Я помогу тебе жить

      Довольно сложно заботиться о больном.       Многие знают это не по наслышке. Многие следили за кем-то, кто порой подхватывал сильную и не очень простуду. И борьба с болезнью, пусть и обычной, пусть и не длящейся долго, казалась нам вечной. Она была наполнена тем тяжким трудом для наблюдающих в моральном плане. Довольно больно видеть, как кто-то мучается, а мы практически не можем помочь. Остаётся лишь следить за температурой, вовремя кормить и давать лекарства. Это всё, что мы можем сделать. И это чувство бессилия порой может вызвать слёзы.       Довольно страшно видеть, как лежащий открывает рот в попытках вдохнуть, и заходится кашлем. Мы можем лишь приподнимать его тело или брать за руку, показывая, что мы рядом, что болеющий не один. И в этом нет ничего романтичного и милого. Нет этого спокойного подавания супа и периодического компресса. Проходя через тяжкие страдания мы должны не только сохранять надежду, но и давать её другому так сильно, как никогда ранее. Потому у того, кто следил за больным, может появиться желание появиться возле автора любовного романа, который описал всё как необыкновенно милое, и набить ему морду, заставив предварительно выпить весь курс лекарств и засунуть градусник в самую душу.       При болезни страдают два и более человека или монстра. Первый — который болеет, а второй — тот, кто за ним присматривает. Оба пропускают всю болезнь через себя, чувствуя её почти одинаково. Разве что первый в большей степени проходит через всё физически, а второй морально. Но то, что мы привязываемся к тем, кто о нас заботиться, сильнее — это неоспоримый факт.       Фарм, что и присматривал за больным, действительно ощущал, как будто в его душу засовывали градусник, он ощущал, как его тело так же бьёт будто жар, и он уже не знал, куда деваться от слёз, что скатывались при малейшем кашле вот уже пятый день находящегося в болезненном состоянии скелета. Он менял ему тряпку на лбу, бдя все эти ночи, просыпаясь лишь заслышав шорох одеяла, проветривая комнату и заставляя пить лекарства. Благо, при болезни глотательный рефлекс работает и тот принимает всё, что ему дают, однако же и не просыпаясь полноценно.        Он бегал к нему каждые свободные минуты, уже едва не срастаясь с седлом велосипеда. Поскольку время было уже к середине Июля — работы было очень много. И фермер не желал скидывать её на так же загруженных друзей. Папирус уже уехал в город, однако искренне пытался продлить своё пребывание в селе. Но так ничего и не вышло. Поэтому он лишь отправил им новые лекарства, вновь уйдя в работу.       Весь день скелета проходил как у белки в колесе. Проснулся в четыре — проверил больного, убежал в поле. Вернулся через полтора часа — накормил Хоррора, напоил, оставил как можно больше воды в свободном доступе, давал лекарства и вновь убегал на работу. К восьми обратно домой, давал воды, проверял состояние и вновь уходил. Проще говоря — прибегал откуда бы он не был через каждые два часа. Умудрялся делать всё, работая на износ.       Вечером он осторожно поднимал ослабшего, засыпающего вновь, на руки и вёл в ванную. Сажал на бортик и отмывал всё кости, разве что не прикасаясь к голове, лишь протирая её тряпкой. А в первый день, когда они только перенесли заснувшего — ещё и тину с водорослями отмывал.       Так же нужно было перебинтовывать множество ран три раза в сутки. Кровь из них сочилась тонкими струйками лишь только он прикасался к нему. И каждую пришлось осмотреть, принять всё это и, перебарывая слёзы, затягивать белые полосы ткани. Вновь и вновь поправлять их, ощущая себя весьма и весьма неоднозначно за счёт того, что накладывает повязки он будто бесчувственному телу. Говорят, что оказывать помощь мы можем только по разрешению пострадавшего. А если он потерял сознание — значит, мы получаем разрешение.       Но что же делать, если тот вроде и лежит без чувств, но всё же вполне себе реагирует на всё, столь сильно вздрагивая, когда его касались. И от того, что скелету ещё и неприятно эта самодеятельность, хотелось не нарушать его и так хрупкое спокойствие и оставить отдыхать, позволить ему поспать.       Но в том — то и была ещё одна проблема:       Он не желал спать.       Первые три дня Хоррор спал промежутками, всё норовясь подняться с кровати, но обессиленно падал, после смотря в потолок. Ему на третий день дали снотворное, хоть тот и долго почти бессознательно отпираясь, и всё же уснул. И сквозь сон он метался в взмокших простынях, судорожно хватая ртом воздух, будто находясь в припадке, превращая подобные минуты в часы, а после вновь оседал, распластавшись на кровати, позволяя напичкать себя всем и засыпая на некоторое время.       Так что, учитывая почти отсутствие сна — основным источником энергии была еда. А уж о том, чтобы всё было подходящим, скелет озаботился с особым рвением. К тому же, готовка успокаивает. По сути, она сейчас единственное, что держит его эмоциональное состояние стабильным.       