Я помогу тебе жить

      Летние дни подошли к концу. Нагулявшиеся и наигравшиеся дети за неделю до учебного года должны были поехать в город чтобы привести в порядок дом. По такому поводу был прощальный вечер, за который им нажелали успехов за весь год вперёд, накормив досыта фруктами, устроившись на берегу озера дабы заодно и наплаваться. Так что в город они с мамой уезжали довольные, наперебой рассказывая друг другу о запомнившихся моментах, желая как можно скорее поделиться впечатлениями со своими друзьями, нафотаграфировав на маленькие фотоаппараты все свои постройки и окружающие пейзажи, которые они будут пересматривать до своего следующего приезда.       Ториэль и Азгор наворковались, сидя всё время рядом. Отец, пусть и приехал бы к ним уже на следующих выходных, так же, не смотря на уже подбирающийся возраст, дурачился с малышнёй, любовно, время от времени ероша им волосы и подкидывая в воде.       Чара же, не смотря на чуть обиженный взгляд фермера (в конце-то концов, он хочет побыть с возлюбленным, и вместо теперь законных объятий и поцелуев его прелесть утаскивают гулять, и нет, он не ревнует. Разве что самую капельку), втягивала Хоррора во все последние авантюры. Впрочем, тот особо и не был против, даже получив от Ториэль комплимент-подмечание о том, что из него вышел бы замечательный воспитатель за счёт явного притягивания детей к нему, по просьбе дочерей сделав снимки их времяпровождения с новым другом.       Они наперебой рассказывали о своей школе, о одноклассниках и о чудесной-пречудесной рыбке в живом уголке. Так же они поведали о своей мечте поскорее оказаться в старших классах. Фриск хочет знать больше о географии, её интересовали карты местности и было интересно узнать о открывших страны людях. Как и говорила её мама — она хочет путешествовать. Азриэль же больше хотел пойти на Биологию, узнать о разных цветах, с лёгкой руки так же узнав о выведении новых видов растений. Его всё не покидали мысли о розе с синими лепестками и с запахом ванили, и как бы не говорили его сёстры о том, что это невозможно — он непоколебимо открывал учебники по ботанике, ещё ничего не понимая из прочитанного, но искренне желая узнать. Чара же изъявила желание на уроках той же биологии побывать на практической работе с операцией лягушке. Её терзало любопытство узнать строение земноводного, работу задних лапок, защитном механизме икринок, из которых во время опасности за секунды вырастают и вылупляются головастики. Возможно, она думала стать врачом. И это очень даже хорошо, что у детей уже есть какие-то стремления. Ведь если они и передумают и выберут другие профессии — у них будут знания, будут интересы. А это куда важнее того, остались ли наши детские увлечения с нами до конца, или же мы их полностью сменили. У них будут знания, что обязательно когда-то пригодятся.       Но вот, собрав сумки и подарив всем взрослым плетённые фенечки, обнимаясь дольше пяти минут с каждым, дети с мамой уехали. Азгор погрузил чемоданы в машину, и приоткрыл окна, из которых тут же вылезли дети, махая им до тех пор, пока стоящие монстры не стали расплывчатыми пятнами вдалеке.       Альфис, видя, что фермер, скучая по Хоррору всю неделю, что он провёл с детьми, пребывал в хорошем расположении духа, думала отложить разговор, но с дружественного пинка от алоглазого, повела всех в мастерскую где повторно включила робота. Дала ему команду отсканировать местность, наблюдая, как глаза главного за безопасность скелета тут же сощурились и он начал придирчиво вчитываться в текст, что всплывал на груди Меттатона, а так же, наученный горьким опытом, рассматривал руки на наличие выдвижных механизмов, и отошла назад дабы не мешать. Скелет сосредоточенно принялся водить пальцами по металлу, проверяя панели.       Когда проверка дошла уже до ног, Хоррор всё же склонился к насмешливо смотрящей за представлением девушке, на что она, увидев немой вопрос, так же смеясь протянула: — Как на медицинском осмотре в военкомате, вот честное слово. Да даже там меньше осматривали — прошептала она ему, чуть повернув голову, не сводя при этом взгляда с севшего на землю Фарма, уже поднимающим стопы её изобретения, внимательно вглядываясь в узор сплавления металла, который мог прятать за собой выдвижной автомат. Было, проходили.       Вот он и, услышав не совсем тихий комментарий от механика, саркастично приподнял бровь, всё же не удержавшись от подколки, иронично повернувшись к ним. — Просто не особо хочется вновь столкнуться с дулом к носу при попытке рассмотреть появившиеся побеги. — Ой, да всего раз — заметно сдувшись, Альфис изогнула губы в какой-то натянутой-пристыженной улыбке, показав таким образом верхние зубы, что вкупе с взглядом «упс» выглядело забавно. — Да —да — заметно повеселев, скелет повернулся к Хоррору, чуть посмеиваясь — я тогда вышел посмотреть на новый вид кукурузы, которую мы только недавно посадили. Посмотреть, прижилась или нет. И тут, до этого спокойно стоящее пугало, которое, Аль, — вновь переведя взгляд на девушку, вклинил её в повествование, добившись чуть выпятившейся губы в попытке не съязвить о полезном детище — должно было просто стоять, будучи прикреплённое к одному месту, и которое делает сколько шагов? — в ожидании продолжения уставился на виновницу его первого сердечного приступа. — Который делал максимум один- два шага в сторону ворон дабы отогнать их от урожая, — помявшись, всё же выдала она себя под едва сдерживаемый хохот Андайн — но ты копошился у ростков, вот он и отреагировал. — Выставив вперёд автомат, наличие которого было что, Андайн? — безапелляционно продолжил. — Эй! — опешив от внезапного втягивания в шуточное обвинение, так же притворно оскорбилась — ну не могла я выкинуть свою Винти! Она же совсем новая! — То есть Альфис поставила выдвижной автомат в робота? — собрав воедино образ, алоглазый хохотнул — Альфис-Альфис — покачал он головой. Горделиво улыбнувшийся от поддержки его взглядов фермер тут же подавился на следующих словах — есть же прекрасное изобретение — лазеры! — Да! Стоп, неет — осознав, что именно он подтвердил, тут же замотал головой. — Отличная идея! — а механик, похоже, воодушевилась — лазеры из груди для правильного направления и отражатели на руках для смены угла! — А ещё крылья, чтобы он мог обозревать всю территорию — тут же зажглись глаза у Хоррора, что мгновенно включился при размышлениях об апгрейде. Да, науку он забросил очень давно, однако мастерить что-то очень любил. — Огромный летающий робот — как-то апатично заключила Андайн, сложив руки по бокам — а если ему нужно будет плохое масло сбросить? Вот и будет конкуренция птицам — и, представив сюрреалистичную картину, всё же усмехнулась, а после и не сдержав полноценного смеха. — Андайн — девушка чуть пихнула в бок любимую, однако сама начала посмеиваться — ради тебя мы сделаем его в виде птицы, чтобы сильно не переживать о конкуренции. И, возможно, обернём его в подгузник. Или два. Всё для вас, всё для вас. — О мать моя Сатана — тут же выпучив глаза, не веряще поперхнулась амфибия под усилившийся хохот.       Хоррор же, лишь начали девушки разговор, сел рядом с фермером, изучившего последнюю часть робота — маленький экранчик на животе, что был обёрнут помимо стекла в защитный, тонкий на вид, пластик. Тот мгновенно взял его за ладонь, однако же не оторвавшись полноценно от изучения.       