Ценою жизни

18 сентября 1720 год.

Перед отъездом из Петербурга он пообещал себе, что не будет думать о предстоящей кампании. Сегодня это явно ни к чему. Под убаюкивающую качку и скрип рессор, он думал о своей семье, к которой его мчала четверка гнедых. О тех, кого он потерял и тех, кто еще ждет его возвращения. Приближение к дому охватывало сердце почти забытой мальчишеской радостью, но в то же время — и преждевременной тоской. Что такое один день, когда впереди — целая вечность?       Выйдя из кареты, Пётр оставил позади все: беспокойство и излишнюю серьезность, которой приходилось злоупотреблять в окружении сослуживцев. Сегодня никакого Петра Яковлевича, генерал-адмирала и вашего высокопревосходительства. Сегодня он снова станет Петей — сыном, братом, другом.       Поместье совсем не изменилось. Всякий раз приезжая сюда, он вспоминал тот день, когда Яков Вилимович забрал его из Панкартьевской слободы с тремя учебниками и исписанной тетрадью. В груди разлилось приятное тепло, будто он и сейчас тот же потерянный мальчишка, на которого вдруг обрушилось непостижимое счастье.       Вот только где оно сейчас, это счастье? Его поглотило собою время, забрали с собой невзгоды и смерти родных? А может, это он стал другим?       — Петенька, родной!       Подобрав пышные юбки платья, Софья Алексеевна сбежала по парадным ступеням вниз и прыгнула в объятия Пети.       — Софья Алексеевна! — Он крепко обнял ее за плечи. Когда-то Петя прижимался к ее груди и обнимал за талию, теперь же был вынужден наклоняться вперед, чтобы она смогла обвить руками его шею.       — Мой милый… — Софья поцеловала его в обе щеки. — Ах, простите, глупую, генерал-адмирал! Уж не держите обид за мои ласки, ведь я так скучала по вам! Не приезжаете совсем…       — Служба, Софь Алексевна, — ответил Петя, взяв ее ручку и оставив на пальчиках поцелуй. — К тому же — Равновесие. Кому и держать обиды, так это вам.       — Бог с тобой, глупости болтать! Мы, признаться, не ожидали тебя так рано. Проходи же скорее, мой мальчик, ах, какая радость!       Она потянула его за руку. Пора.       Переступив порог поместья, Петя на какое-то мгновение снова почувствовал себя ребенком: эта атмосфера, эти стены, эти запахи и звуки — навощенные воском полы скрипели под ногами в тех же местах, что и раньше. Боже, словно и не было этих двадцати лет…       Софья Алексеевна провела Петю в главную залу на первом этаже, где их уже ждала Анели. Она отложила на софу большой талмуд по врачеванию, — по крайней мере Петя был уверен, что по врачеванию, — встала и протянула к нему руки.       — О, Анели…       Седина рано посеребрила ее волосы — на фоне смоляных прядей, белоснежные выглядели довольно броскими, но симпатичными. Как будто так и должно было быть. После смерти матери Анели стала носить такую же прическу — собирала пряди по бокам и завязывала сзади лентой, оставляя волосы распущенными. В остальном она, как и Софья Алексеевна, осталась прежней.       — Ну иди же скорее сюда! — Анели улыбнулась, встала на носочки и крепко обняла Петю. — Господи, сколько не виделись?       — Боюсь представить.       — Спасибо, что приехал. — Она отстранилась. — Видеть тебя — большая радость.       — Я не мог не приехать. Сегодня уже семь лет.       — Да.       Анели опустила голову.       Теперь она редко улыбалась. Обычно ее лицо озаряла улыбка лишь вот в такие дни, когда они собирались все вместе, да и то — ненадолго. Она до сих пор не могла смириться со смертью сестры и носила траур.       — Яков Вилимович у себя? — спросил Петя.       — Да, — сказала Софья Алексеевна, — корпит над Табелем.       — Как он?       Анели и Софья обменялись быстрыми растерянными взглядами — Петя, разумеется, все знал, просто не мог не спросить.       — С тех пор, как ты осведомлялся в прошлом месяце, — тем не менее сказала Анели, — приступов не было. Он чувствует себя хорошо.       — Всех нас, как знать, — хохотнула Софья Алексеевна, — переживет! Ну же, ступай!       Петя кивнул и поспешил на второй этаж — в кабинет Брюса. Раньше перед встречей с ним его окутывало теплое предвкушение, теперь же снедало беспокойство. Яков Вилимович устал: государственная ноша тяготила его долгие годы — бесконечная чреда преобразований, аресты, битвы и конгресс. Не говоря уже о болезни. Кажется, только и осталась у них эта годовщина, на которую они собирались ежегодно. Точнее — старались собираться.       Встречающиеся по дороге слуги отвешивали Пете учтивые поклоны. Кого-то он не знал, с кем-то был знаком давно. Так или иначе каждому уже было известно, что приехал воспитанник Брюса. Тот, кто не знал их истории, называл Петра его внебрачным сыном. Впрочем, Пете было приятно осознавать, что они не считают его здесь чужим.       Постучав в кабинет и получив разрешение войти, Петя смело переступил порог. Из-за преобладающего в покоях полумрака он не сразу увидел Якова Вилимовича.       — Ваше сиятельство?       — Петя?..       Он вышел из-за стола и крепко обнял Петю за плечи. Растерянный вид, удивление и искренняя улыбка Якова Вилимовича растрогали его сердце. Какие бы формальности ему не приходилось адресовывать этому человеку, они по-прежнему оставались родными людьми — отцом и сыном. Да, Брюс был его отцом, который всегда был рад его видеть и ждал его возвращения. Возможно, даже больше, чем Петя мог себе вообразить.       — Бог мой, — сказал Яков Вилимович, взяв его за плечи, — как я рад снова видеть тебя, добро пожаловать! Почему же мне не сказали, что ты прибудешь раньше?..       — Так вышло, — сказал Петя. — Поверить не могу, что снова вижу вас.       — Выпьем? — улыбнулся Брюс, приглашая Петю занять место в одном из кресел у камина.       — С удовольствием.       — Надеюсь, дорога не сильно тебя утомила?       — Благодарю, нисколько.       Подбросив в камин березовые полешки, Яков Вилимович устроился в кресле и обратил теплый взгляд на Петю. Пламя разгорающихся поленьев выхватило из темноты его лицо — уже немолодое и уставшее. Под глазами пролегли глубокие тени, морщины стали глубже. Он заметно сдал за этот год. Однако даже самые мрачные годы не смогли заставить его живой взгляд поблекнуть.       Как это бывало обычно, беседа началась с формальностей: поговорили о службе, Равновесии, нынешних и предстоящих делах. Ничего нового.       — Отныне все не так, — сказал Яков Вилимович, — как это было раньше, правда?       — Правда, ваше сиятельство. И мы уже не те.       — Почему же? Граф Шварц не меняется.       Петя засмеялся. Что верно, то верно.       — Я не видел его со дня похорон княгини, — сказал Петя. — Вот уже год. Как он?       — Он же граф Шварц — само очарование! Вот уж над кем годы не подвластны, так это над ним.       — Значит, сердце более его не беспокоит?       — В прошлом месяце был очередной приступ.       — Виконт сообщил?       — Да. Граф ни за что сам не признается.       «Ага, — едва не выпалил Петя, — как и вы!» Но вместо этого спросил:       — Виконт приедет с ним?       — Разумеется, куда же он без него?       Об этих двоих можно было бы слагать легенды. Верно, они и не помнят жизни друг без друга. По крайней мере хотелось бы в это верить, ведь о прошлом графа тяжело забыть. В особенности — его сердцу, больному и изнуренному непростыми жизненными испытаниями.       — Семь лет прошло, — вдумчиво произнес Яков Вилимович, вперив отсутствующий взгляд в разгорающееся в камине пламя, — не верится.       — Не вините себя, ваше сиятельство. Вы дали ей все, о чем она мечтала. Вы позволили ей принять участие в осаде Штеттина. Она погибла воином.       — Я не должен был пускать ее в это сражение.       — Она одержала множество славных побед. Прошу вас, Яков Вилимович, не сегодня. Сегодня мы обязаны почтить ее память, но отнюдь не напрасными сожалениями. Она бы этого не хотела.       