Готовил ближе к рассвету, наливая уже осточертевший бульон в тарелку и вновь возвращаясь в комнату. Он сильно недосыпал, но не смел прекращать. Ведь в том виноват лишь он.       От осознания того, что гость пострадал именно из-за него хотелось выть. Хоррор был простужен, был изранен из-за того, что фермер не додумался вновь напомнить детям о обрыве и важном правиле их беготни. Эта ошибка привела к столь чудовищным последствиям, которые только набирают обороты.       Оттого, лишь добираясь до кровати с лежащим, подхватывал его ладонь, прижимая к своей скуле, и молил о прощении за столь большую оплошность. Оплошность, что едва не стоила жизни того, кто вообще не должен был даже пораниться. Он же, чёрт возьми, обещал, что всё будет в порядке! Фарм говорил ему, что теперь всё будет хорошо, а сейчас скелет лежит с травмами и гриппом! И смеет ли он после давать обещания?!       Эта грызущая горло и душу вина, беспокойство, были невыносимыми. Невыносимо было смотреть, как алый глаз болезненно закатывался и покрывался будто пеленой, не мог смотреть на то, как тот тяжело дышит с хрипом, и уже сам едва не падает, когда тот не может устоять на ногах и заваливается, не успевая схватиться за стены или дверь. Тому плохо, но он всё равно пытается идти. Лишь приподнимают — и он опасно пытался дёрнуться, едва ли не мгновенно засыпая. Это было довольно страшно.       И испуг фермера дошёл до крайности, когда он увидел, как скелет, дрожа всем телом, спускался по лестнице.       Застыв на пороге, скелет как рыба, брошенная на сушу, открывал и закрывал рот, будто враз потеряв способность говорить. Он даже не сразу отреагировал, когда Хоррор исчез из поля зрения, всё продолжая осмысливать. А когда наконец ступор прошёл — поспешил на звук воды.       Тот, всё так же пошатываясь, стоял у раковины, одной рукой оперевшись о столешницу, спокойно набирая воду в стакан, следя за тонким ручейком, отчего-то будто не догадываясь приподнять кран, чтобы вода пошла сильнее. И даже не сразу закрыл его, позволяя воде провести линию по ладони и скатиться к локтю.       Который был тут же крепко схвачен фермером. — Зачем ты встал?! — впервые за всё время в его голосе слышалось нарастающее раздражение наравне с испугом. «Он мог упасть! Зачем он вообще прошёл сюда, вниз, по лестнице, когда я оставил целый графин и пару бутылок воды возле изголовья кровати? Если бы он просто хотел пройтись — для чего спустился на кухню? А если бы он упал? Что если бы…?!» — Ты мог упасть, расшибиться! У тебя итак переломы, а ты… — Я не хочу больше лежать. Итак задержался — отстранённо, ещё не отойдя от сна совсем тихим голосом просипел он. И этот сиплый голос чуть поубавил закипающий котёл в груди Фарма. — Тебе нельзя вставать больше месяца! Нет, пройтись, конечно можно, но ты же едва на ногах держишься — он потянул руки к скелету, уже собираясь прижать к себе и отнести наверх, но тот слабо, но ощутимо ударил его по ладоням, приложив стакан ко рту, с блаженным вздохом сделав пару глотков, совершенно не замечая взгляда того, вновь наливающегося опасной зеленью. Фермер увидел, как от тёплого дыхания на стекле стал появляться узорчатый пар, поняв, какой температуры была вода, попытавшись тут же схватить стакан — тебе нельзя пить холодное, ты же только вылечился! — Я насыщаюсь водой лишь когда она холодная. Сам пей свою тёплую бурду — и вновь шлёпнул его по ладони, не позволяя отобрать. — Вот же… Упёртый — раздражение начало проявляться чуть острее. Да и как так можно? Хоррор только только вышел из тяжёлого состояния — и вновь хочет себя в него вогнать! Неслыханное пренебрежение своим здоровьем!       Одно из тех, что фермера сильно раздражало — это когда кто-то совершенно о себе не заботился. Болеет гриппом и вышел в мороз в майке да шортах? Выпил ледяной воды когда ангина? Не желаешь пить лекарства, доводя себя, изводя работой? Тогда будь готов к тому, что тебя повяжут и заставят принимать всё что нужно, сидя среди грелок под семью одеялами. Да, раздражение проявляется в крайнем уходе. Фарм сам иногда понимает, что перебарщивает, но хотя бы больные выздоравливают. И так же раздражает то, что монстры жалуются на здоровье после всего того. Как можно желать своего скорейшего выздоровления, при этом совершенно никак не способствуя тому?       Это походит на издевательство не только над собой, но и над теми, кто тебя действительно любит.       Да. Отсутствие любви к себе в виде пренебрежения к себе его сильно раздражает.       И сейчас его глаза опасно начали зеленеть, медленно активируя скелета к усмирению сопротивляющегося.       Три. — Хоррор, милый Хоррор — опасно прозвучало донельзя ласковым тоном — тебе лучше пойти присесть или прилечь.       