Куда же тебя занесло, Маргарита?

«Поздравьте, я, кажется, сошёл с ума…» Чехов. «Чёрный монах.»

      Ах, дорогой читатель, буду ли я Маргаритой, али будет не так, как скажу? Помните ли, упомянула я недавно, как скупа библиотека в этом доме? Что ни то что Чехова, Крылова и Лермонтова нет, но даже, как казалось, почитаемых здесь Байрона и Шекспира не увидела вовсе…       Недельку-другую не было никаких безобразий, бесчинств и прочей сумятицы. Жилось спокойно-преспокойно, али не будем считать некоторых проделок матушки, что, конечно, заставило батюшку посмотреть на мою мольбу более серьёзно. Книги, наконец, были куплены.       По приезде домой, когда мы с отцом заносили книги, я старалась не показывать, насколько обрадовала меня покупка. Истинно слово, не хотелось же, чтобы соседи подумали, будто мы люди тёмные… — Становь в мою комнату! — придушенным и хриплым голосом скомандовала я. Знамо, тело ребёнка не привыкло носить подобные тяжести, а книги действительно были толстыми…       Лестница всегда казалась мне до смешного короткой, но, верно, как вы уже догадались, не сейчас… Отвлекалась я, конечно, на всякие такие каламбуры, придуманные мною же, но ненадолго, ибо сочиняю хуже, чем рисую — уж давно это мне известно. Кстати про рисование… Картин здесь не было, лишь только фотографии батюшки, матушки, меня да и всяких там родственничков. Возмутило это не меньше, чем отсутствие книг, ведь искусство казалось чем-то необычайно ценным… Чем-то, что не даёт забыть о Мастере, думать, что же с ним такое сейчас творится, иль о гнусной редакции (но о ней, конечно, думать стоит меньше всего).       Вы, верно, уж открыто смеётесь надо мною: «Книги ей тяжело носить! да видела ли она работу?» или «Какой курьёз, ну что за изнеженная дама!», и будете абсолютно правы, и ни разу не обвинят вас в клевете. Детская слабость тоже делается проблемой, но не такой большой, как моё странное самолюбие, переходящее все границы… Да-с, с этим, определённо, нужно что-то делать.       И тут я услышала, совсем неожиданно, (это даже отвлекло от престранных размышлений, что бывает нечасто) как под батюшкой проломилась доска. Видно, это не смутило его, так как он продолжил путь в мою комнату, и доски более даже не скрипели… Неужто так подводит меня слух, что выдаёт фальшивые звуки, которых и в помине не было?       Я спешно (настолько спешно, как только могла, и уж слова мои являются чистейшей правдою) положила книги на стол в своей комнате, и как-то потянуло дымом. Дым, в свою очередь, (иль не он, не буду наговаривать напрасно, дорогой читатель) издал зловонный, смрадный, неприятнейший запах*. Напоминал он гарь… да нет, ещё хуже! Какое-то престранное вещество! Истинно слово, да как будто что-то горит! Да, может, и не горит, но что-то страшное сделаться пыталось. Впрочем, что-то я не туда повела вас… Пойдёмте-с дальше, господа, ведь на этом ничего не кончается.       Раздался смех, как тот, которым я смеялась давеча*… Вы, верно, уж помните, как испугал меня подобный казус, когда смех был даже собственным, что говорить то сейчас… Смех становился громче, и сделалось совсем невыносимо. В ушах зашумело. — Уйди, проклятый! — плачущим голосом воскликнула я, и ринулась к доске в полу, которую проломил батюшка. Из неё же, что странно, и шёл тот дым. Там уж обнаружилась стопка листочков, но я не могла прочесть и буквы. Всё расплывалось перед глазами. — Коль не дашь пять рублей, кто же ты теперь? — насмешливо и причудливо произнёс мурлычущий голос. — «Роман горит!» — да кто так говорит? — вторил ему кто-то с треснувшим и писклявым голосом. — А кто смеётся, будто кружка бьётся?.. — Ваш дым противен — уберите! — А дым здесь есть? — Признайтесь же, не лгите! — А что же будет мне? — Роман сгорит в воде! — Вы чушь несёте! — А вы нет? — Я — да! Но в том то и секрет, что кружки бьются часто… — К счастью! — Да-да, как смех!       И множество подобных странных реплик заставляли сердце в ужасе забиться, ибо сей сумбур неуловимо относился ко мне. Конечно, о другой странности, вроде той, что голоса слыхать да смехи разные — это уж какое-то, простите за откровение, сумасшествие острое…       Я всё ещё, дорогой читатель, держала листочки дрожащими руками, не давая им проворно выскользнуть на твёрдый деревянный пол. Что-то такое необыкновенное, через пелену голосов, смешков и зловонного дыма, подсказывало, будто бы листочки эти очень нужны, и их ни в коем случаем нельзя терять. Но, позвольте, что же это? Вдруг я разглядела первые строки, и сделалось мне как-то и хорошо, и плохо одновременно: Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов…