Я помогу тебе жить

      Когда у тебя есть о ком заботиться — это здорово. Лишь когда ты проявляешь к кому-то своё понимание, проявляешь опеку и любовь — ты ощущаешь, как твоё сердце, твоя душа, наполнена неимоверным счастьем. Ты можешь показать тому, как ты его любишь, как сильно хочешь чтобы всё было в порядке, видеть счастливую, искреннюю улыбку, видеть задор в глазах, что мог угаснуть до этого, ощущать, как душа подопечного открывается тебе. Забота с нашей стороны может спасти жизнь, показав, что бедняга не один, получить отдачу в виде доверия и такого же тепла, что разливается негой по всему телу, когда ты видишь, что старания не уходят даром.       Но в то же время забота с нашей стороны может сделать лишь хуже. Чрезмерная опека становится не утешением и свободой, а обращается в кандалы. Пусть и мягка будет обивка — это не отменяет того, что это ничто иное как удержание нас от свободы — ожидаемого результата от заботы. Пусть вечно и проявляешь эту свободу, делая её чрезмерной — ты можешь сделать только хуже. Подопечный будет рваться от неё, ощущая куда большее угнетение, желая вновь остаться наедине с собой. Чрезмерной опекой мы можем сломать.       Крайне тяжело найти нечто среднее между этими двумя чертами. Не будет опеки или будет она невелика — мы совершенно ничем не поможем, позволив опекаемому закрыться в себе, а проявив слишком сильную опеку (пусть и не заметив этого), мы обрекаем на вечное недоверие, загнав в рамки паранойи. Мы можем сломать его.       Фарм был тем, кто всегда хочет помочь. Он опекает всех в округе, на кого падёт взгляд. Некоторые этому рады и с благодарностью позволяют себя вести, некоторые остаются равнодушны, принимая помощь, а после отсылая, вновь уходя в свои мысли, вновь обрекая себя на извечную душевную боль, а есть и те, которые недовольны из-за помощи. Они не принимают её, с агрессией заявляя, что справятся сами, или же ругаясь, не желая понять, почему он это делает, склоняясь к мнению, что это из-за выгоды. Есть те, кто проявляет «помощь» ради того, чтобы те остались должниками. Но нет, это мнение на счёт многих ошибочно.       От самого знания Фарма о том, что он помог, что сумел сделать хоть что-то кому-то хорошее — становится лучше. Можно не получать всегда благодарности и улыбки, не столь нужно это. Куда ценнее для него знание того, что та или иная личность может принимать помощь. Что тот или та не зашугана, что она уже получает заботу от кого-то, а значит всё с ней будет хорошо. Даже от подачи кому-то воды он уже был рад, что её принимают. Это тепло, это доверие успокаивает и его. А когда ему не верят он желает помочь им успокоиться, показать, что не все так плохи, что то место, те личности, с которым до этого общался загнанный, может остаться в прошлом и стоит раскрыть глаза, открыть свой созданный барьер, в который направляли мечи другие и попытаться вновь, вновь довериться.       Что же касается гостя фермера… Он даже не хочет представлять, что было со скелетом. При первой их встрече он увидел такой ужас в единственном горящем зрачке, что и сам невольно ощутил пробежавший озноб. Тот выглядел так, будто видел перед собой не другого монстра, а совершенно невероятное чудовище, что обычно снится в кошмарах впечатлительных детей. И он был, как ребёнок. Всё его поведение кричало о том, что он страдал слишком много ещё в том возрасте, когда он был ещё мал. Подсознательно он переключался на тот момент развития, когда ему больше всего нужна была поддержка. Он сбегал, хотя мог спокойно его отключить, он останавливался на мелочах при этом состоянии, которые могли его в том возрасте успокоить, и он кричал, не боясь, перенося как успокоение объятия. Ведь при объятиях мы вновь ощущаем себя детьми. Появляется то чувство полной защиты, когда тебе позволяют сжать футболку или кофту в руках, уткнуться в успокаивающего и проплакаться, ощущая, как тебя со спины заключает в мягкий, на подобии материнского, кокон.       Учитывая это, Фарм начал продумывать, как ему помочь. У того свой уровень принятия чужой опеки (в принципе, как и у каждого), и после малейшего пересечения невидимой черты он вновь встревожится, вновь скроется и всё пойдёт под откос. С ним нужно быть осторожным, не задевая болезненные темы, дабы тот в очередной раз не потерял нечто похожее на равновесие, до которого ему и так далеко. Для этого нужно не давать погружаться в прошлое, вспоминая, но и не знать о нём…       С самой первой секунды у фермера появились вопросы: откуда тот упал, отчего у него эта дыра в черепе, которую тот будто и не замечает, привыкнув к ней уже давно, отчего все кости испещрены трещинами от порезов, почему столь сильно боится уколов, отчего он так реагирует на всё окружающее, будто не видел ни неба, ни цветов, и откуда он знает Альфис. Да и сам откуда он взялся.       