***
В первый день, когда она только приступила к работе с классом, в кабинет к ней зашли два ребёнка. Возможно, ничего примечательного, поскольку у детей только закончился один урок и на перемене все спешат в классы, дабы оставить вещи и пойти веселиться, но тут было что-то иное. Первая вела за руку вторую. Обе потрёпанные, в больших свитерах, что были все в катушках от старости, с маленькими, едва заметными потёртостями и дырками, худенькие едва ли не достояния скелетов, неизвестно как стоящие на скелетных ногах. Под глазом первой был синяк, была ссадина на щеке и, Тори даже встала от подобного со стула — была разорванная, кровоточащая губа. Вторая девочка была в относительной целости. С небольшими ссадинами, но почти целая. Даже выглядела чуть здоровее, однако же с опущенной вниз головой создавала образ обделённой. Тогда Тори тут же приблизилась к девочке в зелёном свитере, что шла впереди, уже хотела прикоснуться, взять за руку и отвести в медпункт… Но эта малышка вдруг сжалась, едва огромная тень лапы чуть заслонила её, и вдруг ударила её кулачком по ладони. Но этот удар был скорее предупреждающим. Вторая девочка ахнула, тут же прижала к себе первую, и с ней быстро покинула кабинет. Появились лишь после звонка на урок, сели за дальнюю парту, и даже не посмотрели на новую учительницу. Лишь раз алоглазая вызывающе-оценивающе прошлась по женщине взглядом, но тут же уткнулась лицом в скрещенные руки, всем видом показывая свою незаинтересованность в вводном занятии. Другая же погладила её по спине, заботливо открыв учебник. Директор объяснила новой учительнице, заинтересованной в поведении учениц, что эти две сиротки только были изъяты из неблагополучной семьи. Девочки Чара и Фриск, две сестры, были очень разные. Фриск была тихоней, часто молча сидела в уголке с листком или палочкой в руке, пока остальные бегали, и Чара, драчунья, часто доставляла проблемы своим характером, и её неоднократно звали в кабинет психолога. На описание раны махнула рукой. Это было, говорит, делом обыденным. Девочка часто устраивала потасовки даже с теми, кто старше её, но после ни слова в своё оправдание не сказала. Возможно, кто-то задирал её сестру, возможно, просто была агрессивна — этого не понять. Единственное, что удалось выяснить об обоих не во время урока — так это то, что девочки очень дружны. Чара всегда идёт с Фриск под руку, и даже во время урока они сидят вместе за одной партой, пусть место и рассчитано лишь на одного. Но обе учились прилежно, а потому их поведение не особо рассматривали. Главное, что другие родители ещё не жаловались на них, а остальное уляжется. Ториэль была в смятении. Когда начался новый урок — она в действительности увидела примостившихся друг с другом девочек, что сидели на разных стульях, но из-за тесноты прижимались боками друг к другу. Тогда она, решив убить двух зайцев одним ходом, попросила всех в классе назвать свои имена и рассказать немного о себе. И если Фриск спокойно ответила о своей любви к поискам артефактов и желании стать путешественницей, её сестра молчала. Просто ткнула линейкой в мальчика, сидящего впереди, и тот бойко начал рассказывать о себе. На просьбу рассказать о себе она отмахнулась, пробурчав своё имя, и сообщила, что имеет право сокрыть информацию. Это шокировало. Слишком серьёзная для ребёнка. Но обе были довольно смышлёными. Учились новому быстро, писали аккуратно, старательно, подделки делать любили и, в общем, были на уроках, в классной деятельности, почти неотличимы от остальных. Но на переменах они так же сохраняли тишину, изредка переговариваясь друг с другом. И Ториэль пыталась, честно пыталась сблизиться с ними. Она предлагала им помощь в чём-то на уроках, пыталась поговорить на отвлечённые, интересные детям темы, предлагала книжки и даже пироги (их делила со всеми в классе, чтобы не было жалоб о «любимчиках»), но эти методы не работали. Фриск если и улыбалась ей, очень редко задавая вопросы о правильности проделанной работы, то Чара лишь смотрела напряжённо, опасаясь за сестру, готовясь в любой миг защитить от слишком уж подозрительно-заботливого монстра. И лишь спустя два месяца, когда её спросили напрямик о причине напряжённости, сказала, что Ториэль слишком странно-сильно пытается к ним пробиться и, не известно к чему, заявила, что не отдаст Фриск. На последующие же вопросы не желала ответить, показательно игнорируя женщину, и тогда её обняла сестра, прикусив губу. Что-то слишком не так. Казалось, всё — с мёртвой точки взаимоотношения учителя и детей не сдвинуться. Дети не желали делать и шаг навстречу ей, даже стали игнорировать уже вместе. Но тут произошло нечто, кажется, совершенно обычное, но это сильно повлияло на их жизнь. Малыш Азриэль, что учился в параллельном с девочками классе, вновь пришёл к маме на перемене. И впервые в классе остались лишь две сестры, а не ставшие ему друзьями мальчишки. Конечно же, крайне дружелюбный ребёнок тут же поспешил познакомиться с ними. Впервые Ториэль, зайдя в кабинет, услышала голоса двух сестёр сразу. Впервые она увидела, как те сели на коврик в детской зоне, которую так любили все дети их возраста, и впервые она увидела улыбки обеих девочек. В тот же день Азриэль рассказал маме много чего о новых подругах. Конечно же, только светлое, поскольку иное те и не затрагивали. Оказалось, что Фриск понравился её улиточный пирог, что обычно ели монстрики, да и то не все, а Чара была в восторге от шоколадного, что обе строили шалаши у детского дома и что они, на радость взрослому и ребёнку, хотят дружить с козлёнком. Вот уже была зима, и девочки заметно сдружились с монстриком. Теперь они выходили из кабинета не только после уроков и на прогулку в обеденный перерыв, а уже на каждой перемене, играя уже с чуть большим количеством детей. Ториэль через Азриэля передала им в подарок зимние свитера, что были похожи по расцветке на их нынешние, шапочки и тёплые варежки с носками, иногда давала им билеты в кино