Несколько секунд его костяшки гладили круговыми движениями, обозначивая свое нахождение рядом. И лишь когда пальцы переплелись, напряжение во взгляде скелета исчезло полностью, сменившись безграничной нежностью. И фермер поддался к нему, чуть потеревшись скулой о чужую скулу, увидел как та стремительно покраснела, улыбнувшись. — Я должен убедиться, что оно не представляет угрозы, милый. Как бы не была Альфис гениальна, нельзя представить все возможные варианты исходов. Поэтому нужен скептический взгляд со стороны — и ведь то правда. Когда изобретаешь что-то новое — думаешь лишь о том, что нужно добавить, какую глобальную пользу может принести новое изобретение, порой не задумываясь о возможных разрушениях, как его обезопасить от природных и других условий, напрочь забывая о простых ситуациях. Проще говоря — уберегая от метеоритов, однако же позабыв о дожде. Поэтому всегда должен быть тот, кто желательно не знает о механике как создатель, кто увидит готовый продукт, не вдаваясь в подробные описания, основываясь на сухих фактах. Так проще найти недостатки, которые потом можно исправить. И, зная о том, что Фермер в первую очередь подумает, девушка тут же вставила важный компонент. — Мы добавили в него голосовые команды, так что на этот раз при сбое можно будет произнести код отмены или перезагрузки. Пока мы установили батарею на не особо длительный срок, так что два раза в день его нужно будет заряжать, что существенно уменьшает возможные риски по типу перехвата сигнала или же сбоя в системе. Заряжается и хранится он здесь. Я предложила добавить в него более расширенную программу, так как искусственный интеллект позволяет ему лишь выполнять команды и отвечать простыми фразами основываясь на исходящих данных, но Хоррор сказал, что он навряд ли будет жить с нами в доме, а если добавить в него эмоции, пусть и так же прописанные наперёд как самые очевидные и распространённые, то нам станет его жаль. Тогда по сути он будет живым, и оставлять его одного будет неправильным. С собой его так же будет сложно вести, ведь он может захотеть куда-то уехать от нас. Искусственные эмоции к какому-то увлечению потянут его за собой, но, опять же, если мы его отпустим и сделаем долгосрочную батарею — он будет часто ломаться, а значит будет постоянно нуждаться в нашей помощи. И тогда, получается, мы будем для него тюрьмой, вынужденной тюрьмой, а этого нельзя допустить если у него будут чувства. Так что это, по сути, своеобразный голосовой помощник — по мере повествования она чуть погрустнела. Хоррор вовремя её отдёрнул от большой ошибки, и всё равно она желала сделать изобретение чуть более живым. Но при таком раскладе он будет несчастен. Это чуть отрезвило — мы сделали его по подобию человеческого организма, так как это положительно повлияет на все его процессы, передвижения и даже жесты. В него встроена аптечка, небольшой радиоприёмник и сотовый на экстренный случай. Мы даже добавили в него огнетушитель, который срабатывает моментально от перегрева корпуса и механизмов, сделав его, естественно, из нержавеющей стали и в целом обезопасили механизм, каждую деталь поместив в пластик дабы в него не попала пыль и грязь, что привело бы к разрушению — уверенно кивнув, она горделиво посмотрела на изобретение. — Вы на славу постарались. Он действительно вышел чудесным, молодцы — и, припомнив что-то, вдруг широко улыбнулся — ха, я до сих пор помню того робота, который должен был следить за посевами в сухие времена и тушить пожары пеной, которая так же, по разработкам Альфис, была полезна для растений, то есть экологичной — и улыбнулся шире, прокрутив момент в голове, посмотрев в глаза скелета рядом, чуть сощурив глаза от смеха и улыбнувшись — та машина имела датчик, который реагировал на яркий красный цвет, реагируют даже на маленькую искру. И после этого стоило только Андайн войти в то поле… — Как на меня тут же выливалось с ведро пены — продолжила бунтарка, покачав головой с улыбкой — не понравились ему мои волосы. И эта штука гналась за мной даже за пределом поля, чтоб её — однако, злости в её голосе не было. Она стукнула ладонью по колену, посмеявшись вновь. — О! А помните того, который однажды поймал ворону и начал учить её говорить? — Аль, вспомнив об этой несчастной птице, прикусила губу в попытке самой не засмеяться прежде чем расскажет. Однако, смешки вырывались — ради смеха я установила в нём программу этикета, и он здоровался с нами, снимая соломенную шляпу. И, похоже, увидев не поздоровавшуюся птицу, решил взяться за её воспитание. И когда мы их обнаружили, ворон нас уже чётко, без запинки, с человеческой расстановкой просил простить и отпустить! Вороны у нас, знаешь, если очень захотят — могут и начать болтать. Умные птицы. И этот несчастный потом мало того, что облетал это поле по кругу, так ещё и своим приятелям сказал уйти по-добру по-здоровому, так что вскоре вся их стая тучей облетала нас, пока не сменилось три их поколения. — Зато эффективно — со смехом подтвердил фермер, видя перед глазами будто поседевшую птицу, которую, благо, не научили пить чай из чашечки отставив пальчик (и попробуй объяснить роботу, что у неё то и пальцев нет на руках), но научили кланяться при встрече. Но посевы она более и не повредила. — А того, с бензопилами для срывания растений, который после не мог остановиться и пошёл срубать камни на побережье? — Мы тогда все поседели — Андайн покачала головой — когда он мчался к нам, я уж испугалась, что настало восстание роботов. — Ой, а тот милый малыш, который любил обниматься? — и, уловив непонимающий взгляд Хоррора, пожала плечами — просто хотелось разнообразия. Не только же убийственные штуки создавать — и притворно осеклась, театрально, стараясь не засмеяться, приложила ладонь ко рту — то есть полезные в хозяйстве машины, конечно же. — Который обхватывал нас за ноги и не давал пройти, пока мы не упадём и не пролежим хотя бы час? — покачал головой Фарм, приподняв бровь на «оговорке». — Зато отдыхали — невозмутимо пожала плечами девушка, усмехнувшись.       Так, воспоминания за воспоминаниями, закончился осмотр робота, который всё же был одобрен, и они направились в сторону поля. Нет, не для дальнейшей долгой работы. Сейчас уже был вечер и нужно было лишь проверить почти созревший осенний урожай и включить поливку, однако за разговором хотели заняться полезным и нужным делом, попутно убрав слишком выросшие сорняки.       По большей части осенью они продавали тыкву. Поведали Хоррору о празднике «Хэллоуине», в котором она является главным символом. По их словам — в каждом доме было минимум две, и сеять целое поле тыквы, на которую был большой спрос — было выгодно. Сами фермеры тоже любили этот праздник, но проводили его не как в городе.       В городе дети бегали по домам, разыгрывая соседей и прося конфеты. Так же устраивались различные игры и конкурсы, по типу вытаскивания яблока из ведра воды лишь с помощью зубов, забрасывания пауков на паутину, так же розыгрыш-игра приведение, и многие другие. Так же были популярны в этот день вырезания из этих самых тыкв фонарей-Джеков, что страшными и смешными рожицами создавали атмосферу лучше всего, была популярна искусственная кровь, что скупалась литрами для украшения, паутина из лёгкой ткани, которая из маленького клочка могла растянуться на всю стену, и огромные фигуры, и страшные плакаты. Последние нужны были для украшения дома. Каждый год соседи соревновались в том, у кого самый страшный дом. Это как раз было тем самым прекрасным в празднике. Ты можешь пугать кого-то своим образом, украшениями, и при этом никто не будет в обиде. В этот день страх ощущается сладким и таким восхитительным. Веселье от такого даже куда ярче. Одеваешься в страшный костюм — и смотришь, как кто-то пугается, а потом заливисто смеётся от своих же эмоций. Это тот самый день, когда все горькие страхи исчезают, сменившись безграничным весельем.       На ферме же они тоже украшали дома, играли в игры, готовили печенья и сладости под тематику праздника (в первую очередь тыквенные традиционные печеньки, конфеты из сладкого кукурузного сиропа в виде тыковки, карамельные яблоки и многие другие восхитительно выглядящие сладости), собирались в одном из домов вечером и смотрели пару фильмов ужасов. А лишь наступала темнота — выходили во двор, выбирая одну из полян, на которой была полоса с страшилками. Каждый за день до Хэллоуина добавлял свои аттракционы, чтобы напугать друзей, и после проходили эту полосу, разбредаясь на команды. Кто первый крикнет от ужаса — тот и получает минус балл, а кто пройдёт препятствие спокойно — получает плюс один седой волос и балл. Тот, кто наберёт больше баллов — тот и победил, и он выступает в роли бедолаги, которого должны будут пугать в течении нескольких часов, а если он и не испугается — его считают королём Хэллоуина. Чистое состязание, но это было лучшее развлечение. Каждый так же украшает свой дом, чтобы в конце, ближе к рассвету рассмотреть всё и выбрать победителя за самый жуткий дом, в котором будут рассказывать страшные истории в окружении жутких декораций.       