Сейчас, смотря на то, как с невероятным аппетитом Хоррор ел кашу, он ощущал, как шквал вопросов граничил ровно по определенной черте с неимоверным спокойствием от осознания, что тому всё ещё можно помочь. Причём эта забота будет чуть дольше, что как радовало, так и печалило. И от первого он вновь ощутил себя эгоистом, помешанным эгоистом. Он любит помогать, а значит любит чужие страдания? Или же наоборот и он терпеть их не может, оттого и желая как можно скорее избавиться от проблемы?       Дабы не начать себя накручивать, он принялся рассматривать гостя, ловя внимательный взгляд, едва слыша, что ему говорят.       У того прекрасный цвет глаза. Этот алый был схож с жидким закатом. Бордовые лучи, исходящие от тёмного пятна зрачка, завораживали. Тот буквально поглощал в себя темень и в то же время отдавал её. А как невероятно заманчиво блестят от светильника острые скулы, что делают его милым. А до чего очаровательна его улыбка. Так и хочется смешить и радовать скелета, чтобы видеть её. А голос, такой прекрасный, бархатный голос, что притягивал, раздаваясь с каждым словом эхом в голове, в душе. «Не смей» — вновь прервав себя, Фарм скрыл недовольство, дабы сидящий напротив не насторожился, улыбнувшись чуть шире для вида, внутри коря себя — «прекрати присматриваться так к тому, кому ты нужен. Если тебе откликнулись это не значит, что ты ему симпатичен. Не вздумай, ему нужен покой».       Фарм сам по себе был влюбчивым. Нет, это не значит, что он найдёт себе кого-то, а через неделю побежит за другой. Нет. Он влюбляется в голос, в душу, восхищается внешностью, но держит себя в руках, храня образ в голове. Те же, кто узнал о его влюблённости, часто отказывали, видя в нём откровенно того, с кем можно лишь пообщаться, а те, кто ему отвечал взаимностью — уставали от его заботы, от вечного желания показать то, что они видели, и от его любви к своему огороду и полям. На эту тему он и сам старался не говорить, поскольку мог часами обсуждать одни посевы, обязательно спрашивая мнения, не давая отвлечься. Но мог ли он что-то с собой поделать? Пытался, но это часть него. Часть, которую не убрать, если захочешь остаться собой.       И этот скелет, запуганный, лишённый ласки и понимания скелет, такой хрупкий и милый, что заставляет душу вновь биться от той пронзаемой сласти, так и просился окружить себя заботой. Такого если не на руках носить, так хоть за руку поддерживать, чтобы не упал. Возможно, те трещины на рёбрах и были последствием его падений? В таком случае он должен быть крайне зорок.       Или же те трещины не от падений? Но тогда откуда они?       Вопросы вновь пронеслись в голове. Сделав глубокий вдох и выдох, он уже готов был начать говорить, увидев, что на него смотрят, но этому не суждено было случиться. — Брат, я дома! — входная дверь подчеркнула яркий как гром голос.        Улыбнувшись, услышав привычный скрип петель и стук упавшей на пол картины, он перевёл взгляд на гостя, желая успокоить неподготовленного к такому яркому приветствию, но увидев его взгляд, тут же замер.       Этот взгляд был и в лаборатории. Лишённый чувств, будто застекленевший, а следом как и в прошлый раз послышался стук острых костяшек пальцев по твёрдому столу. Медленный, нервный, но плавный, заученный. Не успел он понять причину этого взгляда, как тут же на кухню, так же громко топая, вошёл Папирус, вставший прямо под порогом.       Папирус был его младшим братом. Забавно, однако, что младший брат ростом был куда выше старшего. Тот был жизнерадостным, целеустремлённым монстром. Сколько бы не прошло лет — он всё так же верил в чудеса. Он всё так же любил сказки на ночь («конечно же, чтобы ты не забыл как читать»), собирал коллекции фигурок («они очень крутые, и… Не осуждай меня!»), и объятия в каждую секунду. По сути он единственный, кто давал ему надежду на счастливое будущее, когда они оказались предоставленными самим себе. Он стал тем лучиком света, который он поддерживал и помогал светить многие годы.       Но всё же время не притормозить. Детский сад, школа, перескакивания через года. Вот он держит братишку на руках, вот тот уже обнимает его колени, вот уже достаёт до плеч, а после время стало идти так быстро, что он оглянуться и не успел, не успел подготовиться к тому, что тот вырос. Стал более самостоятельным, рвущимся в городок в многих милях отсюда, желающим осуществить свои мечты и работать торговцем. И нет, Фарм совершенно не хотел препятствовать мечте брата. Но это не убирает той боли от понимания, что они вскоре надолго разлучатся, что его младший братишка уже совсем повзрослел, что он останется один, что своими разъездами раз в месяц тот пытается подготовить крайне болезненно реагирующего родственника к небольшой разлуке. Впрочем, о последнем фермеру совершенно не обязательно знать. Ведь младший знал — тот боится, что его забудут. Что он не будет ему нужен и важен. Это было глупо на его взгляд, и всё же Папирус каждый раз, видя лёгкую тоску с улыбкой, повторял, что всегда вернётся, потому что любит своего брата. И от этого фермеру на время становится легче. Они ведь столько лет росли вместе — и этого уже не убрать из памяти. Остаётся лишь улыбаться, как для себя так и для брата, в глубине души ощущая огонь тоски.       