Два.       Но, на удивление, ни тот особый, временами пугающий голос (который он терпеть не мог применять), ни блеснувшие глаза совершенно никак не подействовали на скелета. Тот лишь приподнял надбровную дугу, устало осмотрев его, и вновь потянулся рукой со стаканом к раковине. Тот вновь начал заполняться холодной водой из крана, что позабыли закрыть.       Один.       Подорвавшись, скелет уже приготовился в одно движение подхватить простуженного, но тот…       В одно плавное движение боком и переступанием ног, он увернулся, так же плавно-резко оказался позади и спокойно отодвинул от него стакан, ненароком прижав опешившего к столешнице. — Я хочу пить такую — выделил он — воду. И я належался. Ты мне лучше расскажи — как Чара? — тут его опустошённый голос приобрёл взволнованные нотки — она жива?       Он вдохнул, выдохнул, и мягко, почти не касаясь, отстранил его, но не ушёл дальше хоть на шаг. Всё так же стоял едва не вплотную, опустив руки чуть согнутыми в локтях вниз. Фарм готовился в любой момент подхватить, если тот вдруг упадёт. И лишь после, медленно вздохнув три раза, заговорил, гася раздражение. — Она-то в целости. Отделалась синяками, получила пару лёгких ушибов, но простыла. А ты, если хочешь знать… — Ну, главное, что малышка не пострадала.       Не то, чтобы Фарм просто злился. Он чувствовал раздражение оттого, что тот не хочет озаботиться своим здоровьем. И он пропускает мимо все слова о своём состоянии. Было больно за него, и это как раз и было теми эмоциями, что сейчас переполняли скелета. Ему было обидно, до боли, что тот…  — Ты оттолкнул её — не зная, что и делать, что нужно говорить и как, отстранёно чуть вытянул ладонь, едва сдерживаясь, чтобы не коснуться лба того. Или просто подхватить под руку и увести. Хоть что-то. — Прости — вдруг раздалось от алоглазого. И прежде, чем фермер успел принять информацию, осмыслить и возмутиться, продолжил — я не смог её оттолкнуть достаточно от края. Я должен… «За что». — Хоррор! — Как можно было… — Как ты не понимаешь? — уже схватил его за запястья, сдерживая порыв как следует встряхнуть его, дабы мозги вернулись в черепную коробку и перестали расползаться тараканами, будто находясь на грани истерики на выдохе произнёс он, сведя надбровные дуги ко лбу в обеспокоенном виде — ты спас её! Я даже не представляю, как получилось даже то, что вы живы! Ты мог уйти, ты мог притвориться, будто и вовсе ничего не произошло! Ты не обязан был, однако же сделал. Ты спас её, и когда передал ко мне в руки — сам начал отцепляться! Я не понимаю — почему тебя так — выделил, всё же сжав запястья сильнее — не волнует то, что ты пострадал? Откуда у тебя вообще эти рефлексы столь рьяной защиты? Откуда… — он правда не может понять.       Вдруг, монстр почувствовал, как под пальцами начало что-то скользить. Что-то, что столь приятно склеивает пальцы, сомкнутые на запястьях. Что-то тёплое, и в то же время…       Он уже не знал — смотреть ли на их руки. Боялся увидеть то, чем это может оказаться. Но к ним направился взгляд Хоррора. Столь же туманный, столь же бесчувственно-раздражённый, столь же отсутствующий. — Это… — Тебе лучше убрать ладони — вновь его перебили. Который раз за день? — не хочу, чтобы ты запачкался в этом — но хоть на сей раз не переводит тему. Но перепачкать, серьёзно? Это то, что его сейчас действительно волнует? — Ты же догадываешься — голос приобрёл пугающе-спокойные ноты- что будет, если я посмотрю вниз — это он впервые за всю жизнь пророкотал. Какие удивительные таланты кроются в нём! А ведь Фарм и не подозревал, что скелеты так могут. Похоже, удивительные открытия в связи с этим скелетом будут всё чаще. — Вполне — тем же спокойным тоном вторили ему. Даже плечи приподняли — поэтому не думаю, что тебе нужно туда смотреть.       Столь странно-беспечное поведение этого скелета до этого не раздражало никогда. Это было мило, это была одна из прелестных черт личности Хоррора. Его видение всего, его манера поведения в тех редких случаях, когда он забывал будто те границы своего образа кого-то и просто был собой. И это было действительно прелестно. Но не сейчас. Не когда он так спокойно говорит, будто мальчишка, малыш, что увидел кровавую рану у кого-то и начал говорить о ней во всех подробностях родителям, нет. Не когда его руки в крови. Не когда он столь сильно начал подрагивать, столь видимо сдерживая кашель, едва мотая головой, прогоняя, судя по всему, головокружение. Не когда он говорит о себе так, будто недостаточно рад тому, что уцелел. «Ну отчего ты… Нет, оставим серьёзный разговор до того времени, пока он не поправиться. Сейчас это бесполезно. Он всё ещё не пришёл в себя и не воспринимает информацию из-за слабости. Возьми себя в руки, Фарм, и просто уведи его спать. Не захочет идти — так понесём» — похоже, последнее — теперь его девиз. Уж с этим скелетом договориться пока навряд ли получится.       