Хоррор очень хотел поскорее поучаствовать в этом празднике, но до него ещё было почти два месяца. Ах, так мало времени, чтобы продумать костюм.       До этого времени они должны проследить за тыквой, которая очень быстро разрастается и толстыми стеблями-шлангами тянется к соседям, ведя битву не на жизнь а на смерть, желая захватить всю территорию. Оранжевые бледные бока больших овощей уже скрывались широкой листвой, и её необходимо было подкоротить. Даже секатор, предназначенный для срезания ветвей, не справлялся.Толстые побеги этого растения были прочными. С одной стороны они ломались руками, а с другой — ломались где угодно да только не там, где нужно. А если они переплелись с другими побегами — тогда помогала только пила, так как будто ощущая поддержку от схожих отростков, они становились крепче дерева. Вот и тянешь по итогу за собой ком «шлангов» почти к другому концу поля, пока другие пытаются отпилить всё это рядом с тыквами, закрепляя их на определённой территории.       Так же осенью было очень много яблок, что падали, казалось, каждую минуту, всего за вечер умудряясь почти скрыть траву под деревьями. Но их запах сейчас становился ярче, отчётливее, будто на каждом сделали надрез, выпуская хранимый тонкой корочкой аромат. Виноград уже полностью чернеет или зеленеет, и его гроздья едва не касаются земли, походя на огромный кустарник, тщательно скрываясь за широкими листьями. Иной раз его не увидишь даже если будешь упираться в него носом. Из всего урожая они оставляют себе малую часть, делая вино. Остальное отправляют в города. На вопрос Хоррора: «почему бы не продавать вино» — пояснили, что оно делается долго, и должно храниться строго в дубовых бочонках после очень тщательной обработки. Это затратно по времени и средствам, так что они делают его для себя. И, как оказалось, оно не должно так сильно пьянить, скорее наоборот — нужно очень много выпить, чтобы ощутить хоть какой-то эффект. Так что, исходя из того, что оба в тот вечер были навеселе от домашнего вина Фарма — тот допустил какую-то ошибку и оно забродило. Упс, как неловко. Хотя, судя по довольному лицу скелета, которого девушки уличили в крепости напитка — не особо то он был и раздосадован.       Собираются остатки томата. Его срывают ещё чуть недозревшим, так как он зреет очень быстро даже будучи сорванным на солнце, и чтобы он не испортился по пути к городу — не обращают внимания на зелёные чуть бочка. Из овощных культур у них так же был картофель. А уж на сей раз сбором могли заняться и машины, так что от этого было чуть легче. И всё же было волнительно поднимать за стебель картофель и собирать каждый плод, что упрямо прятался. Будто играешь в поиски сокровищ. И они, для развлечения, устроили небольшое соревнование — кто соберёт больше картофеля. Победивший, стоя возле гор добытого, готовил любое блюдо из корнеплода. И весело, и работа идёт, и еда после будет готова.       Алоглазого всегда поражало то, что они говорили о таком количестве труда «всего-то». Работы было выше крыши, и она действительно всегда колоссальна. Но ему пояснили, что если занимаешься этим свыше пяти лет — это уже кажется пустяком. Ты просто работаешь, знаешь, что тебе нужно, и постепенно привыкаешь к нагрузкам. И с каждым годом ты справляешься всё быстрее, подчерпывая из личного опыта разные хитрости, упрощая деятельность. Да и, как они говорили, собирать плоды своих трудов всегда проще.       В этом году почти все курицы были проданы, утки с молодняком тоже, оставили только хорошо несущихся, коров тоже отвезли, и кроликов почти всех забрали, осталось только семеро, которые быстро восстановят выдающееся количество, так что осталось из животных всего ничего. А значит, времени на ухаживание за ними уходит во много раз меньше. Особенно когда они постепенно уменьшают свою деятельность, нежась в последних тёплых лучах, засыпая уже куда чаще, иной раз и не выходя из своих домиков. Вроде в спячку не впадают, однако же все их действия, все движения будто замедляются. Те же пернатые — всё время крутятся у домиков, не желая касаться похолодевшей земли, всё чаще встряхивая перышки, сбрасывая забирающийся к ним холодок, как можно скорее прячась обратно в тёплые гнёзда. Коровам приготовили место для зимы и поздней осени — стойла с чуть более утеплёнными стенами с большим количеством соломы на полу и проведённым под потолок светом из маленьких ламп. Кролики же стали наоборот — всё чаще собираться в кучки снаружи, греясь, уже не затевая драк, однако же меланхолично смотря вперёд.       Для животных на зиму уже напихали полный ангар сена, уже закончился урожай ягод и фруктов, начали сдаваться финальные долгоживущие партии цветов, и осталось дело за малым. Нужно было подготовиться им самим к зиме. Что было тоже делом колоссальным. И если консервы накрутить — дело нехитрое пусть и долгое, то подготовить сам дом к холоду — уже серьёзнее.       Фарм рассказал, что у каждого в доме есть печка, что находится в отдельном помещении и которая греет весь дом. Но для неё они заранее заказывают много дров, дабы хватило на всю зиму. Срубать деревья они не желали, резонно отметив, что тогда такими темпами все деревья в находящемся недалеко от них лесу закончатся. Уж лучше покупать из тех мест, в которых за количеством срубленного наблюдают, населяя территории взамен на срубленное новыми. А дров требовалось очень и очень много.       Часть необходимых дров они срезали с яблонь. Каждый год нужно было отрубать не меньше метра с одного дерева, дабы питательные вещества поступали к плодам и служили для их развития. Если же этого не делать — дерево погибнет, быстро иссохнув. А учитывая их аллею — этого тоже было не мало, но едва хватает даже на одну треть от нужного количества.       У каждого дома был дровник. Наспех сделанное, однако от того не менее красивое построение с железной крышей, железными боками и деревянным полом из старых досок. Оно походило на стандартный ангар из многих книг и фильмов. Забавно, мило.       По тому, что он был достаточно широким, стало понятно, сколько предстоит заказать машин с дровами. Дрова считывались в кубах, в одной машине было не больше пяти. Смотрели, сколько осталось с прошлой зимы, и заказывали. Обычно привозили две машины на каждый дом.       Поскольку им было не разорваться, так как дрова дровами, а плоды никто не отменял, часто Андайн и Фарм работали до вечера, раскалывая дрова, что привозили чуть большими кусками (так было куда дешевле. Мелко порубленные стоили дороже), складывая их в дровник, а после шли помогать в поле Альфис, так же работавшей весь день. Но на сей раз их было на один больше, так что надеялись на облегчение работы.       Когда приехала первая машина к дому Андайн и Альфис, выгрузив огромную кучу дров, Хоррор присвистнул. Их было много, даже очень. Но увидев топор, что вытащили из дровника с двумя большими пнями, на которых разрубали привезённое, тут же схватился за орудие двумя руками. Оно прилегло к руке как родное. — Хей хей, притормози — увидев яркое воодушевление, фермер рассмеялся. Но понимал, что вырвать из рук топор теперь невозможно. Тот так ярко улыбнулся, что казалось кощунством отбирать новую игрушку — ты, конечно, умеешь управлять этим, но дрова рубить тяжелее. — Сомневаюсь — тут же ответили, и умоляюще посмотрели в глаза — дай попробовать. Обещаю — если устану тут же скажу — ну не говорить же вслух о том, что он в своё время разрубал даже кости. Фермеру то он сказать мог, но испытывал огромную неловкость, напоминая об этом Альфис. Но тот рассматривал что-то в его глазах, будто в попытках найти малейшее внутреннее сопротивление. Уж он сумел бы найти то, что не заметил сам алоглазый. — Не боись — Андайн, поняв, что нужно встать на чью-то сторону, положила руку на плечо друга — я прослежу за ним. Он не привык к огороду, а тут смена деятельности, ему полезно. Заодно проверим силу нашего малого — Хоррор, услышав поддержку, согласно быстро закивал, уже вытащив одно бревно из кучи и ударив по нему со всей силы. Половинки разлетелись в разные стороны, оставив невольных зрителей под впечатлением. — Ого — присвистнула Альфис — какой точный расчёт и сила! С таким помощником точно справимся быстрее — кажется, всё больше предателей средь ближних. Фермер, едва отведя недовольный взгляд от одной девушки, тут же нахмурился от слов второй. Нет, он не сомневался, что тот справится, но это действительно очень тяжёлая работа. Не хотелось бы, чтобы у его цветочка болели руки. Однако же, под тройным напором, понимал что не одержит победу. — Вот-вот — девушка подмигнула, склонив голову чуть в бок, давая понять сделанный ею жест — а вы пока бегите в поле. Когда разберёмся с этим — придём. Вы вечером пойдёте к винограду?       Договорившись, ещё раз оглянувшись на уже вовсю увлечённого скелета, поспешили к работе. Андайн же вынесла ещё один пень, поставив на него толстый кусок дерева, краем глаза поглядывая за работающим. Поначалу следила каждую секунду, опасаясь, как бы взмах не скользнул и не прорубил белые кости. Но с каждым мигом, видя, что тот держится одной траектории, отвела взгляд. Пыталась с ним заговорить — да вот разговор, как всегда, между ними не клеился. В итоге были выброшены стандартные фразы для разбавления тишины, а после молчание, прерываемое лишь звуками раскола дерева.       Рубить дрова всегда для незнающих и не привыкших считается делом утомительным и сложным. В каждый взмах нужно вкладывать большую часть сил, когда топор вонзается в древо — ощущается отдача, так что при неправильном взмахе могут больно кольнуть руки, нужно наблюдать, рассчитывать удары, чтобы бить по только что сделанной трещине, дабы не обратить в щепки напрасно дерево. Стараться сделать все обрубки одинакового размера, дабы всё поместилось в печь. Но не смотря на явные трудности — это было приятным делом. Запах древа, такой бодрящий и приятно щекочущий будоражил, ощущение лёгкости, когда взмах был сделан, делало задание приятней, так же по-своему однообразное, что приносит расслабление после уставшим от работы мышцам — явный плюс выбранной обязанности. Казалось бы — как можно расслабиться от того, что ты долгое время используешь все свои силы? Дело в том, что при раскалывании дров мы так же отдыхаем. После взмаха, когда дерево раскалывается, наши мышцы тут же расслабляются. То есть в процессе присутствует и работа, и отдых. И сильная усталость от работы, и быстрое расслабление после. В отличии от собирания чего-то, долгого сидения в одной позе, вспахивания, посадки, что подразумевает постоянное напряжение мышц.       У них раньше была пила, но каждый раз об этом вспоминали слишком поздно. Это бы значительно ускорило процесс, да вот только она быстро ломалась, цепь застревала и гнулась, а магазин, в котором продавались подобные запчасти — находился очень далеко, а Аль честно опасалась её касаться. Если отлетит лезвие — может серьёзно ранить. Однажды, будучи юной, она ощутила на себе боль от слетевшей цепи, что вспорол её живот. Это, конечно, стало толчком к желанию изучить медицину, но не забыла тот ужас, с которым пришлось зашивать самой себе рану. И больше никогда не трогала бензопилу, других так же не подпуская. Мало ли.       Но и без этого они неплохо справлялись. Приятный стук топора о дерево, лёгкий треск с последующим, кружащим голову ароматом, иной раз попадающаяся тягучая янтарная смола, что резко, но не менее ароматно взмывала в воздух, окружая их запахом, не растворяясь не смотря на открытую местность.       В обед будильник, что находился в дровнике, прозвенел, указывая на необходимость перерыва. Дабы не тратить время на сбор в одном месте и совместный обед, каждый брал с собой контейнер с едой. И монстры, вонзив топоры в пни, сели на небольшие стулья, разминая руки.       Андайн не переставала следить за работой скелета. Его движения были отточенными, прямыми и сильными, точно зная куда рубить, в мгновенья находя трещину, по которой нужно нанести удар. Она с их встречи догадалась, что он промышлял охотой и нередко выживал, что с заминкой подтвердила Альфис, но не особо верила в серьёзность промышленности. Тот был на вид чуть хрупок. Да, руки и ноги крепкие в деле, но чуть уменьшенные, длинные будто, что придавало им визуальную слабость. Но сейчас она видела его силу, видела как руки того не дрожали ни на миг, сильно напирая, как он без одышки и без видного труда расправлялся с деревом, и когда она предложила соревнование по количеству расколотых дров — он ускорился так, что почти каждые две секунды менял бревно. Это её впечатлило, и даже добавило чуть больше уважения.       Но они не были с ним достаточно близки. В том плане что общались часто по сценарию, лишь находясь в компании других чуть раскрываясь, общаясь едва-едва свободней. Просто было сложно найти точки соприкосновения. Но после того случая с горой она стала подумывать о том, что он для них теперь член семьи, и он может и должен знать всё о них так же, как они узнали о нём. Да, скрывая жуткие подробности, однако же зная правду. Может, это позволит им сблизиться так же как со всеми жителями фермы?       Первое время она ещё спокойно относилась к тому, что он не горел желанием находиться рядом с ней. Мы не для всех можем быть приятны как компания, и это нормально — не все люди могут сдружиться друг с другом ведь мы разные, и в этом нет ничего плохого. И поэтому в первый день их знакомства, за просмотром фильма видя, как он отодвинулся едва ли не к краю — пожала плечами. Не хочет — так не нужно. Когда фермер увёл своего тогда ещё гостя на прогулку, уйдя с вечернего просмотра новых дисков — махнула рукой. Пусть развлекаются, лишь бы не продолжали накалять атмосферу. Потом в тот же вечер узнали о том, что их гость решил искупаться, упав с обрыва. Вот тогда сердечко и ёкнуло. То, что он спас её подругу, всё же заставило присмотреться к скелету. Ведь оставаться равнодушной к тому, кто спас близкого тебе — уже не получится. И вскоре её возлюбленная выходила с ним из мастерской, Азгор выносил с ним цветы для продажи, дети наперебой рассказывали о их играх, и когда уже Ториэль пришла с ним от коров — поняла, что так же, как и он, не попытались найти точки соприкосновения. Он уже со всеми в их разношёрстной семье успел сдружиться, а с ней всё так же находился будто в другом измерении, абсолютно не расслабляясь.       Но большее, чем показ своего увлечения — так и не нашло отклик. Она не знала, как сблизиться с тем, кто до сих пор не любит смотреть на неё. Особенно в сторону её лица, что, признаться, задевало. Нет, явно дело не в том, что у неё один глаз — этого чудик испугаться уж точно не мог, имея такую же особенность вкупе с дырой в голове. Аль однажды вскользь упомянула о том, что он из другой вселенной, в которой они все есть. Но ведь она другая! Не кошмарная правительница, что подвергла свой же народ голоду, наплевав на их мольбы! Она не бросила бы друзей, близких, да даже незнакомцев в беде! Но не знала, как сказать, как показать это, оставив слабую обиду от того, что он мог о ней думать. Подумала о том, что если не хочет — ну и не надо, чёрт с этим, раз скелет не желает признать её подругой. И затихла, позволяя себе оставаться кем-то на фоне в взаимодействием с ним. Контактировала очень мало, говорила ему по одной фразе, и отходила к своим родным.       Но после побега к горе отрешённость, что она увидела в неверящем взгляде Хоррора при разговоре о том, что он часть их семьи — показала, что сильно просчиталась, держась от него так же, как и он от неё. Если скелет не мог успокоится, она должна была попытаться снова.       Фарм уже рассказал ему о том, как он лишился отца, как Папирус уехал в город, поведав о том, что обучился и стал главным у них агрономом, и даже рассказал о своей зависимости оберегать кого-то, что считал самым постыдным однако же старался себя сдержать и, порой, успешно. Ториэль рассказала их с Азгором историю, как тот, выбрав в одно время жизнь дальнобойщика, оставил её и сына, а после вернулся и вступил в семью уже с тремя детьми, не сокрыв ничего, не пытаясь показать образ идеальной семьи указывая, что всё равно даже при таком обстоятельстве они могут быть счастливы. Он знал историю Фриск и Чары, что были брошены всеми но встретили самую настоящую волшебницу и ангела — их маму. И даже Аль чуть рассказала о себе, упомянув о том, что она из Румынии, когда принесла странную банку с овощной смесью, сказав, что это традиционное блюдо, да рассказала о том, что была зазнавшимся механиком. И лишь Андайн ещё молчала, не поделившись историей о своём прошлом, что могло бы рассказать о настоящей ней. Быть может, узнай он что она бы никогда не оставила в беде родных ей монстров, потеплеет? И, похоже, сейчас самое время. Они остались один на один, чего скелет обычно старался не допускать, да и отдохнуть им ещё нужно, минимум двадцать на это, так что вполне можно начать. Издалека. — Хоррор, знаешь, ты довольно силён и вынослив. Из тебя вышел бы хороший воин — с небольшими паузами, обдумывая каждое слово, произнесла, отставив уже пустую тарелку. — В самом деле? — он, кажется, упоминал им, что был по типу наёмника. Серьёзно, он умеет сражаться и он силён в владении оружия? Какая интересная новость. Быть такого не может. — Я была когда-то солдатом и знаю, что такие как ты, высоко ценятся — кивнув самой себе, отложила кружку с чуть остывшим чаем из термоса, встретившись с ним взглядом, поняв, что заинтересовала собеседника. Наконец-то.       Скелет замер, поняв, что та сказала это не просто так. Был поражён, но приготовился, посмотрев на неё. Он всё ещё не особо верил ей, как бы себя не ругал и не напоминал, что он в ином мире. Но не мог, вспоминая кошмарные годы, ощущая как на инстинктах напрягается, иной раз и ища топор на поясе. Однако он тоже не был хорошим, и всё равно его приняли. Может, если бы он знал о её истории — то быстрее б привык. Но не мог спросить. Ему дали время собраться с мыслями, открыться, и давить на кого-то он не собирался. И сейчас, судя по всему она тоже устала от их молчанки. Хоть и странное, спонтанное решение говорить сейчас. Но он хотел бы узнать. И посмотрел на неё, осмелившись заглянуть в глаза, изо всех сил стараясь не отвести взгляда, показательно расслабляясь. Но ближе придвинуться не рискнул, всё так же сидя чуть подальше, на расстоянии трёх прыжков. Его любимая дистанция с ней.        Та чуть стушевалась, потерев шею ладонью от пристального непривычного взгляда, и всё же решила продолжить, то есть начать, свой рассказ. Сейчас или никогда. После она вряд ли решиться, так как оставила своё прошлое далеко позади, не желая ничего вспоминать из той жизни. Прочистила горло, глотнув уже холодный чай из термоса, позволяя картинке вновь замелькать перед глазами.

***

      Часто, когда нам нечего терять, мы уходим туда, где можем подвергать себя сильному риску, считая, что раз у нас нет родного плеча — уже никогда и не будет. А коль и случится что — кому будет какое дело.       Андайн никогда не чувствовала к кому-то сильной привязанности. Кто-то просто находился в её жизни, кто-то уходил — она не грустила больше дня. Отпускала всех, будь то лучший друг из детства, возлюбленный, тот, на кого она всегда могла положиться — она просто обучилась относится спокойно к их уходу.       Она была ребёнком из приюта, которого так и не забрали в огромном мегаполисе. Таких как она тысячи, и ей просто не повезло попасть в десятки тех, кто получил семью. Она старалась отречься от всех друзей, не позволяя себе прикипеть душой, ведь их в любой миг могли забрать. Знала, что с возрастом круг общения меняется, наши интересы забываются, поэтому нужно быть готовой к тому, что ты не проведёшь всю вечность с кем-то. Напрасно цепляться, плакать или же говорить о том, что не сможешь без этого человека — напрасная трата сил и времени, ведь это не удержит, а если и удержит — то только причинит страдания от обязанности находиться рядом. Считала, что нужно как учиться держаться вместе, так и отпускать. Не тешить себя напрасно мыслями о том, что всё ещё будет, а трезво оценивать возможные исходы данных взаимоотношений.       Когда пришло время устраиваться на работу — она без раздумий пошла в армию. Её ничто не держало в городе, но своя страна ей нравилась. Свою полноценную квартиру она так и не завела, отношения только недавно распались, так что не видела ничего, что препятствовало бы её уходу в службу по контракту.       Однако, не смотря на своё свободное отношение ко всему, на сей раз действительно задумалась. Быть может, она себя напрасно тешит мыслями о розовых облаках, коими считала службу, как нечто таинственное и прекрасное, быть может в том играет роль её эго, ведь была уверенна в том что пройдёт через все преграды, как некие герои в фильмах не оборачивающиеся на взрыв, смотрящие в глаза восхваляющих подвиг — так и не разобралась до конца. И сидя у окна в судьбоносную ночь, когда решение было принято, Андайн позволила давно охватившей её сознание пустоте заклубиться, забиваясь в глотке комом и с гадким душком дешёвых сигарет выйти наружу, обжигая кожу губ от горького выдоха. Она просто хотела ощутить то, что жива, хотела быть не только полезной, но и доказать себе, что мир именно такой, каким она его видит. Что в действительности нет ничего важного, за что стоило ей цепляться. Если она выйдет из боя героем, не слушая никого и выполняя всё как хочет она — быть может станет проще принять то, что социум ей нежеланен. Доказать всем, что не держащиеся за социум — вовсе не странные, и без этого вполне можно прожить.       Чтобы поступить на службу у неё должны были быть документы о виде на жительство, что подтверждали её права на постоянное проживание в своей стране и свободный выезд, а так же хотя бы среднее образование. В этом приют сильно ей подсобил, поскольку с выпуском им выдавали пакет документов, чтобы они спокойно нашли себе работу и жильё или пошли учиться дальше. Дабы отдать всю себя службе, она выбрала полный день, как проводила бы две смены на обычной работе. Можно было бы поступить по сменам, совмещая учёбу и дополнительную работу с службой, однако же то ей не требовалось.       Документы были сданы, справки о несудимости, от психиатра и прочие уже красовались на столе, когда её с женской частью повели на комплексные испытания для измерения физических сил. Туда входили отжимания, подъём корпуса из положения лёжа, кросс на три километра. Она в своё время от скуки занималась спортом, так что задания едва ли заставили её падать с ног от усталости. Последняя ступень — это сдача своего рода экзамена, но уже умственной составляющей. Рекрут предупредил её об этом заранее, так что за отведённые сто восемьдесят минут она успела ответить на все вопросы по механике, языку, физике, математике и прочему. И пусть проходной балл был довольно низким (из двухсот вопросов должны быть правильными хотя бы сорок пять) — она постаралась.       И прошла. Ей выдали одежду, выдали документы и отправили в кирпичный домик — бараку. Каждому на службе выделялось жилое место, в котором могли поселиться как семьи и пары, так и товарищи. Если ты один — к тебе подселяли сослуживца, что тоже одинок, дабы совсем не оставлять дома пустыми и не растрачиваться лишними комнатами. Там у неё была соседка, быстро смекнувшая, что дружить с ней не собирались и спокойно занималась своими делами, редко пересекаясь с ней. Это вызвало у Андайн, привыкшей к шумному соседству с прилипчивыми личностями, толику уважения.       В бараке, с заботой о солдатах, сделали вполне комфортные условия. В разных комнатках находились кухонька с небольшим холодильником и микроволновкой, душ, что на удивление был опрятно-чистым, спальнями и прочим. В то время как её соседка принялась всё осматривать — Андайн же просто завалилась на кровать в выбранной комнате, пусто смотря перед собой.       Она старалась не романтизировать армию и войну. Из-за книг не считала, что можно выжить лишь одной из всего взвода. Однако же эта рулетка с её жизнью — выживет или нет, была манящей. Сегодня может повести, а завтра — нет. Ну и пусть. Понимала, что в любой момент может словить пулю, лишиться жизни. Это, не смотря на комфортные условия, суровые испытания, изнуряющие тренировки — поддерживали в ней жизнь. Ощущала себя живой только тогда, когда была переполнена адреналином, находясь на грани. Оттого она во времена проживания в приюте часто сбегала дабы полазить по крышам наиболее старых домов, участвовала в гонках на скрытых территориях незаконно, испытывая коктейль приятных и будоражащих ощущений лишь от осознания, что если она попадётся — её будут ждать большие неприятности.        Она любила изнурять себя, бегая слишком долго или же не выныривая из водоёма, пока в глазах не начинает темнеть. На аттракционах приподнимала ремни, просто держась за поручни самостоятельно, зная, что в любую секунду она может выпасть и ничто не спасёт от травм. Ощущение опасности искрами наполняло её существование. Тогда её жизнь становилась ярче. Возможно, выбор пойти в армию был слишком поспешен — но она просто не знала, куда себя деть. Куда деть эту распирающую энергию, что так и требовала сражений, резко контрастируя с каждодневной пустотой. Это единственное, что распаляло. Любая драка, которую она могла пройти, не проходила без неё. Выбивала дух из противников, ощущая накаляющуюся от ударов кожу, и это приносило ей странное удовлетворение. Это был как показатель её силы. Она сразу понимала чего стоит, годами строя свой авторитет сорвиголовы и той, с кем лучше не сталкиваться. И не показывала никому, что ей важно чужое мнение и принятие, проходя мимо, будто игнорируя, чужие попытки завести с ней разговор. Если она не будет показывать будто кто-то ей важен — посмотрит, кто всё равно продолжит быть рядом. Тогда можно будет попробовать начать общение. Но такого пока не происходило. И она лишь больше путалась в том, нужен ли ей кто-то рядом иль нет. С одной стороны ожидала того, чтобы к ней подошли, с другой же — отгоняла всех прочь едва ли не кулаками.       Все рассказы о армии, суровых тренировках — были правдой. И всё же к ним относились не как к мешкам мяса. Их уважали так же, как и любого человека, не ставя молодых и ещё зелёных солдатов в ничто. Они были теми, кто пришёл защищать свою страну, и это было поводом для гордости.       В чём ещё было явное удовольствие — так в том, что офицеры абсолютно не имели права повышать свой голос, ни то что ударить. Те, кто напрасно кричал, размахивал руками — её раздражали. Холодный жёсткий приказ, обдуманный тысячи раз — был куда больше по душе. Если же кто-то и посмел бы поднять руку или крикнуть — на них любой солдат мог подать жалобу и им бы пришлось оплачивать из своего кармана моральный ущерб. Забавно было видеть порой, как на глупые вопросы те сжимали зубы, изо всех сил сдерживая острые ответы, быстро успокаивались и чётко указывали на недочёты. Порой по несколько раз и так медленно, что и дитя бы поспело записать каждое слово.       Первые месяцы обучения, когда они ещё не могли выйти в поле боя так как должны быть хорошо обученными — она не особо запомнила. Помнила лишь постоянные тренировки, потраченное свободное время лишь на тренажёры и еду, два или четыре часа сна — и вновь учения. Она решила пойти в пехоту, так как это показалось ей наиболее эффективным в том плане, что истребители могли сбить, танки взорвать, а будучи пешком — ты сумеешь куда быстрее найти укрытие. Это лучше, чем сгореть заживо или потонуть в махине. Не нравились ей технологии. Она могла полагаться только на себя и на свою удачу. Холодный дождь, что бил по ним во время тренировки, грязь под ногами во время пробежек, тяжесть ружья на плече, что оставляло синяки, скользкая лакированная деревянная стена по которой нужно было учиться карабкаться — оказались непредвиденными трудностями. Не смотря на её силу — к подобному она не была готова. Но сдаваться было уже поздно.       Порой солдаты стояли в ледяной воде, пока зубы стучат, не смея шелохнуться, прижимая к себе дрожащими руками тяжёлый автомат. Порой от проволоки, что они не должны задевать, обучаясь проходить подобные растяжки, оставались раны. Обычные подтягивания корпуса вперёд на многие метры существенно отличались от привычного быстрого перебега из-под щели в стене на заброшке. Она была сильной, даже очень, но это отличалось от всего ей знакомого. И потому было необходимо проходить трудности из разу в раз, дабы тело привыкло к подобным испытаниям, подарив так нужный ей навык. Ведь проходя через всё это в полевых условиях у тебя нет времени концентрироваться на том, чтобы наступить куда нужно. Ты должен успеть составить в голове траекторию за секунду, иначе словишь пулю.       Ярче всего ей запомнилось оружие. Множество тренировок с использованием автоматов, винтовок, мин и даже ножей. Эта отдача при выстреле, запах пороха и подогретого металла, свист пуль из своего оружия — ей приносило свой кайф. Это то, что заставляло пустые глаза вновь наполняться интересом, чем она изрядно напрягала остальных солдат. Её жадность, с которой целилась в мишень, горящие жаждой порывы взять в руки холодное оружие, ухмылка, стоило мишени пробиться насквозь. За её спиной такие же солдаты поговаривали о невменяемости девушки с алыми волосами. Будто на тренировке она могла резко развернуться к ним и расстрелять каждого. Но, опять же — она не видела смысла быть другой ради года или двух дружбы, поэтому не утруждалась над своим образом, ведя себя так, как чувствовала. Боятся её жажды? И что с того? Они пришли не в набитые синтепоном игрушки стрелять.       И всё же после месяца учений заставила себя быть с ними чуть любезнее. Но не потому, что ей было важно их мнение. А оттого, что если они все не выступят на последнем зачёте как команда — их не пропустят дальше. Потому было необходимо улыбаться и здороваться с ними, подставлять плечо, поднимать по канату, держать за руки как детей малолетних. Ей это было отвратно, это нервировало. Привыкшая к тому, что нужно полагаться на себя и только на себя, она уступила лишь тому, что командир отвечает за её жизнь. Но этим желторотикам позволить распоряжаться своей жизнью, дожидаясь когда она будет вытягивать их задницы из опасности? Нет уж. Только для вида, не более. Она справится сама. И докажет, что нет необходимости держаться вместе.

***

— Ты сильно рисковала собой, уйдя в армию — лишь сделала девушка глоток воды, давая себе пару секунд на отдых, произнёс Хоррор - ты могла бы найти себе своё призвание, но погибнув — уже не сумела бы вернуться. — Я ощущала желание рисковать. Не сколько ради денег и льгот, а просто от желания. Мне было скучно, и тогда ещё, будучи юной, видела лишь один выход, куда себя деть. Так что лучше уж я буду помогать стране, чем просиживать в сомнительных заведениях и лазить по горам и вулканам ради адреналина, потратив жизнь тупо на добычу развлечений. Да и было желание доказать себе, что мне никто не был нужен, отчего готова была сама подставиться под пулю и показательно обработать ранение. Итак, я остановилась на кратком описании службы. Это так, чтобы ты имел представление об том. Опять же — я знала что война — место кошмаров. Но не была готова к тому, насколько всё оказалось чудовищным. И что моё мышление о ненужности другого плеча было неправильным.