И сейчас в глазах младшего будто сияли те яркие звёзды. С другим и не сравнить его глаза. Звёзды, что сияют круглыми сутками, не угасая ни на миг, отдавая тепло и свет каждому, на кого падёт его взгляд. Разве что его звёзды не холодны и далёки. Его взгляд выразителен, и сейчас можно увидеть, как тот притворно нахмурился, на что указывали чуть поднятые вверх дуги, как тот с лёгким укором в глазах смотрел на брата, будучи недовольный тем, что его не встретили на пороге. Фарм улыбнулся, подмигнув. — Привет. Как доехал, бро?       Готовящийся пожурить того, скелет открыл рот, но тут же его закрыл, увидев тёплые, родные глаза и улыбку. Фыркнув, он смолчал, всё же позволив улыбке на миг появиться на устах, пройдя на кухню, неся в руках небольшой бумажный пакет. — Вполне сносно, брат. В городе был дождь, дорогу размыло, повсюду камни, но это меня не остановило! — вспомнив пройденный путь и то, что он всё же сумел преодолеть эти препятствия, широко улыбнулся, достав из пакета коробку и покружившись, поставил её по привычке на верхнюю полку. — Небольшая костетряска, ха? — и сразу, дабы смягчить реакцию брата на шутку, указал ему взглядом на гостя, сидящего чуть позади, запоздало вспомнив его состояние, понадеявшись, что тот всё же хоть немного пришёл в себя. — Фарм Санс!!! —  ожидаемо, по уже заученному жесту, топнул ногой так, что зазвенела посуда, не забыв при этом театрально и максимально выразительно выбросить вниз руки, зажатые в кулаки, пронзив его взглядом. Но увидев, как тот дважды указал ему взглядом, с небольшим раздражением посмотрел в то направление — брат! Почему ты не представил своего гостя? Очень некультурно с твоей стороны!       Наконец сумев повернуться к сидящему, фермер увидел, как тот напрягся. До сих пор он успешно сливался с тьмой, чуть опустившись на стуле, а теперь был замечен тем, от кого прятался. Его алый глаз отбрасывал багряный отблеск, его лицо было будто застывшим в той маске опустошённости, но пальцы перестали бегать по столешнице, замерев в воздухе. Весь он скрючился, опустив вниз плечи, будто складывая себя подобным образом дабы стать ещё меньше.       Фарм, улыбнувшись брату, сел ближе к гостю, положив руку на его плечо, молясь, чтобы тот не сорвался. Две хрупкие души не выдержат этого. Его брат тоже не видел подобного и это может плохо сказаться на нём, а ещё одна паническая атака доведёт Хоррора. Запоздало вспомнив, что тот так же не любит, когда его касаются, чуть расслабил пальцы. Улыбка дрогнула. — Я рад приветствовать нового друга! — Папирус приветливо улыбнулся, подойдя к столу, поставив на него обе руки, вставая таким образом целиком в поле зрения — можешь чувствовать себя как дома! — энтузиазм искрами исходил от него — как тебя зовут? Как вы познакомились? Ты любишь спагетти? Я их обожаю! Надеюсь, мой брат давал тебе их попробовать? Я оставил несколько порций перед отъездом. А если быть точнее — целую кастрюлю! Ньех — хех -хех!       Хоррор, на удивление, быстро вернулся в норму, медленно подняв взгляд на говорящего, пару раз моргнув. Он, к счастью, ничего не сделал, обнаружив на своём плече чужую руку. На деле, он даже был благодарен за эту поддержку. Ведь теперь, когда он убедился, что стоящий перед ним не мираж — стоит постараться сохранять спокойствие. А для этого он чуть выпрямился, ощутив, как ладонь на плече чуть сомкнулась. — Меня зовут Хоррор. И да — я люблю спагетти. К великому сожалению, мы не успели их опробовать - голос поначалу был без эмоций, но когда он упомянул спагетти чуть улыбнулся, а потом и вовсе чуть прикрыл глаза, показав ленивую улыбку. — Ньех! Это замечательно! Я, великолепный Папайрус, могу приготовить тебе их! — Оу, бро, мы только что поели — Фарм проговорил это как можно плавнее, не заметив, как машинально пару раз погладил чужое плечо — не думаю, что сейчас стоит… — Это отличная идея — вдруг прервал его Хоррор, который как можно шире улыбнулся, под столом чуть двинув бедром, коснувшись чужого, дабы тот прервал свою речь — с удовольствием попробую твои такие же великие спагетти.       