Яков Вилимович взглянул на Петю и положил руку ему на плечо.       — Благодарю, что ты стараешься поддержать меня, сынок.       Петя накрыл его сухую руку своей горячей ладонью. Удивительно, но раньше руки Брюса казались ему такими большими и крепкими… Впрочем, как и он сам.       — Прежде это делали вы, — Петя улыбнулся, — когда я был ребенком. Помните — говорили, чтобы я не смел жить прошлым?       — Тогда ты всего на свете остерегался, тебе были чужды забота и поддержка. Разве я мог иначе?       Яков Вилимович поднялся и приблизился к окну, за которым уже занимались ранние осенние сумерки.       — Боже, неужто это было когда-то? Будто вчера…       Опрокинув в рот рюмку анисовой водки, Петя тоже поднялся. Он дал себе обещание, что прежде чем навсегда оставит родных, еще раз услышит рассказ о Пустоши. Надеясь разрядить тяжелую обстановку, наступающую всякий раз в этот день, Петя спросил, удостоят ли его очередной историей сегодня.       — Да, конечно, — сказал Яков Вилимович. — Первый раз, когда я рассказывал тебе о Пустоши, ты слушал с открытым ртом.       — Я и по сей день слушаю ваши истории с открытым ртом!       Брюс улыбнулся и снова отвернулся к окну, словно там находились подсказки на все ошибки, которые он допустил в прошлом; слово в воздухе вились какие-то волшебные заклинания о том, как вернуть тех, кого он потерял.       — Вы обеспечили Григорию Степановичу достойную старость, — сказал Петя, — Дали возможность Софье Алексеевне почувствовать себя любимой и нужной. Благодаря вам она смогла развить свой талант и теперь весьма востребована в качестве певицы на светских раутах. Вы помогли Анели открыть собственную лечебницу и аптеку…       Яков Вилимович обернулся на Петю через плечо.       — И не смог уберечь дочь от болезни.       Слышать о смерти Марго с его уст — словно удар в самое сердце. Кажется, Петя не смирится с этим до конца своих дней. Впрочем, и не забудет того позора, который он творил, когда стало известно о ее скоропостижной кончине. Это был тяжелый год. Если бы не Яков Вилимович, Петя бы не справился.       — Яков Вилимович… — Он сглотнул. — Вы всю жизнь делали для нас все. Вы отдавали нам всего себя. Благодаря вам мы собираемся здесь сегодня.       — Весьма метко сказано, однако.       — Я не это имел в виду. Вы знаете, о чем я говорю. Благодаря вам у всех нас появилась семья: и у меня, и у девочек. Неужели вы бы отреклись от Анели и Зельмы, если бы смогли обернуть время вспять?       — Уотан помог бы Анели и Зельме реализовать их мечты, — сухо сказал Брюс. — Если бы я не взял ее под свое крыло, если бы не позволил ей выйти в тот день на поле боя, она была бы сейчас жива.       — Ни Зельма, ни Марго не хотели, чтобы вы винили себя в их смертях. Прошу вас, подумайте об этом.       — Я знаю, — сказал Брюс. — Но я могу доверить это только тебе.       Поблагодарив Якова Вилимовича за доверие, Петя подумал о том, что сегодня всем была дозволена излишняя меланхолия. Даже таким стойким и мужественным людям, как Брюс. И пусть подобное проявление эмоций было Брюсу несвойственно, Петя знал: он такой же человек, как и все. В юности Петя и не подумал бы, что он может печалиться и тосковать. Но с годами все становились для него настоящими. Не абсолютными героями, но обыкновенными людьми — с собственными достоинствами и несовершенствами.       С приездом виконта и графа в поместье все немного оживились. И даже повеселели. Да и как могло быть иначе, когда граф являл собою само очарование? Если бы веселому празднику позволили стать человеком, то он бы всенепременно воплотился бы в этом неунывающем старичке. В его компании невольно становилось легче и уютнее. Блистательная энергетика, словно лучик солнца под потолком дырявой крыши, он всем доставил большое удовольствие. То, чего не хватало сегодня.       — Боже, — были первые его слова, когда он встретил Петю, — ну что за прелестное создание? Здравствуй, голубчик!       — Ваше сиятельство, добро пожаловать.       Шварц все еще напоминал Пете старую добрую тетушку, которая обязательно оставит мокрый след от поцелуя на лбу. Только вот теперь граф не дотягивался до лба Пети, да и до подбородка мог достать едва ли. Тем не менее дотянуться до его волос, стянутых лентой, он мог. Игриво потеребив выбившуюся из хвоста прядку, Шварц послал Пете воздушный поцелуй. Ну, хотя бы воздушный!       К слову, Шварц оставался таким же обаятельным и стройным. Небольшие морщинки, пробивающиеся сквозь внушительный слой белил, можно было заметить только вблизи. Яков Вилимович был прав: организм графа Шварца не знал, что такое старость.       — Так бы и съел тебя! — Шварц потрепал Петю за щеку. — Будь я помоложе…       — Оставь мальчика в покое, старый ты развратник! — сказала Софья Алексеевна, протянув к графу руки.       — Софья! — Он обнял ее за плечи и расцеловал в обе щеки. — Вы совершенно не меняетесь, милая!       — Беру пример с вас, дорогой друг! Вы, как всегда, изумительны. Я бы даже сказала — appétissant!       — Ах, какая прелесть…       Пока граф приветствовал Анели и Якова Вилимовича, из кареты, опираясь на тросточку, вышел виконт. Пете стало не по себе: как он постарел! Раньше де Дюруа распускал волосы, пышными локонами спускающиеся по плечам, теперь же был вынужден носить парик. Но что оставалось неизменным, так это — усики. И акцент.       — Добро пожаловать, ваша милость, — сказал Петя.       — Здг’авствуйте, генег’ал-адмиг’ал! Comment vont les affaires?       — Merci, tout va bien, comment vas-tu?       Петя был готов дать голову на отсечение, что раньше виконт никогда не хромал!       Проследив за его взглядом де Дюруа опустил глаза на ногу и изобразил рассеянность:       — Ах, не пег’еживайте за это, mon ami! Гг’аф потащил меня на шабаш на пг’ошлой неделе — там и подвег’нул! Vieille crapule!       Петя рассмеялся в унисон с виконтом, которого почему-то крайне забавлял тот факт, что он подвернул ногу. Искренне поражаясь этим двоим, Петя восхищался их активности — во столь почтенных летах они не упускают ни единого дня на невинные забавы! Раньше они оба казались Пете серьезными и важными людьми, теперь же ему было страшно представить, что творили эти оба в юности, если сейчас отважились отправиться на колдовской шабаш!       Под «шабашем» подразумевались вовсе не бесовские потехи, безумные оргии и из ряда вон выходящие игры с нечистыми духами, конечно же. Это было обыкновенное колдовское собрание — немного откровеннее светских вечеров, но не столь страшное, каким его описывают в сказаниях о злых ведьмах.       Впрочем, Пете стало любопытно, как графа угораздило принять участие в подобном. Как только виконт отпустил его прогуляться перед ужином по широким тропинкам поместья, Петя тотчас же решил составить ему компанию.       — Месье де Дюруа успели сообщить, — сказал Петя графу вполголоса, — что вы были на шабаше на прошлой неделе, м?       — И тебе желаю его посетить, сладкий. — Шварц подмигнул.       — Я уже зело стар для подобного.       — Дурашка! Хочешь сказать, что твой зад хуже моего, чтобы им не тряхнуть? Ты либо слеп, либо жаждешь похвалы. Так получай, черт подери, — твой зад великолепен, крошка!       — Вы не меняетесь.       — Ты и вообразить себе не можешь, — сказал граф, взяв Петю под руку, — как еще молод. Где мои тридцать? У тебя еще вся жизнь впереди, не трать ее на сожаления. Когда тебе будет пятьдесят, ты обязательно вспомнишь мои слова.       — Вы предлагаете мне удариться в пьянство и разврат?       — Ты судишь меня за то, что я позволил себе расслабиться в кругу старых друзей? По-твоему мне должно весь день божий валяться на софе, читать слезливые романы и пускать ветры? Получать удовольствия — не порок, мальчик мой. Я занимаюсь любимым делом, путешествую и помогаю тем, кто терпит нужду. А шабаш — что ж? — Граф остановился и взглянул Пете в глаза. — Просто я не хочу так стремительно стареть.       — Вы никогда не постареете, ваше сиятельство. Ваша юная душа завсегда будет противиться софе, романам и… ветрам. — Петя не сдержал смешка. — Извините, я бываю груб.       — Я знаю: тебе трудно смириться со смертью Катерины, но… тут твоей вины нет.       Ну вот, опять. Петя выдохнул и отвел взгляд.       Вспоминая о жене, которая, он считал, скончалась по его вине, Петя чувствовал себя вдвойне виноватым — за то, что все это время пытался полюбить ее. Он любил. Но недостаточно сильно; не так, как она этого заслуживала. Он любил ее как родного человека, однако не так, чтобы у него вскружило голову от этой любви. С нею время не становилось глупой насмешкой над жизнью. Она была просто Катенькой, которая тоже жила своей жизнью, была неприхотливой, молчаливой и умела слушать.       — Когда я спрашивал ее, о чем она думает, — сказал Петя, — она отвечала, что думает обо мне. Тогда я спрашивал снова, и она говорила: «Мне о тебе думать надо». Она будто не была человеком. Ее научили, что надо жить для меня. И я так подвел ее… Все винили ее, тогда как проблема была во мне…       — Ни в тебе, ни в ней не было никакой проблемы, — сказал граф Шварц. — Если бы общество не было столь невежественно и не совало нос не в свои дела, она бы не покончила с собой. Ты это знаешь не хуже моего.       — Уотан! — донесся до них возглас виконта с крыльца. Но граф проигнорировал.       — Катерина оказалась слаба и поддалась чужим осуждениям, — серьезно сказал он. — Я ни в коем случае не обесцениваю ее чувства. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к этой ситуации. То, что говорили о ней, — беспрецедентно и жестоко. Она явно не заслуживала этого, родственники не должны были так давить на эту бедную девочку, но ты не должен чувствовать себя виноватым. Это жизнь. И она не всегда бывает к нам справедлива.       — Уотси!       — Ну что?!       Тяжело опираясь на тросточку, виконт приблизился к ним и сказал:       — Зачем ты так далеко ушел?       — Этот француз не обойдется без меня и пяти минут! — проворчал Шварц.       — Не заставляй меня нег’вничать. Ты же знаешь, от излишних пег’еживаний у меня г’аскалывается голова!       — С чего тебе сейчас-то нервничать? Как видишь, сударь, — не в пасти у дракона! Всю дорогу одно и тоже, одно и тоже! Как же ты надоел! Со мной все в порядке, слышишь? Иди уже! Дай поворковать с молодыми.       — Петя, если он позволит себе лишнего…       — Не беспокойтесь, ваша милость, — сказал Петя. — Граф Шварц в надежных руках.       Виконт кивнул и, окинув графа придирчиво-заботливым взглядом, поковылял обратно в поместье.       — Беспокоится обо мне, словно я ребенок! — пожаловался Шварц, когда де Дюруа скрылся из виду. — Это весьма мило с его стороны, но… я чувствую себя неполноценным. Словно мне все время нужна опека! Разве я так стар и немощен, каким он меня видит?       — И вас нисколько не вдохновляет столь трогательная забота? — ухмыльнулся Петя.       — Весьма. Только не говори виконту, ни то он станет кормить меня с ложки!       — Можете на меня положиться!       Пригласив Петю пройти в беседку, из которой открывался дивный вид на садик во дворе, Шварц сказал:       — Я знаю, говорить так, как говорю я, — несправедливо с моей стороны. Ведь это я обрек тебя на бесплодие.       — Это сделали не вы, — сказал Петя, — а Леманн. И его дурацкие нити.       — Ошибаешься. Если бы не мое проклятье, старина Брюс не подался бы на Погост. Он не успел сказать эти слова, и в тот день в тебе остановилась жизнь. Однако… у Анели и Софьи тоже нет детей, и это нисколько их не расстраивает. У них есть нечто большее — любовь окружающих.       — Понимаю, однако это было их выбором. А мне пришлось смириться с фактом.       — Ты никогда не будешь одинок. Поверь мне. У тебя есть мы.       — Уотси!       Шварц раздраженно цокнул языком и завел глаза: да, видно, де Дюруа действительно не на шутку беспокоился о его здоровье.       — Идем? — сказал граф. — Ни то виконт не успокоится.       — Вы идите, ваше сиятельство. Я еще посижу немного.       — Ну, посиди. — Шварц поднялся. — И подумай о том, что я тебе сказал. Не отказывайся от жизни и всех ее благ, которые она тебе предоставляет. Потом будет поздно.       Граф Шварц пошел навстречу виконту, при этом пролаяв на немецком: «У тебя провалы в памяти?! Со мной все еще не случилось ничего страшного за эти полминуты!» Петя рассмеялся. Как ему будет не хватать милых скандалов этих двоих! Вообще, всех его близких.       Подавшись вперед, он упер локти в колени и низко опустил голову. Обещал же себе не думать о дурном, а в итоге?       — Петя?       Он выпрямился. В беседку вплыла Анели.       — С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила она, присаживаясь рядом.       — Как вам удается держаться на плаву, Анели? — парировал Петя.       — Я всегда думаю о том, что наши близкие, которых с нами уже нет, не хотели бы видеть наше огорчение. Это позволяет мне дышать.       Почти такие же слова он произнес пару часов назад в кабинете Якова Вилимовича. Как это странно — подбадривать человека, при этом не следуя собственными же наставлениям.       — Я был на Погосте, — сказал Петя.       Анели нахмурилась.       — Что? — ошеломленно выдавила из себя. — Когда?..       — Не говорите никому. Не хочу, чтобы наши старики переживали.       — Они еще ого-го! Ты видел дядюшку Уотана? Он все так же энергичен — на ассамблеях может отплясывать до самого утра, несмотря на то, что в этом году ему стукнуло уже пятьдесят три! Виконт жалуется на частые мигрени, тогда как дядюшка не упускает ни единого дня…       — Граф Шварц слишком долго нес в себе бремя проклятия. Ценить каждый момент жизни — естественно в его положении.       — Думаю, что каждому человеку стоило бы воплотить эту простую мудрость в жизнь. Многим дядюшка представляется праздным сибаритом, ничего не смыслящим в жизни. Однако он чрезвычайно мудр для своего поколения, привыкшее жить по правилам, которые никому не нравятся. — Анели выдержала паузу, прежде чем сказала: — Пожалуйста, не называй их стариками. Ты и не представляешь, на что они еще способны…       — И все-таки они уже не те, какими были раньше: виконт заметно постарел, Якова Вилимовича мучает подагра, а у графа — больное сердце; боюсь, он не выдержит еще одного испытания. Я не стану обрекать его на это. Никогда.       — Зачем ты туда отправился?       — Совет предложил мне работу.       — Они же знают, что однажды пытались убить тебя и твою семью? Якову Вилимовичу до сих пор туда путь заказан.       — Я не согласился. Пока.       — Ты хочешь быть посланником? Но тогда тебе придется отдать Равновесие кому-то другому.       — Нет, ни в коем случае. Но ежели я займу пост посланника, то попытаюсь остановить ту несправедливость, которая по-прежнему там процветает. Я стану вести двойную жизнь, чтобы навести там порядок.       Анели взяла его за руку.       — Твое место здесь, Петя. С Погостом покончено. Оставь это. На тебе лежит серьёзная ответственность — управление флотом и Равновесие…       — Я никогда не забуду головы голословно осужденных стариков, — сказал он, — которые одна за другой летели с эшафота. Я должен остановить это.       Возможно, это прозвучало чуть жёстче, чем он рассчитывал. Однако Анели не выпустила его руки.       — Но ты погибнешь!       — А те люди — они гибнут день за днем.       — Но ты не сможешь остановить это в одиночку. Подумай о своей семье…       — Я же не собираюсь действовать открыто. Или вы считаете меня совершенным идиотом, Анели?       