***

      Последний месяц учений был самым сложным. Нет, дело было не в тяжёлом оружии и куда более изнурительных тренировках. Это уже стало ощущаться обыденным. Самым жутким и сложным было испытание с водой. Их связывали и бросали в глубокий бассейн, не давая руки помощи, и они были один на один с тянущей к смерти стихией, дабы обучиться плавать связаными и в случае похожего испытания не потонуть. В стране, против которой и будут сражаться, довольно часто избавлялись от новичков подобным образом, не оставляя заложников. Расстреливали, конечно, чаще, но если ты на миссии попала к ним, когда те были в хорошем расположении духа — стоило быть готовой к жутким пыткам, в конце которых тебя либо оставят гнить в камере под землёй без еды, воды и света, либо свяжут и выкинут в какое-то озеро дабы потешиться над барахтаньями.       Она выбиралась одной из первых, ибо подобное она в мирное время считала развлечением, и хмурилась, наблюдая как её команда извивалась на поверхности, не в состоянии перебороть инстинкт самосохранения и включить разум, чтобы перестать бултыхаться. Смотрела на командира, что напряжённо наблюдал, дабы тренировка не обратилась учением о первой помощи при утоплении. И злилась, дико злилась.       Для чего им нужны были те, кто не может пройти через этот этап? Будь она командиром — отправила б домой одну треть солдат. Зачем отправлять в бой тех, кто даже находясь под наблюдением и защитой готов склеить ласты? Для чего эта растрата жизнями тех, кто сам не в состоянии осознать свою неспособность сражаться? Они могли бы указать им на то, что девушки просто не готовы к испытаниям. Сказать им что-то по типу: «ваши старания похвальны, но вам лучше будет подумать ещё разок, погулять, влюбиться и оставить затею быть в армии и бла-бла-бла». Если люди оступаются и совершают неправильный выбор, им тут же говорят об этом не стыдясь и не таясь. Что же теперь? Почему они продолжают держать тех, кто движется вперёд лишь на смущении признать свою ошибку? Вот правда, она сама видела как солдаты собрались в женской комнате и начали обсуждать, что хотят вновь заплести свои длинные шикарные волосы и то, как хотят найти себе «такого брутального» паренька в армии. Казалось то, что они будут рисковать своими жизнями и, как бы, самое лучшее — не привязываться, дабы не было больно, для них не аргумент. И командир видел это, когда после они старательно оттряхиваются, будто брезгливо. Без слёз и смеха не взглянешь на этих не решившихся.       Но вот лично себя считала готовой ко всем испытаниям. Теперь ей знакомо всё оружие, о котором едва ли сны не видет, спокойно выдерживает нагрузки и команды, выполняет всё строго и с холодом. Даже прикрытие было проработано до идеала. Камуфляжная одежда стала ей родной. Она чувствовала себя в безопасности под покровом этой грубой ткани. И для большей маскировки итак обрезанные алые волосы перекрасила в чёрный, перестав походить на мишень, чего себе не позволяла никогда даже под гнётом директоров. Но бою, находясь в засаде, её легко могут вычислить. Синюю кожу скрывала одежда, жабры прикрывала защита, она была готова выступать в обмундировании хоть сегодня. Ружьё с собой почти всегда, складной нож прячется в кармане штанов каждый миг, даже во время отдыха — ну же, пустите её испытать себя!       И всего через месяц, лишь она устала просить мысленно, желание как можно сокрее оказаться в гуще событий исполнилось с завидной скоростью. Просто одним утром командиру объявили о срочной необходимости прислать солдат к рушащей оборону крепости отряду, дали координаты, и погрузили. Только проснувшихся, ещё не понимающих что происходит. И лишь когда их усадили, когда захлопнулась дверца машины — новички осознали, что вот вот настанет тот миг, к которому они столь долго готовились.       Командир указывал на карту, объяснял план действий, маршрут, заставил перепроверить арсенал целых три раза, подбадривая слащавыми речами о том, что теперь они стали крепче и вскоре докажут своей стране, как желают её спокойствия. На середине второго предложения Андайн перестала слушать, пусто уставившись на говорящего, лениво переводя взгляд с одного солдата на другого. Чувствовала раздражение, видя, как те подрагивали. Криво усмехалась, когда ей ставили руки на плечи, пытаясь поддержать.       Было пять утра, когда их высадили из машины перед молчащей крепостью. Пять утра, когда итак редкие разговоры стихли, выдавая напряжение не только в позе, но уже и во взгляде. Время, когда всё мировоззрение разрушилось в один миг.       Желтоватые, будто из песка, стены были будто старинными, заброшенными. Смотровые площадки пустовали, переходы между ними осыпались, будто замки из песка на пляже, поднимаясь вихрями соколков в воздух, оставляя лёгкую дымку. Скрытый городок, в который, осматриваясь, проник их отряд, был когда-то оживлён. Лавки всё так же стояли по бокам улочки, двери из дерева всё так же плотно прилегали к стенам, скрывая за собой когда-то жилые дома. Казалось, в этом городке ещё не проснулась жизнь. Эха от шагов не было слышно, утопая в песчаной ограде. Казалось бы — всё хорошо, жители ещё просто спят, дожидаясь первых лучей солнца, вот-вот они выйдут на улочку, шумно переговариваясь, по своим традициям громко торгуясь, крича друг другу что-то на замысловатом языке через всю улицу, вот-вот к местному колодцу, что выходил на поверхность чем-то на подобии фонтана, подойдут женщины в длинных нарядах, прикрываясь от солнца, что в этих стенах нещадно бьёт ещё с раннего утра. Дети забегают по главным улочкам, наперегонки нося сделанное из досок оружие, голося подобно птицам, коих здесь было не слышно, выпрашивая друг у друга что-то съестное. Мужчины разбредутся по лавкам, делясь и хвалясь новыми обновками и диковинками. Казалось, что сейчас всё лишь погружено в сон.       Солдаты приготовили автоматы, ровным строем, сходясь в клин, не нарушая тишину ничем помимо лёгкого трения ткани одежды, быстро и бесшумно передвигаясь вдоль стен. Переступая выпуклости в песке, что вполне могут быть минами, глядя в оба, и прогибаясь под низко опущенными арками, направлялись к цели. Витал запах пыли, вздымалась грязь. Воздух пропах железом. Будто монету долго тёрли меж пальцев в каждом уголке строения, пропитывая малейшую клетку кислорода горчащим привкусом старой крови.       Всего день назад улицы были завалены трупами тех, кто погиб от своих же солдат. Они начали новый день как обычно, когда с неба на них посыпались жгущие патроны, обратив спокойствие в панику всего за один грохот. Запах пороха и гари наполнил улицу, тела один за другим под обстрелом опадали на твёрдую дорогу, окропляя всё кругом кровью и обломками костей. Крики, казалось, не затихали часами, обратившись в одну ноту ужаса, пусть и продлилось это не более часа. Что могут безоружные против вооружённых до зубов? Паника, следы на песке от ног, что взрыхливали землю при попытке убежать, и оставшийся надрывный беспокойный звон в тишине. Слёзы детей и матерей ещё не успели появиться, когда раны, оставленные будто раскалёнными щипцами, пронзали их, отнимая все силы разом, заставляя холодную по сравнению с ранением кровь перемешивать и увлажнять некогда белый песок, что сейчас на солнце выглядел охровым. Всего за шестьдесят минут, с тех пор как солдаты проникли в родной дом, пришла смерть за всеми в этом закрытом городке. Стены были созданы, чтобы оберегать от нападений врагов, и стали для жителей ловушкой, заперев их как птиц с лисой в курятнике. Пока не перебили всех, ворота не пожелали открыться, не пропустив никого, как бы не бились. Это жуткое чувство заставило всех насторожиться, в попытках абстрагироваться напрягая каждую клетку тела. Они прислушивались к тишине, ощущали под подошвами каждую неровность, и ветер сейчас будто усилился, уже не успокаивая и расслабляя в этой жаре, а наоборот накаляя и так взведённые нервы.       Пробираясь сквозь пустые улицы, отряд почти настиг южной башни, в которой, как было передано, могли запрятаться остатки тех, кто совершил кровавый разбой. По договору они обязаны были помогать. Окружили строение, часть поднялась по стене и часть по лестнице. Забрались в башню, осматриваясь, отточенными поворотами головы оглядывая окружение на наличие мельчайшего блеска. Оружия, формы, чего угодно, что обратит на себя взор.       