МАЙКРОФТ. ОТТЕПЕЛЬ.

Я ненавижу чай с молоком. Еще со времен детского сада и школы. Но другого чая в моей новой жизни не пьют. Говорят мне — это полезно для желудка и зубной эмали. Англичанам ли говорить о здоровье или красоте зубов с их покосившимся частоколом во рту… Эх, я ненавижу чай с молоком. Сегодня, как ни странно, у Майкрофта свободный день. Он взялся научить меня играть в некую карточную игру. Игра мудреная, пересыпанная правилами и мелкими условиями, которые я все время забываю. Майкрофт настойчиво меня направляет и поправляет, не сердится, только усмехается себе под нос. — Ева, — он завел неожиданную привычку называть меня моим настоящим именем. Раньше всегда обращался как-то безлико, — Мне неудобно тебе об этом говорить, но я вынужден прочесть новые записи в твоем дневнике. Это моя работа, извини. — Мне принести его? — Да, пожалуйста. Только закончим последний ход. Я разгромно проигрываю и поднимаюсь в свою комнату, возвращаюсь с дневником. Протягиваю его Майкрофту. Он смотрит на меня как-то мягко и слегка смущаясь. — Прости, — произносит он тихо. Усаживается, читает. Я сижу напротив, курю и любуюсь моим господином. Мне нравится, как прочитанное отражается на его лице: он усмехается, поднимает брови или задумчиво хмурится. Он красивый. Со мной, конечно, могут не согласиться миллионы, но кого они волнуют, когда единственно важное мнение — мое собственное. Он читает очень быстро и вскоре захлопывает пухлый ежедневник. Улыбаясь, глядит на меня. Кивает на мой дневник: — Ты правду пишешь? — Да, правду. — Приятно узнать, — голос такой теплый, проникшийся. Какой он все-таки недолюбленный, необогретый… Встает, подходит к моему креслу. Протягивает мне дневник. Я поднимаюсь, беру злополучную книжечку в руки. Гляжу Майкрофту в глаза. Мы стоим очень близко, лицом к лицу. Секунду он сомневается, но, решившись, обнимает меня, притягивает к себе: — Я к тебе привязался, — тяжело выдыхает он. — Я к тебе тоже, — прижимаюсь щекой к груди и, прикрыв, глаза с упоением слушаю сердце. Оно все-таки есть и даже бьется! Мы стоим посреди гостиной в пылких отсветах камина. Если бы кто-нибудь вошел в комнату, он бы, вероятно, решил, что у нас тут стряслось какое-то огромное горе. Такую печально-сентиментальную картину, как мне кажется, мы представляем. — Скажи, — тихо продолжает Майкрофт, — Твое знание будущего — это экстрасенсорика? — Типа того, — соглашаюсь я. Поднимаю на него задумчивый взгляд. Боже, какой он высокий! Я ему прихожусь ниже плеча, как подросток. — Майкрофт, клянусь, я желала бы тебе сию минуту рассказать все, что знаю о будущем. Но тогда ты окажешься на моем месте. В очень-очень плохом положении, — я вздыхаю, — Ты можешь даже погибнуть… Он бережно проводит ладонью по моей щеке. — Это взаправду тебя волнует? — Твоя смерть разбила бы мне сердце… Есть моменты и люди, уютные, как дом. Находишься там, с ними, и понимаешь — я дома. Мой дом, по всей видимости, здесь… — Я больше не желаю вламываться в твои мысли, — говорит Майкрофт, — Это, вероятно, не правильно. Я неотрывно гляжу в пучину его стальных глаз. Улыбаюсь: — Как скажешь, — чуть медлю, — Ты уверен? Не захочется вдруг подглядеть мои мысли? Усмехается: — Я постараюсь справиться без шпаргалок. Пухлый ежедневник, несостоявшееся наследство моей еще не родившейся внучки, летит в камин. Пламя жадно набрасывается на исписанные страницы. Теперь мою удивительную историю мне придется хранить лишь в памяти. Надеюсь, меня не разобьет внезапная забывчивость. Хотя, конечно, нет. Я никогда не забуду зеркала, сломанную руку, первый четверг, колесо обозрения и сегодняшнее пламя камина. И это еще не конец…