«Тогда плевали ему в лицо и заушали Его; другие же ударяли его по ланитам и говорили: «прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Евангелие от Матфея 26:65).
Тем же вечером мною завладела лихорадка, кроме шуток, мне становилось всё хуже и хуже: взгляд беглый и напуганный, ощутимый пот на всём лице и, как следствие, его нездоровая краснота… о других симптомах поведала матушка, которая и встретила меня на пороге. Визг сирены отдалённо звучал в ушах, топот людей… Во всём теле чувствовалась странная, но какая-то, до тошноты, мерзкая слабость; я с ужасом пыталась понять, откуда же известно моё имя этой девчонке. И если есть в её голове память об моём имени, то, значит, юная особа кой-как связана с прошлым миром… с миром, который был переполнен разными переполохами и злым волшебством. Знает ли она о Мастере? Как много о Наташе?.. Верно, связь её делалась с тем чёрным магом из варьете или с его приятелем в разбитом пенсне. Истинно слово, да и представить нельзя, что такая особа — обыкновенная жительница Москвы, без всяких чудес… Нет-нет, знамо, я больна, я точно больна! О боги, да я же в лихорадке, какое такое волшебство я себе вообразила?!***
— Она начинает приходить в себя, но не уверена, что она точно восстановит в памяти все события, — послышался скучный и монотонный женский голос. — Точно понять, что её так напугало, мы установить не смогли. Возможно, это была неприятная стычка с одноклассниками, или что-то подобное. Общее состояние девочки было не лучшим, из-за чего лёгкий толчок общества привёл к последствия. Я думаю, что у неё лихорадка, так как обнаружен лёгкий бред, слабость и жар. Состояние, на этот момент, удовлетворительное. Могу вас заверить, Рене, спокойствие и забота сделают своё дело, главное — оградите её от различных стрессов и беспокойств. Всё в голове, по окончанию длинной речи неизвестной дамы, сделалось странным. Всплывали некоторые воспоминания, в голове танцевали лукавые черти, и тьма, широко улыбаясь, приняла меня в свои обьятья… Знамо, за руку меня крепко держала матушка, ибо тепло приятно распространялось по ладони…***
— Ну-с, начнём, — звучным голосом протянула я, совершенно не разумея, с чего буду начинать сказку. — Девочка рисует на окне, как маленькие жители гуляют на реке, — размеренность моего повествования должна была успокоить юные умы. — У жителей колпаки до облаков, а голова с зерно. Великаны, у которых колпаки с зерно, а голова с арбуз, — откуда возникло дурное иносказание?.. — подавали маленьким жителям злато, стоя на коленях. Крошечные жители, как только видели это действо, сразу же начинали важничать: писали кой-какие бумаги, обсуждали всякое, при этом всё время закатывали рубахи до локтя, — видя непонимание в ребячьих глазах, я решила влить в волшебную сказочку сноску — (это у них значило, что они очень трудятся), а токмо засим с тем же важным видом принимали злато. Великаны очень уважали крошечных жителей, потому что они денно и нощно трудились над всем Царством, но уж никто не знал (даже маленькие жители), что всё это понарошку, ибо девочка не рисует на окне… или потому что никто не трудится, — на том и кончилось. Всё это время дети слушали меня с каким-то необычайным восторгом, будто уж моя сказочка была чудом из чудес и будто, токмо они сами этого пожелают, маленькие жители и великаны появятся, как по щелчку пальцами. Знамо, никто из ребят не догадывался, что и в нашем мире, лишённом многих чудес, существуют эти самые крошечные жители и великаны… На моём лице заиграла торжественная кривая улыбочка. — Теперь вы уснёте, милые-премилые ребята? — сладким и уставшим голосом спросила я, ненарочно зевая в кулак. Но меня они уж не слышали. Руки детей покоились под розовыми щёчками, по обыкновению своему, прикасаясь и к подушке тоже; многие лежали, свернувшись в калачик или, напротив, полностью распластавшись на кровати; ресницы каждого изредка подрагивали. Тут, как бы в злую похвальбу, входная дверь зашумела и завизжала, а засим, совершенно довольная, (али можно судить по гримасе) Эмили вошла в квартиру… Как и любое её чувство, радость делалась негативной: сиял на лице оскал, а очи (как бывает при всякой злой радости) были полностью раскрыты. — Здравствуй, Эмили, — дрожащим голосом начала я. — Это было так легко, что мои руки ничуть не замарались и готовы ко всяким каждодневным хлопотам. Не думала, что дьявольские дети так милы. — Дерзость, Маргарита, тебе совсем не к лицу, — как бы в недовольстве проговорила она, заправляя длинные волосы за уши и медленными шагами приближаясь ко мне. — Уж я не помню, кто вообразил подобную мысль, но правда не делается дерзостью, — и такими же медленными шагами начала отдаляться от Эмили. — Что же там с листочками? — Ты глупа, али думаешь, что они как-либо повредились… Рукописи не горят. Я ценю твоё доброе отношение, но, к прискорбию, вынуждена отказать в нашей договорённости, — она, почему-то, нашла свои собственные слова смешными, потому звонко рассмеялась. — С чего бы это? — смущение моё было безграничным. Ну что за пошлая дама! (Прим. автора: как вы поняли, чередуется девчонка-девочка-дама, что немного странно, но Маргарита не до конца понимает, разговаривает с ребёнком или со взрослым человеком, она находится в некотором смятении)* — Знамо, договор наш сделался до того точным, что переменчивость здесь не совсем подходит. — Конечно, — коротко, но с каким-то игривым и плохим намёком зазвучал голос Эмили. — Но отчего же здесь тебе надобна эта рукопись?.. Думаю, Мастер бы больше довольствовался, али его работа не была проделана напрасно, и уж кой-кто будет с таким же сладким и мучительным удовольствием вчитываться в каждую букву… снова и снова, — её силуэт стал едва различим. Я в отчаянии, с каким-то жалким воем, бросилась к девчонке. — Нет-нет, ну что же за безобразие! — истерично захохотала она со слезами, а засим полностью исчезла… — Нет, только не сейчас, вернись, окаянная дама! — пронзительно закричала я, и слёзы солёные быстрыми ручьями побежали по раскрасневшимся щекам. Дети, названные дьявольскими, будто по команде, откинули одеяло и встали со своих кроватей с громким и звучным смехом. Они все встали так, что сразу же окружили меня, некоторые начали весело подпрыгивать на месте, танцуя кой-какую абракадабру, а другие больно отдавили все ноги. Уйдите же вы все, уйдите!***
— Белла! — послышался чей-то голос, мягкий и нежный. — Белла, пожалуйста, если ты слышишь меня… — голос становился плачущим и просящим, вырывая меня из кошмара. Я открыла глаза, рефлекторно осматриваясь. Красивая комната, я бы даже сказала — великолепная. Стены беленькие, как только недавно выпавший снег, пол дубовый, но с некоторыми прорезями, на тумбочке стоят милые игрушки. Что-то очень знакомое заставило сердце встрепенуться, но не настолько, али бы я сейчас была с Мастером, в старенькой и неуютной коморке… — Девочка моя, ответь, пожалуйста! — взгляд мой остановился на испуганной матушке, и я криво улыбнулась. Это был сон. Всего лишь сон…