шварц так сильно любил этого человека, что всякий раз при осознании этой всеобъемлющей любви у него захватывало дух, горло — сжималось, а на глаза — наворачивались слезы. Раньше граф смущался столь излишней сентиментальности, однако позже пришел к осознанию: как это прекрасно, когда счастье и любовь перемежаются меж собой в упоительном вихре и заставляют глаза наполняться слезами!       После повторного приземления амуров, видимо, не успевших покинуть поместье, чтобы отправиться на небеса, они в очередной раз вознесли туда возлюбленных.       — Словно сам Купидон снизошел с небес… — пропыхтел виконт, откинувшись на подушки.       Шварц придвинулся к де Дюруа и взял за руку. Рисуя кончиком пальца на его ладони бессмысленные узоры, спросил:       — Зачем ты это сделал? Мы же условились: пока все не вернется на свои места, не прикасаться друг к другу.       — Тебе было необходимо снять напряжение.       — Ты устал, — парировал Шварц, — я же вижу.       — Не более твоего, Уотси.       Шварц вздохнул.       — Моя усталость — следствие волнений. Не каждый день Совет устраивает казнь Леманна!       Де Дюруа это рассмешило, чего нельзя было сказать о Шварце. Его душа по-прежнему разрывалась от бесчеловечности свершенного. Внешне он оставался спокоен — не хотел расстраивать виконта, — но внутри у него бушевал пожар. Он — человек чести, не позволяющий себе несправедливости поступил так жестоко…       Ведь Шварц сам встречался с Брюсом в его доме. Сам являлся участником сего преступления. Из-за него Леманна обвинили в том, чего он не совершал… Несмотря на то, сколько это недостойное существо, не имеющее право называться человеком, причинило ему боли, к каким постыдным вещам его принуждало, Шварц чувствовал себя предателем собственной души.       …Когда в дверь тихонько постучали, они с виконтом одинаково вздрогнули.       — Да? — позвал Шварц, надеясь услышать голос слуги или горничной. Но вместо вышеописанных за дверью прозвучал голос Мэриан:       — Могу ли я войти, папочка?       — Черт! — шепнул он виконту. — Быстрее одевайся!       — Папочка?       — Секунду, дорогая! — выкрикнул Шварц, кинув виконту халат, который почему-то оказался на подоконнике.       Выполнив эту, казалось бы, непосильную задачу во столь короткое время, Шварц уселся за стол, разложил книги и пригласил Мэриан войти. Та, однако, ничуть не удивилась, застав их с виконтом вместе.       — Вы тоже здесь, papa?       — Я… — де Дюруа, словно застигнутый врасплох ребенок, растерялся и почесал затылок, — зашел к папочке, чтобы пожелать ему доброй ночи.       Мэриан улыбнулась и опустила глаза в пол — Шварц знал, что она скорее всего догадалась, тем не менее хотел верить в обратное. Она уже была не той пятилетней малышкой, которую можно было обмануть подобной ерундой. К тому же — Мэриан увидела, что разложенные второпях книги лежат вверх ногами. Да и волосы Шварц не догадался подвязать лентой — такими взлохмаченными она их видела у папочки только в ветренную погоду, но он никуда не выходил, да и за окном сегодня — штиль.       — Так в чем дело? — поторопил Шварц, будто бы этим можно было развеять неловкость момента.       — Поверенный князя был здесь.       У Шварца упало сердце.       — Что ему нужно?       — Он передал вам письмо.       Мэриан протянула графу пакет:       — От князя Леманна. Из тюрьмы.       Сломав сургучную печать негнущимися дрожащими пальцами, Шварц долго не решался вытянуть из конверта покрытую смазанными пятнами крови бумагу. От написанных торопливым почерком строк исходила тревога, отчаяние. Также — фальшь. Но какую боль должен был снести этот человек, чтобы опуститься до подобного — так унизиться перед ним, Уотаном, мальчиком для битья, куклой для низменных удовольствий!       — Что там, папочка? — услышал Шварц позади голосок Мэриан. Он-то и вернул его из забвения.       Шварц обернулся и, вместо того, чтобы сжечь письмо в камине, положил его на стол.       — Он просит прощения, он во всем раскаялся…       Виконт и Мэриан синхронно ахнули, тем не менее по-разному: первый — от возмущений, вторая — от удивления.       — И что ты намерен делать? — почти прокричал де Дюруа.       — Я могу либо прекратить все это, — сказал Шварц, вставая из-за стола, — либо — позволить Совету завершить свое дело. Мне нужно подумать.       — «Подумать»?! Нет, Уотан! О чем ты говоришь?! Пустить наш грандиозный план коту под хвост?! Одумайся!       Шварц отвернулся.       — Если ты сделаешь это…       — То — что?! — сорвался Шварц. — Будешь ставить мне условия?! С чего ты взял, что можешь?!       — Ты знаешь, как я этого хочу! Выходит — не ценишь мои чувства! Ты не понимаешь, какая агония душит меня изнутри долгие годы! Как я хочу его смерти за то, что он причинил тебе боль!       — Но это неправильно, Шарль!       — Такие люди, как он, не должны жить!       — Это не нам решать…       — Уже все решено.       — Ты решил за всех!       — Я хотел, как лучше! Я же не знал, что ты такой слабый!       Мэриан направилась к виконту, словно собиралась дать ему хорошую отрезвительную пощечину, но вместо этого — конечно же! — взяла за плечо.       — Папенька, пожалуйста, не говорите того, чего не чувствуете! Разве вы считаете папочку слабым?! Разве не вы говорили, как он силен и могущественен?!       — Оскорбляй, — словно ее не слыша, слезно пробормотал Шварц, усевшись на софу, — поливай меня помоями — это же то, чего я заслужил…       Очевидно, не понимая, каким образом ей удастся их успокоить, Мэриан переводила взгляд с одного отца на другого. Один был слишком вспыльчив, другой — слишком раним…       — Ну зачем же вы так?.. — сложив руки вместе, обратилась она к Шварцу. — Папенька любит вас, и хочет защитить, папочка…       — Твой отец не хочет меня услышать, Мэри! — выпалил Шварц.       — Твой отец не хочет услышать меня! — вторил ему виконт.       — Вы оба друг друга не слышите! — заключила Мэриан. — Но во гневе ни к чему хорошему не придете, только глупостей наделаете. Пожалуйста, попытайтесь войти в положение друг друга!       Опустившись рядом с отцом на софу, Мэриан размазала по его лицу слезы, после чего приобняла, точно он был болен или только что чудом выжил во время свирепствующего пожара и теперь находится в глубоком потрясении.       — Папочка завсегда отличался открытым и добрым сердцем, — обратилась Мэриан к виконту, — ему тяжело причинить боль даже самому скверному из людей. А вы, папочка, — говорила она уже Шварцу, — чрезмерно милосердны к князю.       Шварц поднял на нее глаза и сказал:       — Ты на его стороне?       — Я не могу выбирать между вами, — Мэриан улыбнулась, — ведь люблю вас одинаково сильно. — Затем она посмотрела на виконта и похлопала по сидению рядом с собой. — Присоединяйтесь к нам, папенька. Мы поговорим и спокойно все обсудим. Если папочке нужно будет время, мы его предоставим, потому что всегда действуем сообща.       Шварц поддался виконту. Только ради его душевного равновесия сказал, что, конечно же, вызволять Леманна не станет. Да Шварц и не собирался, он говорил лишь о чувстве вины, свойственном каждому, кто обманным путем отправляет человека на эшафот. Хотя откуда Шварцу знать, что испытывают такие люди? Быть может, облегчение? Или — совсем ничего? Получается, он один такой — сожалеет о кровавой интриге, которую уже совершил? Да, интриган из него — никудышный.       — Разве я способен на такое?       — Если мы не сделаем этого сейчас, — утверждал виконт, — в следующий раз шанса может не представиться, пойми же, Уотан! Это наша последняя надежда навсегда избавиться от него!       