Фарм с недоверием посмотрел на того. Справится ли? Сумеет ли сдержаться? Но улыбка не дрогнула, наоборот, приобрела особую дугу. Хоррор особо и не улыбался, чтобы судить по нынешней, однако же то, что он улыбался фальшиво, дежурно — определить можно. Но в глубине глаз теплилась ещё невиданная особая нежность, пробивающуюся через сильную печаль. Да, он несомненно был печален. Но как-то по-особому. Не понять пока, что именно тревожит скелета, но уж коль он уверен в своих словах — фермер лишь подстрахует, выведет из комнаты по малейшему отклонению.       Папирус же лучезарно улыбался. Он был по-настоящему рад что нашёлся ещё кто-то, кто любит это блюдо. Только он мог есть их сутками напролёт, и теперь, судя по всему, будет обчищать запасы не один. И сейчас, несмотря на то, что он поел в городе, не мог отказать себе в удовольствии вновь съесть ещё одну порцию.       До позднего вечера Папирус болтал с гостем, совершенно не прерываясь от готовки. Хоррор придумал небылицу, будто он был здесь проездом, его транспорт сломался и фермер с ним познакомился, пустив к себе на время. Младший был лишь рад их знакомству, предложив тому погостить у них некоторое время («Если у тебя нет срочных дел. Не хотелось бы отвлекать тебя от чего-то важного»), совсем не замечая напряжённости со стороны брата. Но после заданного вопроса о пребывании скелета фермер, сам того не замечая, напрягся сильнее, перестав активно покусывать колосок, сорванный с шляпы, задумавшись, а после насторожился, развернувшись всем телом к отвечающему, с волнением ожидая.       Тот чуть наклонил голову вниз. Его остекленевший на миг взгляд, как и дрогнувшая улыбка с её последующим расширением на пол черепа не остались неувиденными. Но прежде, чем кто-то успел хоть что-то сказать, произнёс размеренно, растягивая слова, будто напевая некую песню вмиг охрипшим голосом. — Если я не принесу вам неудобства… — Ох, не переживай — вмиг отреагировал Папирус, положив руку на плечо гостя, лучезарно, ободряюще улыбнувшись — мы с братом рады тебе.       Хоррор на его прикосновение чуть дрогнул, но после выдоха вновь тепло, так по-нежному и доброму улыбнулся, что можно было залюбоваться. — С удовольствием.       За весь вечер Фарм понял ещё одну вещь — его гость умеет общаться с детьми. Нет, по возрасту его брат не ребёнок, но в душе всё ещё был им. Он был до умопомрачения счастлив, интересуясь всем и с большим вниманием и интересом слушал обо всём, что только знал скелет с алыми глазами, так же рассказывая о всех. То, что с ним ласково разговаривали, что его хвалили и так улыбались сделали гостя в глазах Папируса одним из лучших друзей. Садясь за стол с тарелками спагетти он сел как можно ближе к гостю, а под конец даже обнял его (фермер мог поклясться, что слышал хруст). Фарм же наблюдал, мысленно кивая себе, радуясь, что тому стало легче.       После затянувшегося до поздна ужина, убрав со стола и вымыв тарелки, братья дружно поднялись на второй этаж. Хоррор же сказал, что хочет чуть подышать свежим воздухом, пожелав спокойной ночи и выйдя на улицу. Папирус, пока они шли до спальни, на удивление молчал, при этом улыбаясь.       После принятия душа младший залез под одеяло, в то время как старший то и дело выглядывал на улицу, высматривая скелета на крыльце, беспокоясь, но после зашёл в комнату. Последовал очередной ритуал перед сном, которому они следовали с детства. Старший помогал брату укрыться, подоткнув одеяло, включая слабый ночник и выключая свет, краем глаза смотря, как тот лёг поудобнее, обняв любимую плюшевую овечку. Когда пришло время выбирать сказку, Папирус вновь заговорил: — А где будет спать Хоррор?       Застыв перед полкой с книгами с вытянутой рукой, скелет тут же осознал — он ведь не подготовил как следует тому комнату. Конечно, есть ещё время, пока тот принимает душ, но как же он позабыл? — У меня в комнате. — А ты? — похоже, младший пока не собирается спать, пока не получит ответов на маленькие вопросы. — В гостинной. — Но там ужасно неудобный диван! — тут же возмущённо зафырчал Папайрус — у тебя опять спина будет ныть! — Ну не спать же вместе. — Почему же нет? Вы вполне поместитесь.       Тихо посмеялся, представив возможную реакцию гостя на данное предложение. Не страх, а то смущение, что тот испытывал при их прикосновении ладонями. Тот выглядел, чего таить, до умопомрачения мило. Этот алеющий румянец и взволнованно смотрящий взгляд у него надолго останется в памяти. Это было слишком прекрасно, чтобы так легко забыть. И если таковой была реакция на прикосновение, какой же будет на предложение переночевать вместе? «В очередной раз понапридумывал себе — отдёрнув себя от этих мыслей, фермер вздохнул — простая ночёвка. В этом нет ничего такого. Просто несколько часов сна с кем-то рядом. Отчего же это кажется столько смущающим? Это просто…». — Брат? Брат!       