Но опять же, тот будто прочёл его мысли. Этой заминки ему тоже хватило на размышления и он, предугадав действия напрасно паникующего, попытался вырвать свои запястья.       Разве мог он ожидать того, что его так легко отпустят? — Не убегай — цепкие пальцы лишь сомкнулись на костях окончательно. Сделал рывок, сумев подавить сопротивление ещё не окрепшего, второй рукой отпустив запястья, вмиг оплетая ею позвоночник. — Хэй-хэй-хэй — кажется, Хоррор начал просыпаться. Будто это подействовало словно импульс. Но пытаться вырваться уже поздно. — Сейчас ты пойдёшь наверх, выпьешь лекарства, и, дорогой мой, приляжешь. А я обработаю твои руки. — Я в порядке — вновь сотрясся в судорогах сдерживаемого кашля, потеряв от этого всю серьёзность — вот ты себя — взглядом обвёл лицо так же измученного бессонными ночами скелета — видел? Ты выглядишь не очень… — тот издал непонятно какой эмоции смешок. — За комплимент, конечно, спасибо, но тебя это не спасёт. У тебя постельный режим, доктор прописал. У меня ещё много запланировано на вечер — плавно повернулся, не отпуская, и увлёк к выходу, попутно взглянув на чуть нахмурившегося, улыбнувшись. Улыбка вышла какой-то ленивой. Тот начал упираться ногами в пол, но они предательски сгибались, позволяя скелету уводить его всё дальше — ну не упирайся. — Я пойду спать, если пойдёшь ты — вдруг, совершенно резко, вынес свои условия. При этом таким тоном, что не поймёшь — просьба это, угроза или приказ. Впрочем, таким особым голосом с чуть повысившимися нотками все равно звучало будто капризно. Удивительно, что делает с голосом долгая ангина и молчание.       Фермер, услышав это, не сумел сдержать ту улыбку. А следовало. В данным момент точно. А не то подумает, что его не воспринимает всерьёз. Но эта забота и эти упирательства теперь, после этой фразы, чуть успокоили в его груди кипящее бессилие. Всё же, чудной этот монстр. — Но у меня много… — Хотя бы приляг рядом ненадолго — тут же перебил не терпящий возражения Хоррор. После этой фразы таким тоном могло последовать лишь «а не то обижусь». Хоть это и вряд ли будет произнесено и это лишь ожидаемые им реакции — он всё же услышал в голове её. Полежать рядом? Ну… у него есть свободные десять минут. И раз тот чуть поправился, он может на десять минут подзадержаться у загонов.       Тот закатил глаз, на миг отведя взгляд в сторону. О чём-то задумался, кивнув для себя. — Ну хорошо. Только до тех пор, пока ты не заснёшь.       Тот, на удивление, тут же поспешно кивнул, наконец перестав упираться руками и ногами о стены, будто его вели на эшафот, и первым направился в комнату.       Если бы Фарм не был столь сонным, что воспринимал только видную информацию — он бы призадумался. Тот до сих пор поначалу вырывается, когда его обнимают и вздрагивает всем телом, когда касаются. И так просто заснуть под его взглядом? Наивный, наивный скелет. Слишком уставший для размышлений скелет.       Он зашёл в свою комнату спустя секунду, когда в неё зашёл Хоррор. Первым делом фермер попросил его сесть. Достал бинты, убрав прошлую повязку с трещины, осторожно стёр уже местами запёкшуюся кровь, принявшись аккуратно затягивать новые полосы. Хоррор попытался забрать их, но был остановлен взглядом, уставшим, не терпящим возражений. После спросил, голоден ли скелет, и лишь после, вспомнив, что утром уже отдал лекарство, выжидающе посмотрел на замявшегося. Действительно ли?       Тот, на удивление, без лишних слов переполз на кровать, отодвинувшись ближе к краю, накинув сверху одеяло, и поджидающе смотрел, как тот со вздохом вначале садится, а потом и ложится. Лишь тогда, чуть ползком, будто удав перед броском, придвинулся к нему, прикрыв глаза.       Монстр ещё с минуту смотрел на безмятежное лицо того. Он увидел, как скелет чуть расслабился, перестав стискивать зубы, увидев, как тот задышал плавнее. — И всё же, ты очень милый, чтобы ты не говорил — уже не зная, сказал это вслух или про себя, он чуть приподнял одеяло, укрыв им лежащего плотнее.       Думаешь, тот так быстро уснул?       Глаза монстра начали вновь болеть. Но уйти так скоро он не мог. Тело, только почувствовав знакомую лёгкость и мягкость матраса и покрывала, начало слабеть. Будто он становился духом и сейчас на пол пути покидания своей земной оболочки. И в то же время всё тело иногда будто покалывало, напоминая, что он вполне себе ещё на месте. «Лишь на мгновение прикрою глаза» — решил он про себя, зевнув так, что едва не вывихнул челюсть. По крайней мере, ему показалось, что он слышал тихий щелчок -» нужно о чём-то думать, чтобы не уснуть» — решил он, спустя секунду после того, как закрыл глаза — «так. Чтобы растения были здоровыми, нужно… Нужно… Что такое растения?»       