Оставив отцов наедине, Мэриан откланялась. Еще одна бессонная ночь нависла над поместьем, как грозовая туча. Шварц и виконт сидели в противоположных концах комнаты: де Дюруа на кровати, Шварц — в кресле у камина. Каждый думал о своем. Хотя Шварц был уверен, что виконт просто наблюдает за ним — не решит ли, мол, этот горе-заступник покинуть поместье, чтобы спасти Леманна?       — Отныне воздух дрожит не от страсти, — пошутил Шварц, обернувшись на любимого, — а от напряжения. Долго еще будешь дуться на меня, аки обиженный ребенок?       — Я на тебя вовсе не обижался, — мягко произнес виконт, приблизившись к Шварцу. — Я тебя понимаю. Уверен — и ты понимаешь меня.       — Безусловно, моя любовь.       Виконт опустился перед ним на одно колено, будто собирался спеть любовную серенаду. Шварц смутился — неужто в окошко снова заглядывают строптивые амуры? Однако вместо третьего прилета, за окном послышался стук копыт, а спустя какое-то мгновение в гостиной уже стояла Анели. Шварц и сам не понял, как тут оказался. Только что был в покоях и чувствовал на шее дыхание виконта, вглядывающегося в незваного гостя на подъездной дорожке.       — Что случилось?! — Шварц подлетел к племяннице, озабоченно осмотрев с ног до головы. — Что-то в поместье?       — Не тревожьтесь, дядюшка, — сказала Анели, взяв его ладони в свои. — Все в порядке. Я пришла к вам. Извините, что во столь позднее время… Все никак не решалась приехать раньше, но поняла — больше держать это в себе не могу.       — Проходи же скорее, милая. Я велю подать чай.       — Благодарю.       Шварц пригласил Анели в свои покои. Там усадил погреться у камина — ночи на юге холодные. Пока несли чай, они с виконтом расположились рядом. Правда, к чаю Анели не прикоснулась. На лицо девушки опустилась мрачная тень, от каждой ее клеточки исходил страх.       — Вам нужно кое-что узнать, — начала Анели, опустив глаза на колени. — Князь Леманн покушался на честь Зельмы, когда они отправились в экспедицию в прошедшем месяце. Также — он долгие годы домогался меня. Я бы и дальше молчала, но… Зельма.       Последние слова донеслись до Шварца, словно из трубы. Адреналин камнем опустился на дно желудка. В глазах запрыгали белоснежные всполохи. Он впал в состояние, близкое к сумасшествию — видел себя маленькой ничтожной букашкой, и не понимал, почему все еще здесь? Почему находиться в теле этого человека, к которому с самого его рождения судьба столь немилосердна? Почему всякий раз она преподносит ему столь жестокие «дары»?       Переглянувшись с виконтом, лицо которого приобрело серый оттенок, Шварц нашел в себе силы и сжал холодную ручку Анели. Не замечая слез, наполнивших его глаза, пробормотал:       — Господи, Анели…       — Знаю, — стоически продолжала она, по-прежнему не глядя на Шварца, — я должна была сказать раньше, но думала, что вы не поверите… Он говорил, что я виновата… сама во всем виновата… — Анели всхлипнула. — Но Зельма?.. В чем она виновата, дядюшка?..       Шварц стиснул Анели в объятии — таком крепком, что у нее едва не хрустнули ребра.       — Моя девочка… — выдавил он, — прости меня… прости меня…       — За что, дядюшка?..       Выпрямившись, Шварц направился к столу, где оставил письмо Леманна. Мир вокруг поглотил туман — он все еще с трудом понимал, что происходит.       Почему это происходит с ним и его семьей?       — Сожги это письмо, Шарль, — произнес Шварц дрожащим от слез голосом. — Сожги!       Не сказав ни единого слова, виконт выполнил его просьбу.       — Ты был прав, — выкрикнул Шварц, — он заслуживает смерти! Самой страшной! И мне не жаль — пусть сдохнет! Потому что это не человек! Это — дьявол, без души и сердца! И я с превеликим удовольствием посещу сегодня эту казнь!