Похоже, он слишком долго думал над ответом. Младший уже забеспокоился, начав соединять вместе кусочки пазла по происходящему. И стоит что-то ответить прежде, чем он догадается. — Он слишком стесняется. Я в прошлую ночь спал на диване — так что всё будет окей. — Но ведь твоя комната… — Я разбил окно вчера. Не волнуйся — оно уже на месте. — Но Фарм… — Идём спать, Папи — скелет быстро подошёл к нему, натянув одеяло по нос под возмущённое «Ньех», сев на край кровати и открыв книгу на первой странице. — Жил был весёлый кролик. — Это возмутительно-невразумительное отношение к великому… Ньееех! — зря он выглянул из-за бока брата. Его схватили под лопатку, прижав к себе и зажав в локтевом сгибе так, что не выбраться, и старший брат принялся читать дальше, усмехнувшись. — Какая костострофа. Теперь спи. И кролик вышел на прогулку в лес…       Предприняв ещё пару попыток выбраться тот всё же, пыхтя, улёгся под боком брата, недовольно скрестив руки на груди. Но вскоре лицо разгладилось, а плюшевый зверь перекочевал обратно в крепкие объятия, слабеющие с каждой секундой из-за накатывающего сна. И вскоре он уснул, издав знакомый сигнал «нье», означающий, что он уже в одном шаге от сна.       Прочитав всего три страницы, Фарм посмотрел вниз. Улыбнувшись, увидев так греющею его картину, тихо закрыл книгу, стараясь не шелестеть страницами. Подождал несколько секунд, прислушиваясь к становящемуся ровному дыханию. Медленно, так же бесшумно поднялся с кровати, выпутываясь из захвативших и его объятий, укрыв одеялом спящего. Напоследок едва коснувшись его лба в коротком поцелуе, пожелав шёпотом спокойной ночи, тихо, огибая скрипучие половицы, вышел в коридор, оглянувшись, и лишь после закрыв за собой дверь, выглянув в окно.       По лестнице он почти съехал. Он не мог сосредоточиться на сказке как следует, поскольку волнение о госте наступало с каждой строчкой. Фарм не знал, насколько они задержались, но на крыльце уже никого не было. Натянув кое-как кеды он выскочил на улицу, едва не забыв придержать дверь, дабы она не разбудила своим грохотом ничего не подозревающего и мирно спящего. «И куда же он мог уйти?»       

***

      Это больно. Больно видеть того, кто терзает твою душу счастливыми, но недосягаемыми воспоминаниями. Больно напоминать себе, что копия обожаемого брата — не его брат. Что это просто ещё одна версия, что его… Уже нет.       Судорожно прижимая к себе ткань куртки, которая была накручена на руку, ощущал разрывающую душу боль. Видеть, как его-не-его брат сидит за столом рядом, всего в десяти сантиметрах, ощущать забытый вкус спагетти до времён голода, вздрагивать, когда тот чуть сильнее раскрывает челюсть, слышать, видеть, чувствовать… Больно.       Сильная боль будто скручивала всё тело, а не только душу. Ноги и руки начали судорожно дрожать, а вскоре в ночной тишине раздались всхлипы.       Это не его брат. Его брат навечно утерян. Он. Он в этом виноват       Видеть знакомый шарф, что был завязан по-другому, но всё так же контрастно выделялся на белой футболке. Слышать смех, такой родной (и чужой). «Он не твой брат. Ты его убил своей невнимательностью. А что если он ещё несколько дней держался там, молил о помощи, в то время как ты забрасывал еду, даже не заглядывая?! Ты ничтожество. Ты не заслуживаешь ни то что смотреть, но и быть рядом с его копией».       Каждое воспоминание было похоже на мёд. В доме он ощущал лёгкую сласть, но постепенно приторность прибавлялась, появлялась горечь, а после появлялись ощущения, что ещё немного — и из пробивающегося спазмами горла польётся кровь. Сейчас он изо всех сил сдерживал это чувство, что ломало изнутри его грудь, выгибая рёбра наружу.       Моральная боль была ощутима физически, приобретя форму меди. Она каплями стекала на его душу, обжигая, растекаясь. Она тянула вниз. Напоминала о всех грехах. О том, сколько жизней он унёс своими руками. В голове проносились мысли о том, что нужно успокоить себя другой болью. Но он боялся, что не прекратит, начав собственноручно истязать себя, оставляя внешние раны. Да и он не любит настолько физическую боль. Не любит причинять её, не любит ощущать. Но с каждым мгновением его размышлений эта мысль стала казаться заманчивой. Он сумеет остановиться в отличии от их босса, он не сорвётся. «Но что если установить себе границу? Или выпить обезболивающее? Всё будет, если…»       Не сумев удержать себя, Хоррор встал. Это невыносимо думать о подобном, слышать собственные мысли, не знать, как прекратить. Он не сделает. Он сумеет справиться. Он сильный. «Или слишком слабый для этого?»        Его едва держали ноги, заплетаясь и сгибаясь на каждом шагу, что всегда бывало после размышлений. Но поскольку сейчас он один эту слабость можно не скрывать. Возникла мысль уйти отсюда. Не хотелось бы обременять их. А фермер скажет брату, что их гость решил вернуться к себе по неотложным делам. Но подходя к клумбам он увидел чуть подсвеченные маленькими, жёлтоватыми огоньками качели.       