для всех троих, передавала сладости, замечая со временем, как от этого девочки стали чуть розовее, здоровее, и наконец их щёки чуть налились, перестав показывать обтянутые кожей черепа. От неё самой принимать этого не хотели. И если она пыталась подойти к Чаре — девочка огрызалась, защищаясь подобным, а если подходила к Фриск — ощущала спиной испепеляющий взгляд другого ребёнка, видя, как та сильно напрягалась и следила за каждым движением. Конечно же, некоторые дети более старшего возраста заметили, что к девочкам Ториэль относится с особым вниманием, и это дошло до директора. Подобное в школе запрещалось, и это был повод уволить новую учительницу, поскольку родители других детей никогда не были счастливы, что учитель нашёл себе любимчиков, на которых обращает внимание чаще. Да, она заботилась о каждом, но всё же чаще всего подходила к сёстрам, всегда включая их в игру с классом, даже если те сидели в безлюдном уголке. Конечно же то, что учитель должен помогать нуждающимся в поддержке ученикам — никого не волновало. От чего же она не обращает такого же внимания на их детей, у которых много друзей, которые всегда заглядывают ей в рот, что было слишком очевидным знаков желания быть на первом месте, подлизываясь, а начала помогать двум грязным, взъерошенным сиротам? Учительница тогда начала опасаться, что дети начнут завидовать сёстрам и обижать их. Многие дети были уверены в том, что оценки они получают «за красивые глазки», порой даже не слушая ответы сестёр у доски, которые действительно много готовились. Однако никто при ней не хотел портить репутацию хороших детей, а потому у неё в кабинете сестёр даже не думали трогать. И Тори такое не нравилось. Уже сейчас дети в классах не обладают сочувствием. А что же будет дальше? Как много было случаев, когда дети дразнили других из-за грязи на рубашке? Из-за веснушек на носу? Из-за шрамов, что чуть видны на лице? Из-за того, что у кого-то нет чего-то? А какую боль могут они принести из-за издёвок по той причине, что у кого-то нет родителей? Главная задача педагога не только обучать. Педагог должен заботиться о безопасности детей, об их душевном равновесии, и о том, чтобы они не ощущали себя серыми мышками. Сколько игр придумали для того, чтобы включить подобных детей в жизнь класса? Сколько программ направленно на то, чтобы у детей всё было хорошо? Много. Обучаясь, Ториэль увидела такое количество документов о их обязанностях, что кружилась голова. Но со всем она была согласна. Дети — маленькие души. К ним нужно проявлять любовь, понимание, сострадание. Проявлять участие в их жизни. И поначалу она не понимала учителей, которые черствели, со временем даже перестав окидывать класс взглядом, дабы убедиться в том, что глаза всех зажжены интересом. Но теперь же, столкнувшись с такой проблемой — поняла. Родители учат своих детей ненавидеть «подлиз», к которым проявляют чуть больше внимания в плане помощи, сами же давая советы, как получше выпучивать глазки, чтобы в них точно прочли «интерес к учёбе». И это грустно. Нельзя сделать и шагу в сторону, чтобы помочь. Ей уже пригрозили увольнением, крайне чётко указав на папку. Ведь родители не любят любимчиков. Не любят тех, кого могут пожалеть. Но решение пришло к ней само. С старшими классами во время поисков одного из видео с авторским чтением теста она наткнулась на один поучающий ролик про мать. Про то, как она исчезла. То, как она проводила весёлые дни с ребёнком — а потом её не стало. На подобное было больно смотреть. Очень больно от вида слёз и печали дитя. Но всё же, скрипя сердце, договорилась с одной учительницей. Во время урока та зашла в кабинет и попросила Фриск о помощи с подготовкой класса к важному занятию. Конечно же, Чара тоже пошла с сестрой хвостиком. И лишь только прозвенел звонок на урок и дети расселись в классе, с удивлением смотря на пустые места сестёр — увидели, как зажигается экран компьютера, что повернулся к ним. Но счастье и предвкушение быстро развеялись. Они вначале удивлённо смотрели на маленькую девочку с мамой, которые выходили на прогулку. Чуть прикрыли глаза от хороших подобных воспоминаний, когда увидели чуждое совместное времяпровождение. И вдруг всё завертелось. Возможно, Ториэль поступила жестоко. Но была уверена в том, что это правильно. Сейчас дети сумеют поставить себя на место потерянного ребёнка. Потерявшего того, к кому он близок. И в детских глазах была видна скорбь, видно было, как они постепенно осознавали. И когда видео подошло к концу — повисла тишина. Все как один избегали смотреть ей в глаза, ещё прокручивая только успевшую зародиться мысль. Ведь все дети, даже в глубине души, опасаются того, что родителей не станет. Уж в таком возрасте точно. И даже если не все с родителями близки, какими бы не были ссоры и ужасные причины — в глубине души мы всё равно их любим, проявляя свои искренние чувства за проверкой — всё ли у них в порядке? Что будет, если их не станет? Какого это, потерять часть души, что была всё равно к ним привязана? Подведя такой вывод, задав риторический вопрос, Тори закрепила в их головах вывод. И лишь когда снова повисла тишина — в класс наконец-то вошли сёстры. И, к своему удивлению, не обнаружили в их глазах и толику раздражения и презрения. Некоторые и вовсе стали прятать глаза. Теперь дети охотнее принимали их в игру, и хотя бы пара учеников спрашивала, как у них дела. Сверстников девочки принимали охотнее, но всё так же не выходили в коридор. Но девочек никто не трогал, если они не желали идти. Понимали, что те хотят сидеть, и иногда присоединялись к ним на коврике, играя с лежащими на столике в игровой зоне лабиринтами. Конечно же, директор всё равно не отстала от женщины. Выпрашивала, в чём причина такого странного поведения, находясь в непонятии. Но всё быстро прояснилось, когда Ториэль прямо выявила своё желание удочерить их. На вопрос о том, почему сразу их не приютит добавила, что для этого требуется добиться их доверия. Ведь дети будут опасаться её, если она просто придёт и заберёт их. Нужно время, чтобы те успели привыкнуть. Директор, услышав о её желании, призадумалась. Что-то решила для себя, кивнула, и посоветовала заранее подать документы, чтобы сироток никто не забрал до неё, дав адрес детского дома, однако же вновь опешила, когда Ториэль говорила о том, что заберёт именно сестёр. Обеих. И как бы директор не пыталась её убедить в том, что Чара не лучший ребёнок и что с ней будут проблемы в отличии от послушной Фриск — Тори была непоколебима. И уже на следующий же день показала подпись документа о том, что дети поставлены на учёт к ней, и уже через месяц будут приняты в семью монстров. Азриэлю она пока не говорила, поскольку не хотела раньше времени портить сюрприз. Её мальчик, как бы она не хотела с собой поспорить, не мог держать в себе секреты. Особенно такие прекрасные, что у него бы глаза сияли заместо фонарей. Поэтому пока Ториэль хранила секрет в себе, наблюдая за тем, как дети всё больше сближаются, как постепенно реагируют на неё спокойнее, и постепенно принимают помощь в решении трудной домашней работы. Таким образом прошёл полный ожиданиями месяц. В обговорённый день, когда снежинки пусть и падали с неба, но были очень колючие, а ветер завывал так, что становилось даже боязно, учительница, скрываясь от непогоды в тёплом пальто под зонтиком, спешила из магазина домой. Не смотря на погоду, её настроение было крайне хорошее. Вот уже скоро Рождество, сейчас она после магазина придёт в так нужное ей место, затем будет праздничный ужин с запечённой индейкой, на котором будет её семья, состоящая раньше только из неё и сына, съедят за шутками и хорошим фильмом чудаковатый фруктовый кекс, а утром будет ждать невероятное чудо, когда в больших чулках и под ёлкой будут несомненно аккуратно и красиво упакованные подарки. А сколько счастья будет излучать улыбки… Но пока Азриэль у друзей дома, так что она вполне может закончить ежегодные, традиционные, запоздалые покупки. А от непогоды можно будет скоро укрыться. Уже размышляя о том, как хочет при попадании домой выпить горячего чаю и отогреться у камина, вдруг краем глаза увидела знакомую фигуру, проскочившую мимо, что для её глаз было как нечёткое тёмное пятнышко. Но не успела она обернуться, как мимо пробежал взрослый монстр. — А ну стоять, воровка! Ветер поднял вверх снег, создав причудливый, чем-то похожий на волну, узор. Ториэль тут же, широкими шагами, стала нагонять обоих. Впрочем, догонять пришлось недолго. Потерявшая из-за льда равновесие девочка, убегавшая от, судя по всему, продавца, тут же угодила в цепкие лапы птицы. — Попалась! Теперь ты узнаешь, как воровать! Совершать преступления в канун Рождества! Неслыханно! Ториэль ахнула. Ребёнок выворачивал тонкие руки, дабы выбраться, держа в руках маленького пряничного человечка, уже чуть смятого из-за такой же железной хватки маленького кулачка, не желающего отпускать с трудом добытое. Продавец сжал худую ручку так сильно, что его лапа почти сжалась в кулак. — Чара! Узнав с первого раза голос сильно не нравящейся женщины, что ребёнок был вынужден слышать с первого же дня учёбы, девочка досадливо сморщила алый носик, вновь предприняв попытку улизнуть, но её нехило так встряхнули, едва не подняв в воздух. Ноги не сумели удержать её тело, и она повисла в хватке. К ней тут же протянули большие лапы. — Осторожней! Она же дитя! — Вы знаете её! — взвился монстр, свирепо захлопав крыльями и зло сощурив подслеповатые глаза — это уже окрепший вор! Таких нужно сразу везти в участок и ремнём, чтобы неповадно было! — девочка после его слов сжалась, дёрнув снова рукой, стараясь разжать впившиеся ей в кофту когти. — Она моя ученица — и тут же Ториэль начала рыться в своей сумочке — вот, столько стоит два пряника. Надеюсь, это поможет возместить ущерб. С ней я разберусь сама — она понадеялась, что всё разрешиться как можно быстрее. Её начало немного потряхивать от напряжения совершить ошибку. Кто знает, может, он поведёт её в милицию. Под рождество многие совершают нечто необдуманное. Но думал он недолго. Для приличия похлопотал, думая, стоит ли повышать цену товара и требовать втридорога, однако же, агрессивно щёлкая клювом, не намериваясь слишком долго держать прилавок закрытым, когда наступает тот самый час, когда прихлынут покупатели, пихнул маленькую ручку в ладонь женщины, забрав купюру и убравшись восвояси. Ещё долго вдали было слышно его ворчание. Впрочем, это сейчас уже не волновало женщину и крошечную, облепленную снегом девочку, что сильно дрожала от холода. По крайней мере, этот вариант Тори бы хотела услышать из возможных причин. Чара пристыженно смотрела себе под ноги, когда к ней склонились. Пряничный человечек теперь едва держался в ослабших, замерзших пальчиках, низко свесившись. Тело её начала бить крупная дрожь. Она боялась. Всё же боялась её. Однако, ничего не происходило. Ториэль всё так же держала её за руку огромной ладонью, согревая таким образом, а малышка смотрела вниз, подцепив взглядом интересный узор на пальто женщины в виде завитушек, что спускался от середины, где пуговицы, к самому низу. Вполне интересный, в этой перспективе, и необходимый к досмотру в мельчайших деталях. Вдруг на её спину положили ладонь. Зубы тут же вцепились в чуть синие от холода губы. Маленький носик шмыгнул, а ручки, рефлекторно, обхватили голову в защитном жесте. И всё это произошло в считанные секунды. Прямо перед Ториэль холодная, недоверчивая, стойкая девочка расплакалась. — Простите — еле выговорила она, сипя — простите. Простите меня — тельце пробрала крупная судорога — я хотела сделать ей подарок. Пожалуйста, простите меня. Пожалуйста, не надо. Девочку пробрали, сковали воспоминания множествами руками, что облепили её, дёргали белоснежную кожу, щипали, оставляли синяки, кулаки били прямо в незащищённую голову, вспарывая костяшками пальцев губу и щёки. Ощутила, как по вискам идёт холод и в ушах вновь стоял звон. Во рту ощущался ржавый вкус крови. Перед глазами опять появились черви, что были в детской кроватке её сестры, опять появилось перед глазами висящее на петле тело отца, что покончил с собой, оставив маленьких девочек в их же кроватках. Снова замелькали вспышками удары, что оставляли на чуть смуглой коже сестры синяки, и она ощущала на спине хлёсткие удары огромных ладоней. Но все фантомы, окружившие девочку, заставляя ту погружаться в несчастливое прошлое вновь, вмиг отступили. По голове мягко, едва вороша тёмные пряди волос, что она собственноручно укоротила ножом, дабы за них не дёргали, провели. Погладили. Так, как её гладила по голове в своё время Фриск, дабы успокоить. Совершенно не давя, обходя все раны, едва касаясь тяжёлой с виду лапой. И вокруг ощутилось тепло. Это распахнулось пальто, что укрыло её от пронизывающего ветра. Её приблизили к себе, будто крыльями сокрыв от окружающего жестокого мороза. Кажется, будто вокруг них в одном пальто ветра стали расступаться. Чара чуть подняла глаза, стараясь не вертеть головой, смотря из-под прикрытых неряшливо торчащей во все стороны чёлки на неё. — Идём домой, дитя. Давай возьмём с собой Фриск. Думаю, вам понравится кекс. Он получился очень вкусным. Азриэль не удержался и попробовал кусочек. А завтра Санта принесёт вам под ель подарки. Рождество нужно проводить в кругу семьи, моё дитя. В кругу семьи. В зелёных глазах была видна лишь открытая, уже ставшая привычной ласка. Все её мысли о том, что та попытается их разделить с сестрой, вновь закрутились в голове. Но она определённо сказала, что они позовут Фриск. Едва кивнув головой, она тут же ощутила, как её подхватили, укрыв широкими полами пальто, прижав к огромному сердцу. Его ровное биение она ощутила всем боком. Стало очень тепло. Окоченевшие пальчики тут же закололо от контрастного тепла. — Где вы прячетесь с Фриск? — Откуда вы… — Не похоже, что вас отпускали на Рождество. Чара, вы совершили ошибку. Такой холод вокруг, и вы вдвоём на улице. А вдруг стало бы ещё холоднее к ночи? Моё дитя, это очень рискованно. — Нас хотели разделить — отогретая, просипела девочка, прижав ладони к своему животу, чтобы согреть закоченевшие пальцы — Фриск сказали, что сегодня придут новые опекуны. Но мы хотим оставаться сёстрами. Но никто не хочет брать нас двоих. Я не хочу, чтобы Фриск оставалась без защиты. Она ведь… Она ведь такая добрая — в голосе будто послышалось сожаление — поэтому мы сбежали. Оставили всё там и вылезли через окно. Но мы нашли хорошее место, чтобы не замёрзнуть. Но всё же я решила выйти. Мне нужно было выйти. Чтобы сделать Фриск подарок — прижала к себе пряник ещё ближе, опасаясь, что тот мог сломаться или что его собираются забрать. За него она готова вцепиться руками и зубами. — Вас не разделят, Чара — учительница мягко улыбнулась, сумев погладить по спине — я хотела сегодня удочерить вас. Обеих. Похоже, вам неправильно преподнесли информацию, но я уже вчера получила документы на согласие. Оставалось только обговорить это с вами, но вы вчера сбежали с урока, и Азриэль не сумел вас найти. — Я знаю, что вы хотели нас удочерить — вдруг отозвалась девочка, перестав наконец подрагивать, указывая направление, борясь со сном — простите, я подслушала. Но мы не думали, что вы захотите забрать нас… Обеих. Директор говорила о том, что я плохая, а плохих детей никто не захочет взять — страшное поражение. Она говорила о себе так, будто была самим дьяволом во плоти. — Ты не плохая, Чара. И сёстры не должны расставаться, и я бы не посмела заставить вас позабыть друг друга. Я обещаю тебе, Чара, что вы не расстанетесь — наконец, последний поворот, и перед женщиной предстало деревянное строение, из потолка которого было видно слабое свечение как от свечек. Тогда рука девочки, указывающая направление, наконец скрылась под пальто. Фриск сидела в картонной коробочке, укрытая со всех сторон тонкими тряпками. Единственная, подрагивающая от заглядывающего ветра свечка едва мерцала, и всё же осветила её силуэт. Ручки её были сложены в молящемся жесте, глаза были прикрыты, и было видно совсем лёгкое шевеление дрожащих от холода синих губ. И вдруг она увидела через маленькую щель укрытия Мисс Ториэль. Не успела задуть свечку, дабы не нашли укрытие и, присмотревшись, увидела Чару, укрытую в пальто. Её сестра была в порядке, женщина остановилась возле входа в убежище и раскрыла полы пальто будто крылья. Она приглашала к себе. На её щёчках слёзы, что бежали от бессилия как у уже подтаявшей фигурки ангелка, обдало морозом, а бровки в неверии сложились домиком. Уже через полчаса обе девочки, укрытые в пальто учительницы, оказались в прихожей небольшого, уютного домика. Желтоватый от приятного свечения холл и гостиная сохраняли тепло от большого, серовато-рыжего камина. Всё ещё потрескивали угли, на каминных полках стояли на подставках декоративные тарелки, а с крючочков под каминной полкой свисали большие носки для подарков. В углу, позади мягкого на вид кресла, стояла пышная, источающая приятный запах хвои ель, чьи веточки напоминали звёзды, что изогнулись вверх. Она была украшена так же мягко, плавно. И пахло чем-то сладким, домашним. Да и в самом доме будто играла одна расслабляющая мелодия. Все вкусы, запахи собрались в одну симфонию. Треск дерева в камине, запах пирога, плавный и говорящий, лёгкий скрип пружин кресла, отдающий приятным стуком деревянный пол… Гирлянды, игрушки, мишура, леденцы… Получалась такая же живая, как и огонь в камине, расслабляющая, как свет и окружение, и плавная от запаха вкусностей, мелодия. Девочки ощущали себя так, будто попали в совершенно иной, сказочный мир, в котором они очутились из холодного и мрачного через простую дверь. Хотя скорее всё дело в волшебнице, с которой они и перешли порог. Она будто колдовством сделала так, что на сердце у обеих стало хорошо и тепло, и все печали, что одолевали их, растворились в мгновение. Именно колдовством, как в