«Кто их разберёт, эти девичьи печали да капризы?» (Достоевский, «Униженные и оскорблённые»)
Будучи всё детство ребёнком крайне болезненным, пережила я всё, что можно и что нельзя. Начиная от простой лихорадки, которую не раз я расписывала, заканчивая падучей болезнью* и астмой. Последние делались очень забывчивыми, или просто некультурными: не стучались и приходили без приглашения, шагая по коридорам слабого и хилого тела. Шёл мне уже в этой престранной жизни пятнадцатый год, в последнее время повысилось артериальное давление, но это было не более, чем просто неприятным известием. Всякий раз организм лишь насмешливо ставил перед фактом, беспорядочно тыкая пальцем во всякий симптом. В один странный день, коих бесчисленное множество, матушка попросила разобрать с ней литературный завал на чердаке. Состоял он из банальных повестей о красивых и отважных юнцах; советах, как без различных беспокойств и суеты (ах, не дай Бог, дорогой читатель, это настигнет и вас!) остановить капиллярное кровотечение при порезе острой стороной ручки; пособий, как же выучить староанглийский, али даже на своём еле лялякаешь* и т.д. и т.п. Жаль, что некоторые хохмы не были поддержаны маменькой, ко всякой такой книге она относилась с исключительной серьёзностью… Читая современные журналы и некоторые книжки, мне с удивлением вспоминались дешёвые французские романы, продавцы которых стремились отдать их за несколько копеек, но всегда получалось лишь забесплатно. Попивая остывший чай с лимоном, эта новизна подарила мне и смех, и разочарование. Захлопнув замученную книжку, я вприпрыжку, словно дурная коза, с широкой улыбкой положила её на стол. Знамо, зачиталась я этой абракадабры до утра, ибо в закрытые шторы неумолимо било солнце, чуть лаская меня своими лучами. Открыв шторы, можно было с удовольствием наблюдать алеющий рассвет, залюбоваться и пропустить всякие занятия, понятное дело, с веской уважительной причиной… Я оторвала серый листочек дешёвого календаря. На нём, по обыкновению своему, указаны месяц и число. Четверг. Сегодня, ровно в пять часов пополудни, мне делается необходимым пойти на занятия рисованием. Я быстро покидала всякие вещицы в рюкзак, а засим, в духе необычайно приподнятом, вся раскрасневшаяся, направилась в школу.***
— Хочешь сорвать эти прекрасные жёлтые цветочки? — мы тогда гуляли с мамашей по саду, по самой цветистой аллее, и голос её отвлек меня от раздумий. Душистый запах при малейшем вдохе наполнял грудь своим чудным ароматом, а с выдохом жестоко оставлял внутреннюю морозность и головокружение. Я мельком взглянула на цветы. — Да, — с кой-каким наваждением послышался мой голос. Взор отчаянно зацепился за цветы, скулил и завывал, лелея непонятную надежду. — Токмо*, кажется, они не прекрасные, а в крайней степени безобразные. Думаю, лучше избавить сад от этой мерзости. — Как же ты можешь такое говорить? — с мечтанием отозвалась матушка, а засим нахмурилась, взглянув на серое небо, лишённое солнца и облаков. — Давай быстрее нарвём цветиков* и поспешим домой. Вскоре жёлтые цветы стояли в узорчатой вазе на кухне. Они не источали ровно никакого аромата, а через несколько деньков вовсе завяли. По щеке беззвучно скатилось несколько слезинок. Зачем она сорвала их?.. Они бы росли ещё долго-долго, пока им не настанет естественный конец, как всем остальным цветам в саду. По окну грустно стучала капель, медленно напевая мне песенки про всё на свете, что она видела пред собой. Про зелёный лист, весёлый и милый, который никогда не унывает, про дикую черёмуху, что до конца ещё не доцвела, про сонную траву, что не хочет от малого солнышка быть такой же прекрасной, как зелёный лист; а я бездумно рисовала этот пейзаж, не жалея добавляла холодные оттенки и исключила охру. Следует заметить, получилось вполне неплохо, но до той степени мрачно, что сжималось сердце.***