Таким образом, что неудивительно, скелет уснул, так и не додумав, что там нужно для растений. Из чуть приоткрытого рта вскоре начали раздаваться посапывания. «Пока ты не заснёшь» — смешок. Алый глаз медленно приоткрылся, и скелет, рассмотрев лицо рядом, улыбнулся — «ну и? Кто кого?».       Хоррор понимал, что тот не захочет отдыхать. Понимал, что тот упадёт, но завершит то, что должен сделать. Он сам относился к таким монстрам, оттого понимал, но в то же время парадоксально не хотел, чтобы другие выматывались, выкладываясь так, что хотелось на всякий случай выложить вокруг них что-то мягкое, ибо те стояли совершенно неустойчиво. «Он столь долго заботился… Для чего? У него на сегодня ещё были дела… Должен ли быть список? Скорее всего, ведь он же как-то рассчитывал время на всё? Но где же… В кармане его кофты?».       Хоррор осторожно, не зная, чуткий ли сон у него, потянулся к карману. Тот не дёрнулся, уже хорошо. Если бы кто-то протянул руку над Ужасом — он бы проснулся. Он обладал чрезвычайно острой чувствительностью даже сквозь сон. Впрочем, вполне оправданно. А этот же даже не перестал громко посапывать когда его потянули за край одежды. «Нету. Значит, это должно быть где-то внизу. Что ж, теперь нужно пройти так, чтобы он не проснулся. Прости, приятель, схитрил чутка. Но сегодня всё выполню я. Твоя очередь отдыхать».       Хоррор относился к тому типу монстров, которые выматывали себя, выходя на задания даже при сильнейшем гриппе. Его девиз: «Могу стоять — могу работать». Лишь если витамины или какие-то лекарства были под рукой — закидывался ими, пусть и не ел, на температуру наплевав с горы Эверест, и спешил всё сделать. И лишь когда падал — тогда начинал бороться с болезнью. Ну как бороться. Он просто ложился спать. Сон ему помогал. Поэтому если что-то не так — он просто ложился спать, ожидая, когда всё пройдёт. Мог закинуться жаропонижающим и снова не двигаться. Найтмер правда, иногда, сам забрасывал его в комнату, обещая уничтожить, говоря будто заученную фразу «я тебе этими щупальцами пасть раскрою и ты будешь до конца своей жизни выглядеть как Гигантская акула если ты не сожрёшь это прямо, Гастер тебя побери, сейчас!». Забавно.       Времени на то, чтобы болеть, в своё время у него не было. Он обязан был приносить еду брату, он обязан был бдить ночами и не позволять безумцам подходить к их дому, выслеживать, прятаться, жить в постоянной беготне совершенно позабыв обо всех потребностях. И сейчас эти мелкие недомогания совершенно его не беспокоят. Главное, что защитить и защититься сможет. Болезнь не является проблемой, если он всё ещё может ходить, махать хоть как-то топором, использовать телепортацию и думать. За это, пожалуй, его миру спасибо.       Как бы он не был болен — способность мыслить сохранялась. Иначе бы он уже давно был пылью.       Поэтому, даже когда они с дитя падали в воду, он додумался подхватить Чару, разместив её на своих рёбрах, встретив поверхность позвоночником. Рискованно, но так малышка пострадала бы меньше. Сумел всплыть и её выдернуть на поверхность, хотя от боли было темно в глазах, сумел переложить дитя повыше, к шее, ближе к спине, встречая каждый камень, от которого не сумел уйти, рёбрами, обхватывая ношу так, чтобы и её не постигла эта участь. Сумел вспомнить, что Фарм говорил о реке, и выйти в сторону меньшего течения, избежав шанса угодить в озеро, из которого точно бы не вышли живыми. И когда в последний раз он приложился к камню, почувствовал, как течение слабо бьёт в спину. Из последних сил вытянул ребёнка, вытянув вперёд руки, помогая ей опереться, и пару раз слабо нажал на её грудь. К своему облегчению, ощутил биение сердечка.       Но всё не мог себе простить. Чара закричала, он подбежал, схватив её за руку и буквально бросил за спину, сам оказавшись на скатывающемуся краю. И какой ужас был, когда та тоже сорвалась, не сумев схватиться маленькими ручками, соскользнув спустя мгновения за ним. Он не сумел предотвратить её падение. По его ошибке дитя чуть не погибло.       И всё же этот скелет сказал всё так, будто всё это не так. Ещё и непонятно зачем ухаживал. Это Хоррор не любил. Не хотел, чтобы кто-то беспокоился. А тем, кто делал это не из беспокойства, не желал быть обязанным.       И он действительно сейчас ощущал себя полнейшим мерзавцем, потому что заставил волноваться. Заставил своим жалким видом кого-то сидеть рядом, протирая платочком лоб, давая лекарства с едой. Он жалок, раз не сумел встать в первый же день.Не сумел набраться сил и не сумел убедить фермера, что с ним всё в порядке и не стоит тратить на него время. Не сумел, и вот к чему это привело!       