Петя поднялся и отошел к ступенькам, на которых двадцать лет назад так любил сидеть с учебником по геометрии. Григорий Степанович сидел рядом и курил свою трубку, наслаждаясь прекрасными солнечными деньками, Зельма приходила с утренней тренировки и снова тянула Петю фехтовать, а Марго шла следом и говорила Пете, как дурно он фехтует, в отличии от Зельмы…       — Мэриан знает? — спросила Анели, выведя Петю из согревающих душу воспоминаний.       — Да, — сказал он, не оборачиваясь, — она-то и приютила меня у себя, пока я решал вопросы с Советом.       — Виконту не проболтается?       — Теперь, когда они с графом оставили свои посты, не думаю.       — Он все равно часто наведывается к дочери на Погост. Да и она сама не упускает возможности навестить его.       — Я надеюсь на нее. Также — она обещала помочь.       Анели поднялась и встала рядом с Петей — плечом к плечу, словно была готова прямо сейчас ринуться в бой.       — Она пойдет с тобой? — спросила Анели.       — Ума не приложу, какими словами мне удастся отговорить ее...       — Никакими. Я пойду с вами.       — Нет, исключено! У вас и без того забот хватает. Как вы оставите вашу лечебницу?       — Ты забыл, что время здесь остановится? А в одиночку никто не устраивает государственных переворотов. Зельма с удовольствием бы поддержала тебя в этом стремлении. И я поддержу. Это малое, что я могу сделать, чтобы почтить ее память.       Петя уже пожалел, что доверил это Анели. Хотя, кому еще он мог доверить это, как не ей?       — Это еще нужно обдумать хорошенько, — сказал он.       — Нечего думать! — отрезала Анели. — Вам понадобиться там целитель. Из нас выйдет хорошая команда. К тому же, Мэриан все равно бы пригласила меня, так что твои отказы совершенно излишни.       — Вы не исправимы!       — Хм, а ты как думал?       — Что ж? В таком случае для меня было бы честью, ежели бы вы встали со мной в эти ряды. — Петя отвесил ей учтивый поклон. — Но старикам — ни слова.       — Как скажете, генерал-адмирал! — хохотнула Анели.       Она все никак не могла к этому привыкнуть…       — Для меня ты навсегда останешься тем славным мальчишкой, которого я избавила от гнилокровия, который пережил смерть и которого я полюбила всем сердцем. Тогда я и предположить не могла, что спустя двадцать лет буду стоять рядом с тобой, видеть тебя таким взрослым и решительным. Таким поразительно похожим на Якова Вилимовича. Тогда, на Погосте, ты был столь беззащитен и… напуган.       — Да, — пробормотал Петя, — наверное. Погост и проклятие пугали меня. Но теперь я готов отомстить Совету за все его злодеяния. Знаю, месть — ужасна сама по себе. Но не тогда, когда речь идет о народе, который подвергается массовому истреблению за то, что оказался не угодным кучке состоятельных ублюдков.       После того, как граф Шварц произнес тост, посвященный памяти Зельмы, Анели дополнила слова дядюшки:       — Поднимем же бокалы за тех, кого унесли годы и болезни. За тех, кого мы любили и кого потеряли.       Атмосфера стала тяжелой. Даже граф не пытался разрядить обстановку, как делал обычно.       — Вы, конечно, — нарушил тишину Яков Вилимович, — никудышные революционеры, ежели думали, что мы не услышим вашего разговора. Ты забыл, — он обратился к Пете, — что мы с виконтом — темные маги?       — И да, — оскорбленно вставил граф Шварц, — мы вовсе не старики! Да будет тебе известно — меня до сих пор считают привлекательным!       Петя растерялся.       — Э-э-э… что?       — Мы вас не оставим, — сказал Шварц. — Малявки!       — Без помощи темных магов вам будет во стократ тяжелее справиться, — поддержал его Брюс. — Думать нужно всем вместе.       — Я уже не ребенок, — твердо сказал Петя. — Вы были даже моложе, когда отправились на Погост со мною.       — Ты — мой сын, и я не позволю тебя отправиться туда в одиночку. Думай, что говоришь!       Софья Алексеевна взяла Петю за плечо и заглянула ему в глаза.       — Петя, что ты задумал? Упаси Господь…       — Софья Алексеевна…       — Я — с вами!       Анели и Петя переглянулись.       — Ежели Анели поедет, — сказала Софья, — я — тоже! Я ведь к старикам еще не отношусь, правда?       — С чего ты взяла, что мы старики? — Шварц всплеснул руками. — Ты же сказала, что я… appétissant!       — Ты — само очарование в любом возрасте, Уотан, однако все знают о твоих проблемах со здоровьем.       — С моим здоровьем все в порядке, что за глупости? — Он повернулся к виконту. — Ты им сказал?       — Mon cher…       — Как ты мог?.. Я обиделся на тебя!       — За что люблю тебя, — проворчал де Дюруа, — так это за твою пг’ямолинейность…       — Высказывать свои чувства — это правильно, если ты не знал!       — Ты высказался честно, но не подумал о моих чувствах.       — О каких еще чувствах? Это ты сказал всем, что я — немощный старикашка! Не приставай, я все еще обижен.       Виконт потерся плечом о плечо Шварца.       — Уотси, — проворковал он, — ты никогда не обижаешься на меня больше паг’ы минут. Это все знают.       — Хм, отстань!       — Так, голубки, отставить, — прервал идиллию Яков Вилимович.       — Я не виноват в том, что он всем говорит неправду! — воскликнул Шварц.       — То, что он считает нас стариками — вполне справедливо, Уотан. Однако, — Брюс одарил Петю строгим взглядом, — почему ты хотя бы не поделился тем, что намереваешься сделать?       — Я не хотел подвергать вас опасности.       — Истог’ия повтог’яется… — с мечтательной улыбкой сказал де Дюруа.       — Чего ты там мурлыкаешь? — насупился Шварц, повернув к виконту голову.       — Было вг’емя, когда мы все скг’ывали от них. А тепег’ь…       — Шарль, дорогой, меня глубоко и искренне удивляет твое спокойствие, черт возьми! Ты в своем уме? — Граф закатил глаза. Но через секунду решительно произнес: — Думаю, что сегодня — самое подходящее время, чтобы все продумать.       — Вы правы, ваше сиятельство, — сказал Петя. — Однако вы не с нами — определенно.       — Это еще почему? Вы что, с виконтом сговорились?! И да — как ты смеешь решать за меня?!       — Смею. Потому что я возглавляю эту кампанию.       — Он беспокоиться о вашем сердце, дядюшка, — сказала Анели.       — Но я здоров, как бык!       — Подтвег’ждаю, — кивнул виконт, ради утвердительности подняв указательный палец вверх.       — В толк не возьму, ты все еще подлизываешься?       — Да.       — Мы не сомневаемся в том, — обратился граф к Пете, — что ты взрослый, могущественный и — черта с два! — невероятно привлекательный молодой мужчина, однако…       — Это здесь пг’и чем? — перебил его виконт.       — Ш-ш, дай сказать! — Шварц махнул на него рукой. — Однако Яков прав — ты наш ребенок, и не имеет значения, что ты там задумал. Одного мы тебя не оставим. К тому же — Зельма восприняла бы это с наивысшим энтузиазмом.       — Она бы не пожалела жизни ради тех, — сказала Софья Алексеевна, — кто незаслуженно погибает там.       — Если бы не она, — сказал де Дюруа, — нам ни за что не удалось бы свег’гнуть Леманна. Она нашла его печатку.       — Зельма никогда не унывала, — сказала Анели. — Она была нашим путеводителем, когда мы отчаивались.       — Она была удивительным человеком, — заключил Яков Вилимович.       Петя давно не чувствовал подобного — прилив адреналина понудил его сердце биться чаще. Все смотрели на него.       — Так почтим же память Зельмы достойной ее кампанией! — сказал он. — Станем командой! Снова.       — Мы всегда были командой, — сказал Яков Вилимович, улыбнувшись.       Впервые за долго время напрасных волнений, Петя почувствовал ту искомую уверенность, которой так ему не хватало. Теперь, когда его семья с ним, он знал, что впереди их ждала только победа.