Те висели на ветке большого дерева, заманчиво колыхнувшись из-за подувшего ветерка. Застыв на некоторое время, взвешивая все «за» и «против», начал подходить к ним, так и не приняв решение.       Качели состояли из верёвки и доски. Доска была когда-то отполированной, но уже потрёпанной временем. Судя по тому, что на ней застыл коричневый и темно-серый след пыли и сырости — ими давно не пользовались. Но верёвка, как видно, менялась не так давно. Она была не намокшей, не со слоями обвисших нитей, и когда он взобрался ветка не затрещала. Довольно интересно.       До сих пор не понимая, что им движет, Хоррор на несколько мгновений вернулся к реальности, перестав окислять свою душу чувством вины. Схватившись за верёвки, подтянулся, чуть качнувшись. До земли он не доставал даже носками.       С минуту сидел, пока те не остановились, безрезультатно пытаясь вспомнить, о чём он до сих пор рассуждал. Нить быстро установилась, но была будто прозрачной. Появилось также непонятное желание остаться на качелях. Чуть наклонился вперёд, после прогнувшись назад, пару раз качнувшись. Сейчас он поставил перед собой маленькую цель — раскачаться, сам не заметив, как прекратил свои терзания.       Было довольно приятно ощущать, как слабый ветер от покачиваний проходит по лицу, заставляя слёзы высыхать быстрее, смахивая их, давая неприятно стянуть скулы. Ноги почти касались земли, что делало качания куда интереснее, а вскоре, когда качели стали подкидывать вверх, Хоррор наконец поднял лицо, осознав. Схватившись крепче за верёвки, он принялся интенсивнее раскачиваться, с каждым подъёмом ощущая, будто сейчас взлетит. Было забавно знать, как работают качели, что ты ощущаешь, но ни разу на них не кататься. Вся тоска вмиг будто растворилась. Будто осталась где-то, когда он качнулся, позволив наконец мыслям уйти. Он думал… Ни о чём. И это было прекрасно. Не думать ни о чём, не чувствуя ничего, кроме лёгкой, приятной пустоты. Не той давящей опустошённости, что наступает после истерики, а той, которая бывает когда ты проваливаешься в сон. Это восхитительно успокаивает. Хотелось продлить это настолько, насколько это возможно.       Закрыв глаза, он вдохнул ночной воздух. Уже полностью стемнело. В прошлый раз, когда наступила темнота, его повели в дом спать. Сейчас же он мог увидеть её, ощутить.       Ночь здесь была действительно темной. Она будто обладала плотностью. Будто обволакивающая черная субстанция. Однако же, это не пугало. Эта тьма была привлекательна. Она не душила, не отсылала ужас в самую душу, нет. Сейчас он ощущал себя как никогда спокойно. Из-за отсутствия света воображение не создавало существ, что напали бы, сжав в свои когтистые, длинные и тонкие пальцы, утянув, оборвав враз жизнь. Наоборот - эта ночная полная темень будто покрывало или купол скрывала от всех бед, от чужих глаз. Он не видел ничего вдали, но страшно не было.       Отпустив верёвку справа, он вытянул руку, будто всерьёз ожидая, что почувствует под пальцами что-то напоминающее материю. Но ожидаемо его рука лишь качнулась назад вместе со всем телом из-за качелей, а потом пальцы схватили воздух. Удивительно, дальше фаланг ничего не было видно. Или же это привыкший к разрастающейся темени глаз не может ничего различить.       Ощутив, как он постепенно засыпает, устав от всего, склонил голову на грудь, чуть согнувшись, вновь схватившись за качели двумя руками, обмотав руки вокруг верёвок, дабы не упасть, полностью отдавшись ощущениям. И вот, когда тело начало расслабляться, он увидел, как стало светлее.       Неохотно приоткрыв глаза, посмотрел на источник света. Это был луч от фонаря, который прошёл рядом, а вскоре начал светить в сгорбленную спину. Соединив перед собой руки он стал ждать, прислушиваясь.       Вскоре послышались приближающиеся всё ближе и ближе к нему шаги, которые, сменившись на скользящий звук по земле при развороте, вскоре прекратились. Качели тоже перестали подниматься, теперь же едва колыхаясь от ещё отдаваемой силы. Шаг. — Хоррор. «Фарм».       К счастью, его не начали расспрашивать. Тот молчал, и он молчал. Не хотелось слышать вопросов. Он не хочет говорить. Его проблемы касаются только его. То, что кто-то будет его жалеть — лучше не сделает. Услышав ещё один шаг немного напрягся, уже собираясь с мыслями, но тут ощутил, что вновь взлетает.       Фарм, не застав гостя, благоразумно забежал в дом, взяв фонарик для поисков. Что-то тянуло его посмотреть у сада, и, напрасно пару раз пробежавшись к ограде и обратно, всё же послушал своё чутьё, обогнув дом. И какого же было удивление, когда он нашёл пропавшего, одиноко качающегося на чуть поскрипывающих качелях. Впрочем, этот звук трения верёвки о дерева тоже ему немало помог. Но всё же... «Что ты здесь делаешь? Я испугался, что что-то случилось. Ты так неожиданно исчез. Пожалуйста, расскажи, что тебя встревожило. Не держи эту боль в себе. Ты очень сильно мучаешься, так позволь помочь».       