— Могу я понадеяться на Вашу скромность, мисс Свон? Знаете ли, Форкс — городок маленький, но люд там вежливый, — пробился едкий голос из шума колёс. Захлебнувшись в своей иронии, он ничего уже более не умеет, кроме как брызгаться ядом. — Ваше беспокойство напрасно, — отвлечённо скрипнула я, рассматривая вид за окном. Сыро, убого и мрачно — мне сразу вспомнился рисунок, токмо на месте этом больше зелени, захватывающей и всепоглощающей. Небо серое, облаков чуть-чуть, а по окну накрапывал свежий дождь. Размеренное дребезжание машины вгоняло в сон, убаюкивая неясными словами, но спать пред змеёй всегда было делом опасным. — Знаете, обстоятельства всякие бывают, но искренне надеюсь, что полное исключение моей осведомлённости о переезде к «люду вежливому» делалось несчастливым опущением, —батюшка с кой-каким невыразимым чувством на меня поглядел, но лишь угрюмо промолчал, хмурясь, как обыкновенно делали жители Москвы, смотря на беспросветно ревущие тучи. — Извините, юная леди, — с исключительно ложным сожалением отозвался мужчина, охнув и положив руку на сердце. — Я же всё от чистого сердца делал, иль не верите Вы моей клятве? Хотел манеры показать, какие бывают и какие не бывают, как сейчас одеваются хорошо люди, стиль вам привить хотел, иль не верите Вы моей клятве?! Ну, дело такое, из головы вылетело, (я же, как никак, человек в возрасте, чего и не скажешь сразу) нечаянно забыл вас предупредить… — За нечаянно бьют отчаянно, — тихонько просипела я. Веки отяжелели, виденье становилось расплывчатым, я сползла вниз по спинке кресла и с удовольствием закрыла глаза. Сны никоим образом не тревожили, будто сама Судьба решила миловать меня… — Ты действительно думаешь, Билли, что Рене совсем забыла о своих чувствах ко мне?.. — послышался простонародный говор, коим владел батюшка, но с нотками печали и обречённости, которая бывает, по обыкновению своему, у приговорённых к казни. Фраза и смысл — засим понимание. Понимание — самое ужасное. Сердце больно раздирал когтями скулящий зверь, но не так больно, чтобы вытащить из абсолютного сна…***
По прибытии я сразу же позвонила матушке, надрывно переспрашивая, точно ли она не приедет. Больше всего хотелось, чтоб она ехала с нами, но на вопросы, опустив красивые глаза в пол, она лишь каждый раз претикословила* мне. На самом деле, по эгоизму своему, боязно мне было лишь от шипения прибывшей с нами змеи, и знала я, что батюшка не станет её душить. Получив непонимание в очередной раз, я неприятно скрежетнула зубами (довольно иронично, даже мои действа в последнее время ведут токмо к саморазрушению) и, стараясь дышать глубоко, с натянутой улыбочкой вышла из машины. Дом был большой, но намного меньше, чем в Финиксе (запоминание городов, как ни странно, даётся с особенною трудностью). Сам он белый и чистый, как молоко, а крыша, будто желая слиться с ненастным небом, до отвратительного серая. По бокам дома — высокие стройные деревца без кроны, но со мхом на них, а за домом взор мой выловил несколько скучающих елей. — Белла, помоги разгрузить багаж! — резко, заставив меня чуть дёрнуться, позвал батюшка. От рассматривания пришлось несколько отвлечься. — Я понесу одёжку и коробки, — размеренно отозвалась я и взяла в руки коробки, плотно заклеенные скотчем, три пары штанов и колючий свитер. — Хорошо, тогда я займусь остальным, — проведя рукой по красному лицу, измучено ответил батюшка. Верно, он уже достаточно наморен… Когда же люди в этом бренном мире будут отдыхать? Пока хищник не начинает кусаться, жизнь течёт необыкновенно спокойно, как и надо, а не против течения, по пути захватывая все камни и брёвна. Зал состоял из унылых серых кресел, нескольких подушек с интересными витиеватыми узорами, тумбочки, громоздкого телевизора и стола с короткими ножками. Всё это, как моря, обхватывали голубые стены. В комнате, несмотря на усталость, отец помог мне несколько освоиться. Он неловко упомянул мягкие игрушки на комоде, сказывал про всякий ящичек, небольшие царапинки на полу и кровать со странным лиловым одеялом. Про одеяло, конечно же, с большим* увлечением… Собрав все учебники в рюкзак, токмо тогда я со смятением вспомнила о школе: что словесности и арифметике другие люди учить будут, что и совсем ребята поменяются, что сценки устраивать, может, и вовсе не получится, что кой-как лучше учреждение здесь, никаких поблажек и всей такой дури… Засим поняв, почему же страх кой-какой появился, я со злостью подумала: «Запугать решил, гад, людом своим вежливым? Кто уж в селе* про манеры вспомнит, того добрым словом не помянут, ибо тьфу всем и растереть…» Перед сном я прочитала несколько занимательных рассказов, изредка посмеиваясь над героями. Главное — чтобы завтра эти герои не смеялись надо мной. С этими мыслями, лишь голова коснулась подушки, я погрузилась в сон.