Поэтому хоть как-то отдать долг за заботу нужно. И в данным момент он, неизвестно как запомнив дорогу и найдя устройство, о котором ему рассказывала Альфис, полил всё пшеничное поле. Хотя полил — громко сказано. Лишь проконтролировал, на всех ли рядах вода поступает равномерно, проверил, чтобы вода не затопила их, и выключил устройство. После так же, следуя чутью, пришёл к уткам, с трудом отыскав корм среди многочисленных ящиков с зёрнами, увидев у загончиков так же странные вёдра с сомнительным содержимым. Там было нечто будто смоченное, что походило на смесь из травы, земли и невесть чего жёлтого цвета. Это и была еда для них, которая приготавливалась каждый вечер, но поскольку скелет здесь появился не так давно- этого он ещё не знал, поэтому проигнорировал странную субстанцию и пересыпал кукурузу в корытца. Выпустил бегать по огороженной территории, едва сумев отцепить от себя пару довольно навязчивых утят, и поспешил, уже едва переставляя предательски загибающиеся ноги, к отдалённым кустам.       По плану, что он увидел прикреплённым к холодильнику, было расписано, что нужно собрать ягоды малины недалеко от уток. Ни то чтобы он не знал, как выглядит малина… Впрочем, да, для него в принципе был сюрприз, что есть много видов. Вроде ягоды ему давал Фарм в первый день, когда привёл к себе, но были ли они малиной? Он помнил лишь… Арбузы, которые являлись ягодами. Но сейчас тут совершенно чётко написано, какой вид собирать. Хотя информация чёткая для жителей этой вселенной. Малина… Он, вроде, всё же когда-то слышал о ней. Но это было так давно…       Оказалось. что кустов вокруг было много. И ещё некие плоды, что напоминали скруглённое сердце, свисали с крепких, сладко пахнущих ветвей. Такие алые, так же невероятно пахнущие. И ещё чёрные. И тоже красные маленькие ягоды на кустах.       Оглядевшись, поняв, что при таком раскладе Фарм бы работал до поздней ночи, он кивнул сам себе. Нужно приступать.       Спустя пригоршню собранных ягод он понял, что нужно во что-то их собрать. И к счастью, заметил рядом несколько вёдер. Но их мало для всего этого. Поэтому пришлось сбегать к дому, взять всё, во что можно собрать ягоды, и лишь после приступил. Ещё через несколько минут понял, что они не должны быть раздавлены. Ещё через минуту принялся срывать их без зелёных ножек.       Солнце обжигало спину и голову. Как некстати вернулась тошнота и температура наравне со слабостью. Поэтому ему пришлось сесть на землю, отложив после уже пятую миску, с трудом разогнув болящие с непривычки пальцы, уйдя под деревья с ягодами, в тень, пододвинув к себе вёдра.       Всего было пятнадцать кустов со сладко пахнущими розоватыми ягодами, семь с белыми, но явно спелыми, сладкими, которые внешне были похожи на первые, десять кустов с чёрными, непонятными на вкус, и всего девять деревьев с теми алыми, особо понравившимися ему. Такими кислыми, но уже явно готовыми, поскольку некоторые покрылись странными засохшими жёлтыми линиями.       В общем, когда он уже закончил — закат постепенно потухал. А когда закончил переносить вёдра, тазы и кастрюли — начали зажигаться звёзды. У него были лишь силы на то, чтобы едва переставлять ноги. Когда он уже пошёл загонять уток — те все встретили его сонными кряканьями, находясь в своих гнёздах, и ему оставалось лишь закрыть дверцу. Конечно он к закату пришёл к ним, засыпав травы в отсек, в котором ещё было немного с прошлого раза. Благо, фермер написал чётко «дать травы уткам», так что сейчас точно не перепутал.       Когда вернулся к дому — была глубокая ночь. Он был весь перемазан соком, в воде, весь дрожащий, но горделиво-довольный проделанной работой. Но это быстро исчезло, стоило ему посмотреть на порог.       Там, на ступеньках, сгорбленный, дрожащий, столь одинокий, сидел Фарм. Он держал в одной руке чашку, в другой телефон, сжимая их, судя по конкретной дрожи в пальцах. И, подойдя ближе, так и не найдя в себе смелости окликнуть, увидел, что тот покачивался. Он… Ему плохо? — Фарм… Ты… В порядке?       Тот резко поднял голову. От такого Хоррор отшатнулся. Уж слишком много эмоций отразилось в его… Слезящихся глазах. Начиная от шока, переходящего в счастье, неверие и заканчивая застывшим в неизвестной эмоции лицом.       Тот встал, едва покачнувшись, всего в два шага настигнув его, схватив за плечи будто со злостью, ощупал их, и уже после начал тираду. — Как ты мог уйти?! Где ты был?! Я повсюду тебя искал! А если бы с тобой что-то случилось? Что если бы тебе было плохо и ты упал вновь?! Ты хоть представляешь, как я переживал? — едва не срывался на крик, что могло бы быть похожим на злость, но он был прерывистым, а эти поглаживания плеч дрожащими руками были совершенно точно не от злобы. А потом его и прижали, вжали в чужое тело, обняв так крепко, как то было возможно — не уходи больше — фермер наконец перестал елозить по нему черепушкой, будто потираясь, и уже с будто осипшим голосом продолжил, всё ещё с дрожью — или говори хотя бы. Прошу — вот теперь Хоррор ощутил тоже слёзы и… Стыд? Да, ему стоило оставить записку, но он не думал, что тот проснётся до утра. Тот был столь