Но вместо слов он просто со вздохом качнул его, подтолкнув, схватившись за верёвку. И тот этого не ожидал, однако же был благодарен, судя по чуть расправившимся плечам. У всех есть желание помолчать. Просто посидеть в тишине с кем-то, дабы привести мысли в порядок, успокоиться, и ему подарят эти драгоценные минуты немой ненавязчивой поддержки. «Хорошо, не буду его сейчас торопить. Пусть немного отдохнёт. Столько стресса за день… Что же с тобой?»       Фарм продолжал раскачивать качели, жалея, что сейчас не может повернуться к нему лицом. Тот сейчас должен всё обдумать.       Возвратились домой лишь когда Хоррор чуть не упал, заснув. Благо, фермер успел среагировать, поймав его со спины. Ему тут же прилетело качелями по колену, но это не так сильно беспокоило. — Прости — тут же проснувшись, скинув с себя всю дрёму, поспешно извинился скелет, ощутив испуг от чужой травмы — прошу, прости. Тебе больно? — он тут же отошёл от него, склонившись к колену, проверяя на трещины и раны — нужно… Нужно срочно проверить ушиб и приложить лёд! Пошли, я донесу тебя. Обопрись о моё плечо. Чёрт. — Хэй —хэй - хэй, всё в порядке, приятель, я цел — не ожидая такого беспокойства, замахал он руками — я цел, мне не нужно заказывать гроб. — Не смешно — Хоррор так на него посмотрел, будто фермер действительно сейчас же рухнет наземь — тебе срочно… — Мне срочно нужно тебя успокоить — он положил руки на плечи дёрнувшегося куда-то, успокаивающе сжав их — посмотри на меня — Хоррор всё так же поглядывал на ногу, стараясь поднять плечи, чтобы о него опёрлись — посмотри мне в глаза — он положил ладонь на холодную скулу, привлекая внимание, заставив замереть. Тот медленно поднял взгляд, пару раз кинув его на колено. Дождавшись, когда тот полностью сосредоточит своё внимание на глазах, продолжил, говоря чуть тише и плавнее  — вот так. Смотри — я цел, и я не сержусь на тебя. Ты не виноват в том, что эти качели продолжили свой путь невзирая на преграду. И тебе нужно поспать — ты валишься с ног. Так дело не пойдёт. Ты можешь расшибиться. — Но… — Никаких но. Мы пойдём домой и там ты ляжешь спать. — Но тебе нужно… — Мне нужно уложить одного напрасно паникующего скелета спать. И если он не пойдёт сейчас сам — я его самолично отнесу и уложу — ещё один брошенный на ногу взгляд — я не шучу. Тебе стоит успокоиться.       Хоррор что-то прорычал себе под нос, ощутив, как по его носовой кости проехались пальцем, как делают детям, когда хотят поддразнить, качнув головой, чтобы с его скулы убрали ладонь, ещё раз кинув взгляд на чужое колено и повернулся, ведомый чужими ладонями. Его мягко, но настойчиво подтолкнули, торопя. Неслыханная… — Давай-давай, скоро рассвет — а мы всё ещё не дома.       По приходу домой Хоррора сразу же отправили в спальню. Сил на то, чтобы принять душ — не было. Фарм повёл его в свою комнату, передав сменную одежду, после самолично укрыв. Укладывать пришлось с небольшими усилиями, поскольку тот так и подрывался проверить, что с его ногой всё в порядке. Фарм не ощущал уже боли — та была мимолётной, но алоглазый в это всё не желал верить. Пришлось завернуть в старый добрый кокон, в который он заворачивал в своё время капризничающего брата. Тот ещё некоторое время ворочался и шипел, но глаза стали потихоньку закрываться, наливаясь свинцовой усталостью.       Только коснувшись головой подушки, он ощутил, как сильно устал за весь день. Разом накатившая усталость зудом прошлась по всему телу, лишая сил подняться. Впрочем, вскоре он и сам понял, что это и не нужно.       Фарм поправил его подушку, поправил одеяло, подоткнул края, в общем оттягивал время как мог. И к его счастью гость этого не заметил, ну или же был слишком уставший, чтобы противиться этому. Он лишь свернулся в клубок, разворотив заботливо сделанный свёрток, подогнув колени к груди и прижав ладони к себе. И это было слишком мило.       Возникла безумная мысль, и, коря себя, он осуществил её.       Ладонь прошлась по нагревающемуся на боку одеялу. Хоррор дёрнулся, и он с опаской провёл ещё раз. — Ну и что ты делаешь — это прозвучало так устало, что и не было похоже ни то что на осуждение, но и на вопрос. — Глажу тебя. Это должно успокаивать. Ты так поскорее уснёшь.       Но постепенно вместо успокоения Хоррор ощутил в горле горечь и вновь собравшиеся слёзы. Эти прикосновения проносили по телу приятную волну тепла. Так давно забытого, так похожего на объятия.        