сказках. Девочки, вопреки словам Ториэль о том, что они могут сесть в кресло, устроились на полу, ближе к камину, напоминая в новых свитерах, заботливо принесённых Ториэль, двух взъерошенных воробьишек. Но сейчас их вечно прямые спины чуть сгорбились в более естественных осанках, они сели, повернувшись к ней лицом, и с вялым, сонным интересом слушали женщину, что начала читать им книгу, пока домой не вернулся Азриэль. Появление подруг на Рождество стало для него хорошим сюрпризом. Достав игрушечный поезд и железную дорогу, он вновь провёл длинный путь от ёлки, которую дорога обошла почти по кругу, к кухне, и обратно в гостиную. Эту традицию, построение железной дороги, он соблюдал всегда, и заполнял грузовые вагончики конфетами, ставил фигурки эльфов в пассажирские и вокруг расставлял сделанные когда-то отцом ели из дерева. Это его рождественское чудо. А в этом году к его постройке присоединились две лучшие подруги, которые воспринимались им как его сёстры. И он, впервые он, учил их, как собирать железную дорогу, как ставить все конфеты и рассказывал все запомнившиеся ему истории. Таким образом незаметно приблизился вечер. За праздничным ужином наконец девочки стали говорить. Отогретые, накормленные, дети устроились у камина, лениво оперевшись о друг друга, рисуя, держа в других руках сладкие леденцы. Тори, сидя в кресле, поглядывала на них, на сей раз не читая, наблюдая за ними. Теперь в её душе был покой. Уложила она детей в одной комнате. Все поместились на широкой кровати Азриэля, на которую она ещё утром положила три подушки. Она хотела купить три кроватки, но они во всяком случае придут чуть позже, да и её сын был не против совместной ночёвки. Подоткнула им одеяла, обняла перед сном, оставив на столе тарелку с тремя кусками горячего пирога и, пожелав спокойной ночи, выключила свет, тихо закрыв за собой дверь. Убедившись, что Азриэль спит, девочки чуть привстали с кровати, склонившись друг к другу, ощущая, как их желудки впервые забиты до лёгких колек, как на теле приятно ощущаются чистые пижамы, они вели себя впервые расслабленно. — Чара, как ты думаешь- может ли это стать нашим домом? — наконец решилась задать вопрос, что мучал её с первой же минуты. — Ещё вчера я бы сказала, что нужно подумать — замолчала, прикрыв слипающиеся глаза, ощущая впервые такую приятную разморённость. Ночью тоже играла будто особая мелодия, что только усыпляла детский организм теплотой — но сейчас я уверена. Она очень тепла с нами, и дала обещание, что мы будем жить вместе, что она нас не разлучит. Она сегодня должна была нас забрать из приюта. — То есть мы можем остаться здесь? — вычленила для себя так нужный ответ в нетвёрдых словах, она улыбнулась, посмотрев на Азриэля, будто желая и ему сообщить о своём счастье, и обхватила руки сестры, заглянув глубоко в глаза. И увидев неуверенность, едва повлекла к себе — она очень хорошая — шатенка с алыми глазами прижалась к боку сестры, в столь привычном жесте ища поддержки — пожалуйста, дай ей шанс. Она не причинит нам вреда. И тебе не придётся больше защищать меня. — Я надеюсь — Чара потёрлась о её плечо головой, впервые за столь долгое время не в попытке разделить и сохранить тепло — но я не побоюсь снова напасть, если тебя снова попробуют обидеть. — Нам больше не понадобится защита. Я очень хочу, чтобы Мисс Ториэль была нашей мамой, а Азриэль братиком. Они такие тёплые и мягкие. Отойдя от двери, Ториэль стёрла большими пальцами побежавшие умильные слёзы. Ночью раздался совсем тихий скрип пола. Ториэль тут же загнула уголок страницы книги, посмотрев поверх очков на медленно приближающуюся девочку, вмиг сняв очки и положив их на кресло. — Что-то случилось, моё дитя? Чара, не ожидавшая увидеть здесь в столь поздний час женщину, сделала шаг назад, в небольшую темень. Но, поняв, что уже нет смысла прятаться, она всё же вошла в гостиную. — Нет, Мисс Ториэль. Я просто… — она замялась. Прикусила губу, будто не в силах продолжить. — Зови меня Ториэль, или Тори. Или мамой, если ты захочешь — она мягко улыбнулась, так же плавно встав, подойдя к девочке. Возможно, её плавность сейчас сыграла ей на руку, потому что та отреагировала спокойнее — ты хотела бы что-нибудь? — Я хотела положить Фриск подарок от Санты — она выставила вперёд чуть измятого пряничного человечка. — Может… — это было неожиданно — может, от тебя? — Тори села перед ней, чтобы быть почти на одном уровне — моё дитя, Санта сам приносит подарки. — Санты нет, поэтому приношу их для Фриск я. Но она хочет верить, что он есть. Поэтому говорю, что их приносит он. Но на самом деле он ничего не делает, потому что его нет. Не нужно меня обманывать, Мисс… — она запнулась на миг — не нужно. Я знаю, что его нет, но Азриэлю я тоже не скажу, если он ещё верит. И вы не говорите Фриск, что его нет. Впервые ребёнок в таком раннем возрасте заявил о подобном. Ещё не все взрослые даже разуверились, а тут маленький ребёнок. — Идём, моё дитя — она встала, протянув широкую ладонь девочке. Та покосилась на неё, подождала пару секунд, и просто сделала шаг вперёд. Её мягко подхватили, сели в кресло и обняли. Чара заметно напряглась, и даже чуть отодвинулась, насколько позволял диванчик. Но уже успех. Когда Тори впервые села рядом с ней на коврик, та отскочила как ошпаренная. А тут сидит рядышком. Женщина явно двигается в верном направлении — знаешь, раньше был один человек, который звался Сантой. Он правда был в истории. — И он дарил подарки? — недоверчиво, но заинтересованно. — Да, дитя. Он дарил подарки. А ты знаешь о том, что духи действительно хороших людей остаются в наших сердцах, и затем появляются вновь, чтобы свершать чудеса? — девочка заинтересованно наклонила голову вбок — как думаешь, откуда у нас появляется желание отпраздновать Рождество, делать и искать подарки? Это всё дух Санты, дух Рождества. Он живёт в каждом сердце, и если ты веришь в него, в то, что он поможет — он сделает одно рождественское чудо для хороших детей. — А для плохих? Я не хороший ребёнок. Я часто затевала драки. — Но ты делала это чтобы защитить Фриск, я права? — Они её обижали. Но для них я плохой ребёнок. А значит я являюсь плохим ребёнком. — Тут ты не права, Чара — ласково положила руку ей на спину, чуть приобняла — то, что ты защищаешь родного тебе человека, делает тебя очень хорошей. Той, кто достоин чуда. Ты же ощущаешь дух Рождества, да? Тепло, особый запах праздника, ощущаешь желание провести этот праздник хорошо, как нужно? Значит ты и сама понимаешь, что ты хороший ребёнок. А чудо исполняется. Да, не в виде игрушек напрямую от Санты. Но они передаются и от тебя, и от него. Его подарок — это вселение счастья и чуда. Он приносит нам Чудо, дитя. — Значит, он есть, но он как дух дарит нам чудо? — Верно, моё дитя — она обняла девочку, уложив её поудобнее, видя, как та уже сонно моргнула — он есть. Нужно лишь верить, и тогда случится настоящее чудо. Тогда ты сможешь ощутить Рождество — стрелки как вовремя показывали без двадцати секунд полночь — а вот и скоро Рождество. Сосчитаем вместе? Они шёпотом стали считать. Сон на миг покинул девочку, и она в предвкушении смотрела, как стрелка перебралась к двенадцати. Считая каждую секунду, девочка напрягалась всё больше и больше, в преддверии ощутив неким прилив адреналина, что выводил в её мыслях чёрным по-белому: «что-то будет». — С Рождеством — учительница нежно провела по пушистым волосам девочки — чувствуешь дух Санты? — Да — сама не ожидая правдивости своих слов, девочка вдруг улыбнулась — чувствую! Так тепло и хорошо. И, кажется, одно чудо произошло — отпустив подлокотник кресла, она сама прижалась к женщине, позволяя себя обнять на свой страх и риск, и ощутила, как приятной патокой стала наливаться усталость в таких тёплых руках. Это было непривычно, но это то, в чём она сама нуждалась, как бы не претила самой мысли — с Рождеством — и уснула. Утром детей ждали подарки. Чара проснулась всё так же в кресле, под одеялом, а Ториэль что-то готовила. Что-то сладкое и вкусное. Вскоре пришли Фриск и Азриэль, потом вышла на топот ног учительница с камерой, дабы запечатлеть прекрасный момент. Девочки впервые получили их не от друг друга, и были искренне удивлены и обрадованы. Они с нетерпением вертели коробочки, не решаясь их открывать, и лишь когда Азиэль открыл свой первый, они нетерпеливо стали снимать обёртку. На лицах троих были счастливые улыбки и горели от счастья глаза. Фриск с Азриэлем первые бросились Тори на шею, но и Чара не удержалась от объятий, спустя мгновение присоединившись. Пожалуй, это то, что было так нужно всем им. Просто утро, когда все сидят у камина в кругу объятий, в тепле и уюте маленького домика, ощущая всем сердцем наступившее чудо. Для всех троих одно общее чудо было сладким и тёплым.***
Казалось бы, отчего Ториэль вдруг увидела в незнакомце схожесть со своей дочерью? Он пуглив, так же как Чара, недоверчив, и действительно беспокоится о других. Он готов был пожертвовать собой, лишь бы другие были в порядке. И когда она вновь встретила Хоррора, что прятался за Фармом, увидела. Его взгляд. Точная копия того взгляда, что она видела на детском личике. Страх, любопытство, недоверие, желание узнать новых знакомых и опаска, что эти незнакомые могут причинить вред. И она говорила с ним мягко. Так мягко, как могла. И это сработало так же, как и с Чарой. Он успокоился, даже протянул ей ладонь, пусть и явно было, что делал это из вежливости поскольку тут же эту ладонь спрятал в карман кофты. И пусть всё ещё небольшое смятение после той таинственной дымки осталось — она всё же ощутила, как тепло от неё стало переходить тонкими лучами к скелету. Материнский инстинкт, что срабатывает при подобном случае. Увидев схожесть этого незнакомца и дочери, заинтересованность превратилась в желание опекать. Оказалось, что подобное желание возникло не только у неё. Фарм всегда находился рядом с ним, даже во время работы подбивался ближе, и смотрел с такой же заботой и беспокойством в ставших уже столь давно не видных чуть зеленоватых глазах, что уже больше трёх лет были белы как снег, при этом бледны как дым. Эта белизна означала его постепенно подплывающее бесчувствие и безучастность ко всему. А тут они стали почти такими же, как раньше. Даже, кажется, чуть ярче. Взгляд вновь обрёл осмысленность, стал отражать что-то. Это успокаивало. Но всё же, Тори не могла надеяться на стальные нервы друга, и пыталась помочь гостю раскрепоститься и сбросить часть ноши. Поэтому она постепенно звала его с собой под предлогами осмотра коров или оранжереи, дабы тот привык к её компании. И дождалась того дня, когда его походка стала расслабленной, а сам он облокотился о загончик. «Пришла пора» — подумала она, и мягко позвала скелета. Тот откликнулся, оторвав взгляд от телят, что тёрлись о его руки мордочками, показывая, что он весь во внимании. Уже поздно сдавать назад. Нужно собраться и спросить. — Прости, что напоминаю тебе о том дне… — он чуть нахмурился, пытаясь понять, о каком из дней она говорит — когда вы с Чарой попали в передрягу — он вздохнул, но всё же её не прервал, пусть и стало видно, что об этом он бы не хотел говорить — тогда ты был на грани… Худшего… — с трудом подбирала слова — и твой глаз… Стал будто дымом. Я ни разу не видела, чтобы у скелетов было подобное. Это не повлияет на твоё здоровье? — каждое слово был будто шаг по минному полю. Того гляди — разрушится всё вмиг. Он молча отвернулся. Улыбка сошла на нет, судя по челюстям — он прикусил себе язык, пальцы пробежались в нервном тике по деревянному забору. То и дело он рвано вздыхал, будто собираясь что-то сказать, но тут же обрывал сам себя, делая последующие три глубоких вздоха. Он сдавил пальцами дерево, судя по дрожащим рукам — крайне крепко. Женщина уже успела пожалеть о том, что спросила об этом. Уже хотела начать новую тему, дабы выйти из неловкой тишины, но тот резко приподнял один палец от заборчика, дабы привлечь внимание. Это напугало женщину. У него будто случился приступ, и вдруг такое спокойное, расчётливое действие. — Сейчас. Мне нужно обдумать, как ответить — и опустил его снова, принявшись настукивать по деревяшке самыми кончиками пальцев. Ториэль могла поклясться, что его постукивания повторялись. Проходило четыре секунды — и звонко, пальцем за пальцем, пробегались в какой-то пугающей мелодии, чередовании почти однотипных нот. Пальцы следовали друг за другом, не опережая друг друга, заучено. Судя по смотрящему вдаль глазу — он задумался, а значит не контролировал эти постукивания. Избавлялся таким образом от стресса? Или же именно во время стресса придумал некий переход? Они простояли так, в тишине, довольно долго. Судя по ощущениям — прошло больше пятнадцати минут. За это время она успела нарвать рядом растущей травы, передавая её телятам, погладить подбежавших коров, проследить за тем, как телята играют, и уже ощутила, как ноги чуть заныли, как часто у неё бывает в последнее время, и скелет снова вздохнул. От долгожданного знака Тори даже растерялась, приготовившись слушать. Но не была готова к тому, что она услышит. — Эта " дымка " от моей души. Понимаете… Я не совсем обычный монстр — «всё же пришелец» — меня создали — Ториэль подняла бровь. Создаются, по сути, все… Как создаются монстры она давно знает. К чему он клонит? — меня создал один учёный из своих же костей. Вырастил из обломков ладоней. Я рос в пробирке. Как первый образец, я не особо складен. Нестабильный, хрупкий, так сказать, монстр. Но разумный — он вновь замолчал. Задумался о чём-то. Возможно, вспоминал — и, будучи образцом, я имел лишь одну цель. У учёного была одна цель — и снова тишина. Пальцы постучали уже по ладони — его цель была сделать армию. Об этом, пожалуйста, позже — дождался кивка — и он использовал некие образцы душ. Человеческих душ — «о боже» — но даже кроха человеческой души, что была насильно присоединена к монстру, может его убить. Расплавить, делая смерть мучительной, или же может просто разорвать душу, и тогда смерть будет мучительной, но быстрой. Возможно, до меня уже были другие образцы, но он посчитал лучшим вариантом использовать себе подобных. Скелетов. В первый раз, когда он повёл меня в лабораторию — я едва умел ходить, и не понимал, что происходит. Меня положили на холодный стол, отчего-то привязали руки и ноги к поверхности, включили яркий свет у ребёр… — его пробил тремор. Уже желающая его обнять Тори была остановлена протянутой ладонью — я в порядке. Не буду описывать, сколько раз он вкалывал мне частицами души людей. От многих меня едва не разрывало, я едва не погибал, но одна, самая первая частица, заставляла меня, так сказать, восстать из мёртвых. Это продолжалось долго. Поняв, что я становлюсь сильнее, крепче, что выдержу больше, он стал наносить мне порой несовместимые с жизнью царапины. Проверял на стойкость — он усмехнулся — я не знаю, есть ли у вас подобное, но знакомы ли культы искателей мучеников? — он смотрел ей в глаза сухо, пока не дождался кивка — так вот. У него была подобная, так сказать, задача. Меня сжигали, выбрасывали на сутки в ледяную воду, подвергали голоду на недели, запускали — тут его пробила видная глазу дрожь — запускал пауков разгуливать по телу. Но его любимым занятием был всё же лабораторный стол. Больше инструментов — точнее результаты — во время перечисления он посмотрел куда-то в сторону, а после, всё же столкнувшись с ней глазами, усмехнулся — да ладно, коро… — прервал сам себя, сморщившись — да ладно вам. В конце-концов после я стал действительно сильнее. Какими бы не были повреждения — я всё равно восстановлюсь. Но тут дело вот в чём — наклонившись, сорвал травинку, начав её накручивать на палец — никто не знал о том, что творилось в его скрытой лаборатории. Сколько проливалось крови, сколько было умерших, сколько боли принёс этот садист. И он наслаждался этим. Я видел, как он смотрел на то, как я извиваюсь от боли на койке. Смотрел так же, как смотрят дети на извивающегося и перевернувшегося жука. Сумеет ли встать сам, или стоит добить. Так прошло несколько лет. Мне со временем стало всё равно. Я перестал звать на помощь, напрасно теряя голос, перестал молить о пощаде и бороться. Всё шло по кругу. Камера, обед, койка, боль, камера. Этот круговорот сводил с ума, оставляя полнейшее нежелание жить. Но я не мог умереть. Та частица души удерживала меня всегда на тонкой грани. Мне оставался лишь один удар, чтобы умереть, но я был жив. Но вскоре всё изменилось — Хоррор, до этого понизивший голос до приглушённого, прокашлялся — он однажды принёс мне книги и начал обучать. Некие знания передались мне ещё при росте в пробирке, но всё же он пожелал меня обучить. Я до сих пор не понимаю, зачем. Он говорил о сделке, но о ней не могло быть и речи. Я бы никогда не захотел быть на его месте. Не желал бы причинять боль кому-либо. Я прошёл через эти муки, и видеть кого-то в таком же положении не желал. Но он всё же обучил. Силой тащил к приборам, обучая Механике, Физике, Химии, Анатомии… Многим наукам. А когда он посчитал, что я готов, сделал прорезь во второй ладони. Так в всегда пустующей пробирке начала зарождаться новая жизнь — Ториэль не знала, куда себя девать. Это было слишком неожиданно. Слишком страшно. Страшно оттого, что подобные существа живут на земле, и страшно за прошлое этого измученного скелета. Но он вдруг, неизвестно отчего, улыбнулся. До этого напряженно вытянувшееся тело чуть расслабилось — это был мой брат. Его так же он звал «образец», но я не мог оставить мальца без имени. И вот, казалось, у меня открылось второе дыхание. Я уже ждал, когда меня стащат с койки не для того, чтобы поспать, а чтобы поиграть с младшим братом. Он стал для меня всем. Я хотел его защитить от всего. От нашего, так сказать, отца, от творящегося вокруг ужаса, и от всей возможной боли. Но не прошло и замечательного, светлого года… — он вновь стал серьёзным. Даже слишком резко. Пугающим — как он позвал меня к койке. Но уже не в качестве образца. А в качестве ассистента. Вместо меня лежал он — мой маленький братик. Беспомощный, крохотный, улыбающийся, ещё не знающий о том, что его ждало. И тогда, когда он начал набирать жидкость в шприц… — Тори, прижав ладони ко рту, в волнении и страхе посмотрела на него — нет, я не позволил. Только не он. Я оттолкнул этого учёного в… В один механизм, что стёр не только его в пыль, а начисто удалил и само его упоминание. Я ощутил, что стал чудовищем, но не ощутил от этого вину. Он заслужил этого. Мы с братом впервые вышли из лаборатории, и ночью побежали к королю. Оказалось, что этот проект был ему неизвестен. И вы бы видели, как он раскаивался в том, что не заметил фанатизма своего верного учёного. Король обеспечил нас домом, едой, до конца дней извиняясь, как бы не утверждали, что прощаем его. Мистер Пушистик очень сожалел о подобном. Но мне было не до его жалости. У меня на руках был комочек детских косточек, которые нужно было растить, и я устроился на первую подработку. Тем, кем мог работать. Оставлял добрых слуг короля с ним, потом учил брата всему. Он, к счастью, так и не узнал, откуда мы взялись, почему король так к нам добр, и почему я всегда желал спать в свободные от игр и работы время. Та частица человеческой души заставляла тело тратить энергию на поддержание жизни. Она клубилась, трещала, запертая будто дым. Но случай, что привёл меня к этому — он провёл по краю трещины на черепе, чуть постучав по нему — позволил наконец ей уходить не в пустую. Эта энергия души поддерживала меня, позволяя жить. Как много вы видели тех, кто живёт с подобной трещиной — он горько усмехнулся, пару раз попытавшись сделать улыбку — никого. Потому что эта энергия, получив свободу, прижилась в этом разъёме, клубясь в черепе, показывая себя лишь в моём глазе. изменив его форму тем, что образовала остатки вокруг зрачка. Но, по крайней мере, я уже меньше хотел спать, эта трещина мне не мешает, и я, по сути, выздоравливаю быстрее. Ведь перелом позвоночника — не шутки, не так ли? Но я выжил, восстановился и живу дальше. Эта ма… — едва не произнёс «магия» — энергия проявляется в алом «тумане». Том, что вы видели. Это странно? Возможно нет, учитывая то, что я не совсем настоящий монстр. Хотя — кто знает? Я был создан по генетическому материалу, у меня есть все признаки живого, однако же всё равно в этом плане я не совсем настоящий. Монстр из пробирки. Так странно ли то, что у неизвестно как созданного монстра алый дымок вылезает из глазницы для регенерации? Наврядли. Ториэль ощущала себя так, будто её долго держали под слоем льда в ледяной воде. Она едва могла дышать от поражения и жалости. Скелет что-то сказал, улыбнулся, но она не слышала, сосредоточившись на появившемся образе забитого скелета под его оболочкой. И протянула руку над его головой, едва коснулась трещины, не зная, что сказать и как действовать. Она не увидела, как тот сжался, не увидела и того, что в конце его монолога он начал настукивать немного иной ритм, что походил бы, если бы она мыслила сейчас здраво, на определённую мелодию. Возможно, увидела бы, как монстр беспомощно посмотрел за её спину. Однако все мысли были направлены на единственную цель — подарить спокойствие, совершенно не видя того, как на его лице промелькнул ужас, не увидев, как пальцы будто попытались что-то нашарить на поясе. Вот уже почти большая ладонь легла на сравнительно маленькую черепушку. Но тут же в её ладонь вцепились белые пальцы. На удивление, не Хоррора. — Тори, Хоррор, я всюду вас ищу — воу. Образ перед глазами исчез, и теперь она видит другое лицо с слишком уж странной улыбкой — уже скоро время обеда, а наш приятель не привык к новому режиму. Так что я пойду, проведу его - впервые за столько времени затараторил - и ты поспеши, Тори. У нас всего полчаса на отдых — и сверкнул глазами. Чуть позеленевшими. Впервые она не могла разобрать эмоцию. Новую по отношению к ней. Но, опять же, прежде, чем женщина успела что-то сказать или хотя бы сообразить, что произошло, фермер, слишком уж активно и непривычно щебеча, поволок за собой мгновенно успокоившегося гостя. «И что это сейчас было?***
После их разговора, Ториэль так и не сумела пообщаться с Хоррором с глазу на глаз, дабы извиниться. Она поняла, что тот испугался и, возможно, как с Чарой аккуратное поглаживание бы не сработало. Однако же даже спокойно поговорить, хотя бы о погоде с глазу на глаз, ей не предоставляли шанса. Фарм всегда был тут как тут, и уводил под локоть нового друга, нарочно громко начиная с ним что-то обсуждать, едва ли не бегом скрываясь от неё. Поначалу было обидно, потом появилось полнейшее непонимание, но вскоре это стало даже забавно. Он уводил скелета, что иногда оглядывался, смотря на неё и едва сдерживал улыбку. Андайн и Альфис сразу поняли, в чём дело, и тоже улыбались, провожая их взглядами. Так, в очередной раз, фермер повёл гостя в обеденный перерыв куда-то по пшеничному полю. Девушки устало сели на скатерть, привычную алую в красную клетку, начав неспешно есть. — И всё же не понимаю — опять покачала учительница головой — я хочу помочь ему. Но Фарм совершенно не желает его ко мне теперь подпускать! К вам приводит, с детьми гулять разрешает, а мне не позволяет! Лишь один раз хотела помочь, и тут — обиженно вздохнула, сделав неспешный глоток ледяной воды — как будто… — Тори — Андайн весело усмехнулась — как же не понять. Ты хотела искоренить его боль, как ты помогла когда-то Чаре. И это похвально, пусть ты и, признаться, немного переусердствовала с этим, но они справятся. По-своему, но справятся. Поэтому он и хочет ему помочь. Он чувствует его состояние так же, как ты чувствуешь состояние Чары. — Дело в том — подхватила механик, согласно кивнув, улыбнувшись — что у него уже есть своя Ториэль — и как кстати, вдали они услышали смех фермера и алоглазого скелета — пусть и немного ревнивая, слишком заботливая, но Ториэль.