сильно вымотан…       То, как его обнимают, как шепчут и как плачут… Оставляло и в его горле ком. Ком кислоты от осознания того, что он заставил этого очень чувствительного ко всему монстра плакать. И… О нём беспокоились? Его действительно боялись… Боялись потерять? Не возвращали долг этой заботой оттого, что он сумел вытащить дитя, а взаправду…       Тому было бы выгоднее, если бы навязанный гость просто исчез, не так ли? По крайней мере, так он думал сегодня весь день. Но… Фарм был напуган. Да. В его голосе был остаток страха за кого-то. Как когда он, Хоррор, переживал за Папса и Даста. Неужели тот совершенно позабыл их разговор до падения? Неужели взаправду желает помочь… Чудовищу? Но для чего? Это уже не похоже на простое желание показать: какой фермер хороший, раз он помогает скелету. Нет. Всё это не подделать. Эти исходящие судорогами эмоции настоящие. И это было очень и очень непривычно. Настолько, что сейчас внутри Хоррора всё распадалось и собиралось. Это было невозможно. Кто-то заботился бы о нём… — Фарм, я не хотел… — Где ты был? — на выдохах говорил он, вновь прижимаясь переносицей к его плечу, всё также покачиваясь, нервно сжимая и разжимая пальцы, всё не в состоянии прийти в себя. Да. Фарм ощущал страх. И теперь пустоту после ушедшей тихой паники и истерии.       Проснувшись, первая мысль была о том, что он всё же спал. Вторая — что он вновь не слышит чужого дыхания рядом. Третья… А, впрочем, третья уже была не мысль, а страх. «Неужели ушёл? Так просто… Это было ожидаемо, но всё же… Нет. Нужно узнать. Взаправду ли…»       Оббегал всех, обзвонил, с каждым их ответом о том, что того не видели, впадал в истерию. И просто бегал. Бегал и выкрикивал его имя, едва не сорвав голос. Всё не мог принять правду о том, что Хоррор вполне мог уйти.        И Фарм бы не смел бы сдерживать. Ведь тогда он бы заключил его в своеобразную клетку, именно привязал физически к себе. Это эгоистично заставлять кого-то быть рядом.       Пусть и желаем всей душой, спим и видим того, кто нам дорог, но не нам решать, оставаться ли ему рядом. Это его выбор, и нам остаётся лишь свыкнуться с решением. Не вправе останавливать. И как же показать, что нам не всё равно, при этом не давя?       Фермер знал, что тот однажды уйдёт, будет жить своей жизнью. Что у того будет свой дом возможно вдали, своя работа и те, с кем он будет проводить всё время. И он ощущал себя эгоистом от желания, чтобы скелет был рядом с ним. И понимал сейчас, что давал обещания на лучшую жизнь, старался помочь ему раскрыться и освободиться от переживаний, но не спросил, где тот желает быть. Хочет ли тот быть рядом и слушать всё? Не принуждает ли его фермер к тому? Вдруг Хоррор из вежливости общается с ним? «А ведь правда… Я не давал ему жить. Не давал быть тем, кем хочет он, где хочет быть…».       После уже пришедшей апатии после осознания этого, он прекратил беготню. Вернулся к дому, заварив наспех кофе, и так и не притронулся к напитку. Не сумел, вспомнив. «-…но оторвись пожалуйста, кофейный вампир. Нужно что-то съесть, нельзя сразу пить кофе, это вредно. Такой взгляд, будто на него обиделись. Столь прекрасно блеснул зрачок, а какое выражение лица сделал этот милый, поистине неповторимый скелет… Вот бы…».       И вновь из глаз потекли слёзы. Это его проблема в том, что привык так быстро. Что полюбил их совместное времяпровождение. Что не может сейчас вспомнить, как жил до встречи с ним, и что облака не всегда были в виде рыб. Что есть ещё прекрасные улыбки, что есть смех у кого-то заливистый и что не закат собрался в зрачке гостя, а они лишь схожи по алому блеску. И кто-то не интересовался растениями, с восторгом слушая долгие рассказы. Не всегда было тепло на душе и так спокойно от осознания того, что самый живой в душевном плане монстр есть и находится рядом. Фарм будто уже и позабыл, какой была жизнь всего девять дней назад. Было ли…       В груди стало холодать. Душа, что обратилась в камень, стала опадать вниз, стала тянуть вниз. «Пожалуйста».       Пожалуйста что?       И пришло видение. Вот Хоррор стоит перед ним. Настоящий? А если он просто столь быстро сошёл с ума? Что если всё это видится?       Коснулся, ощутив, как под ладонями вполне ощущается чужое-родное тело. Прижал. Коснулся. Провёл линию по плечам. Да, он реален.       От уже въевшегося в самую душу голоса он едва ли не завыл. И лишь задал невпопад совершенно простые вопросы, вложив в них всё, что чувствовал.       Он ещё не готов к их разлуке. Не так скоро. А будет ли в принципе готов? — Хоррор. - не знает, что и сказать. На языке вертится сказать «глупыш» и желание вновь прижать к себе. Но знал, что они, наверно, простояли уже довольно долго. И всё равно хотелось и наругать за исчезновение и в то же время молча погладить этого несносного, в хорошем смысле, скелета. Но тот уже покачивается. А потому лишь чуть отодвинулся, мягко подхватив за рукав — идём.