Закрыв глаза, дабы не показать этого, он чувствовал, как ладонь, проходящая по его боку, будто проходит по его душе, уже растягивая раны. Слёзы бежали вниз, в то время как рука ласково (он не мог не согласиться, что это приятно) гладила сквозь одеяло. В очередной раз, когда она чуть приостановилась на его плече — вздрогнул. — Слушай… С тобой явно не всё в порядке — да ладно — и вновь повторюсь — я здесь для тебя, и я хочу тебе помочь. Я тебя выслушаю. Хочешь — я буду молчать, не действовать и не давать, может быть, бесполезных советов. Но тебе сейчас нужно выговориться. Тебе нужно сбросить этот груз с души. Не тяни беды всех в одиночку. Ты сильный, но позволь сейчас кому-то стать сильным для тебя. Ты устал, боль поедает тебя. Не дай ей разрастись по всей душе и потопить тебя. Я здесь для тебя. Просто попытайся довериться. Может действительно станет легче. А если нет — ну ты хотя бы попытался. Не хочешь принимать помощь — так хотя бы помоги себе сам хоть как-то. Не оставайся с этим один на один. Не терпи это, а отпусти — во время монолога он продолжал его гладить, сев чуть ближе, успокаивающе погладив по голове.       Вдруг он увидел, как на другой стороне от черепа на простыне появилось мокрое от слёз пятно. Скрытое до сих пор, оно всё же было замечено. И зря, зря он обхватил его. Зря подхватил под подбородок и чуть повернул к себе.       До сих пор сдерживаемые рыдания тот не сумел скрыть. Хоррор и сам не понимал, отчего сейчас плакал. Эта накапливающаяся, наливающаяся грусть вконец переполнила его душу, выделяясь лишь в виде слёз и слабой дрожи. А теперь, когда он увидел его лицо, когда ощутил исходящую поддержку, не сумел сдержаться. Разом слёзы пошли сильнее, всхлипы резко сорвались из горла, и вскоре он действительно перешёл на приглушённое рыдание. Он действительно устал. Устал один всё это держать. Устал от вечных пожираний вины и противоречий самому себе. Устал быть сильным для других, вечно сдерживаясь. Он…       Он просто хочет покоя.       Фарм тут же мысленно дал себе пощёчину, вмиг подхватив того вместе с одеялом, переложив к себе на колени, уложив на грудь. Пришла мысль о том, что тому нужно проплакаться, но в то же время слышать и видеть его рыдания было мучительно. Его душа сама сжималась от этого вида, и он боялся представить, что сейчас ощущает тот. Укутал его сильнее, принявшись покачиваться, укачивая как младенца, не найдя способа лучше. Ему нужно ощутить, что никто больше не причинит боли, что сейчас он может расслабиться.       Хоррор почувствовал тепло под собой, с силой сжав чужую футболку, потянув её на себя, уткнувшись в чужое плечо. Эта пустая истерика не желала уходить и дать понять, что он делает, но в данный момент это было лишь к счастью. Так бы он вновь прервал себя, вновь закрыл ладонями рот и сжал зубами до хруста и крови пальцы. Сейчас он не сдерживал, не затыкал и не загонял себя в рамки. Ему действительно нужно, необходимо ощутить. И дабы убедиться в том, в подсознательном движении прижал чужую ткань к себе, уткнувшись в плечо сильнее, пару раз проведя по нему черепушкой, будто зарываясь. — Всё будет в порядке, милый. Дай этому выйти. Не удерживай боль. Я с тобой, слышишь? Ты сейчас не один. Вскоре станет легче. Хочешь… Хочешь завтра пойдём на озеро? Там очень тихо и так приятно — прохладно. Там можно будет искупаться или половить рыбу. Ну или же просто посидеть. Ты когда-нибудь рыбачил? Это здорово, когда ты ожидаешь, отдыхая, а потом твои ожидания оправдываются и ты с азартом вытягиваешь рыбку. Или могу показать тебе ферму. У нас есть кролики, утки, курочки, коровки и собачки. Ты сам их увидишь завтра. Прогуляемся завтра на улице.       Он всё говорил и говорил абсолютно ни о чём. Не прекращал гладить, давая обхватить себя цепким пальцам и сжать футболку до треска, чуть массирующими движениями оглаживая спину, стараясь таким образом выровнять чужое дыхание.       Вскоре всхлипы утихли. Тот спал. Всё лицо было в слезах и всё ещё было видно небольшое напряжение. Но поза была чуть более расслабленной, не столь сильно зажатой. «По крайней мере — он уснул» — фермер тяжело, горестно вздохнул. В последний раз погладив его по голове, проведя линию по спине, он наклонился в бок и уже хотел уложить его на кровать, да только потянулся следом. Тот во сне так и не разжал руки, вцепившись в его футболку, а выбраться Фарм бы и не посмел — тот проснётся. «Похоже, спать всё же придётся здесь — спустя несколько попыток разжать пальцы, подытожил он — ох что будет утром… Но, надеюсь, сегодня он сумеет поспать без кошмаров.» — скелет во сне вновь провёл носом по воздуху, пытаясь отыскать чужое плечо, и Фарм поспешно подставил его — «такой беззащитный. Как же тебе помочь?» — Спокойной ночи — ложась рядом, лицом к лицу, он натянул одеяло повыше, укрыв гостя, положив руку ему на плечо. На уставшую голову он всё равно ничего сейчас не придумает. Но утром, проснувшись раньше гостя, обязательно всё решит.       Утро вечера мудренее.