***

      Уже сидя в доме за столом, ужиная, Хоррор неловко смотрел вниз, находясь под пристальным взглядом. Это напрягало. Непривычное молчание. Тот сказал, что скелет сначала должен поесть, и лишь потом будет отвечать. И всё равно наблюдал. Не за тем, как зачерпывают еду, как подводят её ко рту, а просто наблюдал. Его взгляд уходил будто сквозь него и в то же время он смотрел крайне сосредоточено. Это… Пугало.       В таком небольшом напряжении скелет запихивал в себя приготовленную картошку с соусом, едва ли ощущая вкус, едва борясь с желанием просто укрыться руками от такого наблюдения. Это сбивало аппетит, но… Теперь… Он понимал его?       Помнится, он спрашивал, отчего о нём заботятся. И не понимал, когда тот сказал, что просто желает этого. Всё поведение скелета казалось напыщенным, выдуманным им для сладкой сказки дабы не сойти с ума от столь сильных перемен. И до сих пор не мог свыкнуться. Причина заботы — забота? Простое, в действительности, желание?       Мысли бились в его черепушке набатом. Громким, грузным, поражающим и сопровождаемым звоном. И в этой так же звенящей тишине это было невыносимо. Ему нужна правда. Сейчас.       Он решительно встал, двумя руками оперевшись о стол. Его действие совершенно поразительно отзеркалили. Видно, тот тоже довольно долго решался начать. — Зачем тебе это? — Что именно ты имеешь в виду? — напротив него скелет же был абсолютно спокоен. — Зачем тебе заботиться обо мне? — Приятель, меня не затруднит повторить. — Скажи правду! Прямую правду! — в самой душе тоже начало отдаваться пульсом. — Я правдив с тобой. Просто решил позаботиться. А отчего тогда у меня не полный дом тех, кому нужна помощь? Ну, ты мне понравился. Вопрос номер два. — Я убийца! Как я могу… — Хэй-хэй-хэй, опять по второму кругу. То было в прошлом. Приятель, я вижу тебя сейчас, и знаю, что ты слишком дорожишь чужой жизнью и безопасностью. Но и не ставь себя в ничто. — Но я отвратителен. Я уби… — Ты был им — и согласился, и сказал так, будто отрицает. Что за… — но сейчас есть второй шанс уже в другом окружении. Ты хочешь сейчас меня убить? — Н-нет… Я хотел тогда, чтобы ты понял. Я не сумел сказать это сам. Знаю, что ты бы меня презирал. Поэтому хотел увидеть эту ненависть в глазах. Куда проще будет уйти, если не слышишь, а видишь в глазах разочарование. «Он… Боялся разочаровать?» — Однако, какое совпадение — чуть прищурил глаза, так же смотря удивительно-спокойно — я тоже боюсь тебя разочаровать, но в то же время не могу не быть собой. Я же вижу, что ты тоже не такой, каким себя описываешь. Теперь мой вопрос — чуть склонился к нему, не прерывая зрительный контакт — ты хочешь уйти? — А ты бы хотел, чтобы я остался? — То, что я — выделил, описав небольшой круг ладонью — хочу — совершенно не имеет значения. Но если хочешь узнать — да. Я природнился к тебе. Ты удивителен. Твоя искренняя любовь ко всему, твоё любопытство и восторг, твоя улыбка, что настоящая и твой взгляд, что говорит обо всем, неповторимо. Ты очень эмоционален, и мне нравится в тебе то, что ты живой. Настоящий. Искренний, как в словах, так в поступках и эмоциях. «Мог ли я говорить это? Не будет ли этом слишком?» — но его уже прорвало. Он сказал всё, о чём думал и как воспринимал Хоррора. Может, эта искренность… Тоже поможет?       А тот лишь глотал ртом воздух, ощущая ворох мыслей как после ссоры, которой, по сути, и не было, не зная, как можно реагировать на это. Как нужно всё это воспринимать. «Высказался… Ох, чёрт, что же ты…» - Хоррор замотал головой, пытаясь привести мысли в порядок. — А знаешь, давай поспорим — вдруг вновь сбил с ног своими словами, не давая уйти от одного края принятия к другому, не позволяя долго метаться между берегов. Что теперь? — что ты полюбишь себя к весне? — и так же, склоняясь над столом, протянул ему руку. Совсем как искушающий на сделку. Пожалеет ли? — Но ведь… - алоглазый беспомощно пытался придумать хоть какую-то отговорку, метая взгляд от одного угла в другой. «Дай мне собраться с мыслями. Всё происходит слишком быстро». — Отлично! — когда его руку успели схватить? Или сам Хоррор, не отойдя от столь сильного высказывания, уже по новому рефлексу протянул руку? — ты тоже согласен! Тогда чего мы ждём? Осталось чуть меньше года! — и совершенно неизвестно для чего его вытянули из-за стола, совершенно дико повернув вокруг своей оси, захохотав, будто чёрт перед костром ведьм.       Совершенно странная сделка. Закрепившаяся вмиг на душах и устах обоих одним лишь условием. Появившаяся на мыслях «авось». Спонтанная, до одури странная сделка.       И, как правило, такие сделки обычно и исполняются. Ибо те крепкие нити основы из простых, незамысловатых надежд чаще всего держатся годами до исполнения. «Эх, была не была!» — однако, крепкие слова.