Андайн была в пятом отряде, что должен был зайти едва ли не последним. Держа ухо востро, направила палец на курок уже заряженного автомата, ожидая. Было тихо, даже слишком. Ни птиц, ни домашнего зверья уж не осталось в этом проклятом городе призраков. Она всего в двух шагах от себя видела взрыхленный песок, что складывался в причудливую фигуру от ранее лежащего тела. Совсем небольшого роста, едва ли превышающего длиной её предплечье. Детское тело, что совсем недавно лежало в грязном песке, оставило такой жуткий след. И при одном лишь брошенном взгляде на улицу увидела едва ли не сотню похожих следов. И отчего-то её сердце тревожно ёкнуло, такой мелочью будто пытаясь предупредить. Но уже поздно. Вот-вот случится то, что заставит её позабыть о геройстве. Запоздалые инстинкты самосохранения стали шевелиться в груди.       Оглушающая, звенящая тишина. Кажется, даже дыхание перестало свистеть от напряжения, сменившись рваными бесшумными вдохами ужаса. Автомат уже перестал казаться хоть немного тяжёлым, уже не чувствуясь в онемевших от плохого предчувствия руках. Ноги приросли к земле, умоляя ни в коем случае не двигаться. Сердце вначале стучало быстро, будто у загнанного зайца, но сейчас его стук едва различался на фоне дребезжащего пульса в висках. Казалось даже пыль в воздухе перестала оседать, так же замерев в враз уплотнившемся воздухе, будто и сама прислушиваясь к тому, что творилось в том здании, в котором скрылись уже давно бойцы. Те не издали ни звука и даже не показались. Рацию использовать опасно, так как могут прервать маскировку и выдать своих же врагам. Оставалось лишь ждать, постепенно ощущая, что оружие, столь близкое, не сможет защитить полностью, что если сейчас в них всех кинут бомбу — они просто погибнут всем отрядом.       Но тут, казалось, стало ещё тише. Уже вопящее о опасности нутро устало подавать знаки и завыло на одной ноте, заставляя онеметь уже всё тело, застыть подобно зайцам, навострив уши. Чтобы в следующую секунду оставить их дезориентированными.       Вскрик.       Прозвучавший прямо позади девушки вскрик стал раздаваться звоном в отвыкших от звуков ушах, сбив все мысли разом, разрушив и так слабую надежду на готовность. Она лишь молча смотрела, как сослуживец всего в двух шагах от неё присел на колени, ломанными движениями будто пытаясь достать что-то из груди, и упал лицом в песок. Враз тело сковал холод, в то время как алое пятно медленно, тягуче, расползалось по одежде, будто клякса от чернил на бумаге.       В ту же секунду послышались выстрелы спереди. Из башни высовывались лишь кончики автоматов, чёрными кольями смотря на испугавшихся юнцов. Открылся огонь, вмиг сокращая число солдат, пока те не пришли в себя.       Кто-то сразу собрался, направив дула в ответ, стреляя почти вслепую в сторону спрятавшихся за каменной оградой окна негодяев, кто-то в спешке перезарядил оружие, едва не роняя его, и тут же из-за резких движений становясь мишенями, а кто-то и вовсе не мог прийти в себя, поочерёдно крича имена погибших, пытаясь отдать приказы, слепо размахивая автоматами, сняв каску и прикрывая ими грудь, больше опасаясь получить пулю в сердце как первый упавший наземь солдат, не задумавшись о том, что получать пулю в голову куда вероятнее.       После первой волны, когда нужно было перезарядить оружие, они спрятались за стенами, укрывшись за поворотом. Командир беглым взглядом прошёлся по отряду, отсчитывая за секунды потери, глазом не поведя увидев ужас, и на миг нахмурился. — Двенадцать осталось. Пришёл ответ от команды три, четвёртые ранены, первые и вторые не отзываются. В южной башне двадцать противников, по моей команде перебираемся к ограде со стороны башни. Первый ряд — ваша задача сокрыть верх, остальные удерживают стандартную позицию. Строго по моей команде выдвигаемся.       Отряд тут же выстроился в три ряда, выставив перед собой автоматы. Заместо страха пришло осознание, что отступить не получится. Бей или беги вытесняется строгим «соблюдай команду или умри». Не владея своим телом, они следовали за командиром, подгоняемые страхом и резкой суровостью. Враги вновь затихли, перемещаясь в другую точку для атаки, у них были всего мгновения. Держа на прицеле окна, первые защищали тех, кто должен был забраться на ограду. Второй ряд, что забрался в первую очередь, с бешено колотящимся сердцем направил оружие за стену, ожидая каждое мгновенье, что их могут тут же подстрелить, прогибаясь низко к каменной кладке.       Андайн забралась первая, пластом расположившись на стене и едва выглянув вниз. Пуля тут же пролетела перед лицом, она вскинула подбородок и вновь скрылась, чертыхнувшись, и не глядя, ориентируясь на примерное направление пули, выстрелила в ответ. Раздался выстрел, прикрытый заглушкой, и солдат снизу сдавленно захрипел. В ответ раздалось свыше десяти выстрелов. Пара солдат рядом, не успев среагировать, свесились вниз, упав обратно, оставив за собой лишь алые подтёки на яркой кладке. Ещё выстрел, едва не перебросивший девушку вниз от отдачи — ещё вскрик, уже ближе.       Не видя, лишь слыша, она принялась стрелять. В голове крутилась единственная мысль о том, что забраться сюда было ошибкой. И страх, просевший горечью в горле, что благими словами поливали её идею сюда сунуться.       Ещё вскрик. Её бывшая соседка упала вниз к ногам врагов, получив пулю в лоб, что сопровождало собой треск и запах огня совсем рядом. Ещё выстрел вниз. Ответный металлический звук перезарядки.       Не известно сколько прошло времени с начала этого обстрела. Каждый раз, чуть выставляя руки, она ожидала жгучую боль, но вынуждена была вновь и вновь перекидываться, дабы суметь выстрелить. Никто иной сейчас не сумеет. Бойцы снизу, судя по звукам, вели битву с теми, кто всё же показался из окон. Она в ловушке. Сзади ей могут прострелить спину из окон башни, в которую она пытается пробраться, а спереди схлопотать пулю в лоб от тех, кто под ней всего в нескольких метрах, беснуясь и прыгая ввысь в попытках достать подобно шакалам, учуявшим слабую жертву. Плечо заныло, получив первую касательную, но не сильно кровоточило, чтобы в действительности мешать.       Но тут командир, поняв то, что зря пытался отправить бойцов наверх, приказал спуститься и зайти с другой стороны. Девушка ползком, едва шевеля коленями, скатывалась по припорошенной песком и кровью стене вниз, ощущая, как половина тела свесилась, проследив, чтобы все солдаты спустились вниз, и из последних сил сбросила гранату через ту сторону. Раньше было опасно, так как могло задеть стены под ними и тогда бы они были погребены под обломками камней, рухнув с высоты на врагов, убившись вмиг. Но не учла того, что они ещё не разобрались с стрелявшими из окон.       Лишь только она успела рывком перекинуться вниз — раздался взрыв. Ударная сила покачнула стену, снеся основание. Часть обвалилась, рухнув на стоящих снизу, но из-за опрометчивого поступка появилась первая дыра. Первая дыра, через которую те, кто был снизу, мог проникнуть к ним, зажав меж двух огней.       Из этой дыры, точно крысы из нор, стали выглядывать с длинными носами-автоматами враги, без промедления попадая в солдатов, почти и не прицеливаясь, уже с рождения обученные держать в руках оружие. В ответ на них сыпались пули, ещё хоть как-то контролируя появившуюся воронку в сам ад, из которого выползали эти бесы. Крики смешались, громкие команды уже смешались на периферии, застилая взор беспорядочным шумом. Глушители уже стали бессмысленны и были отброшены. Их уже рассекретили, так что излишняя медлительность из-за сдерживания патронов была им не на руку. Командир вёл их, стараясь оттеснить противников, но они были очевидно окружены. Да, многие погибли от взрыва, но так же многие и остались, и они столпились у дыры, тут же заменяя упавших замертво солдат, как рой мух собираясь чёрной бесконечной тучей.       В какой-то момент, когда Андайн подстрелила наглеца, получив удар в рёбра, отлетела на добрые три метра. На миг в ушах засвистело от боли. Тупая боль ощущается куда ужаснее в отличии от острой, так как она будто замораживает всё тело, сжимаясь в тугой ком, на месте же удара ощущаясь так, будто с неё срезали кожу. Сапоги врагов были с чуть шипастой подошвой, с металлическим обручем дабы при драке как можно больше навредить. Винтовка отлетела в сторону, приземлившись где-то позади. Щёку больно обожгла земля с маленькими камнями, что истесали кожу. Даже ладони, выставленные назад, не спасли от удара. Бок заболел сильнее, и она стиснула зубы, не взирая на отчаянную боль приподнимаясь на локти. И впервые, пока ещё в ушах звенело, она осмотрелась. Собственный выдох показался ей оглушающим.        Стоящие на ногах солдаты давали отпор уже и в рукопашном бою. Появился туман, пыльное облако от отчаянной борьбы, поднимаясь от резких движений. Запах огня стал отчётливее, крики смешались с тяжёлыми и хриплыми воплями, с дребезжанием проходящими по стенам. И когда она ощутила ещё один запах, более свежий по сравнению с тем, что был при первом шаге в эту проклятую крепость — осознала, что вся эта темень, эти проступающие в пыли силуэты, эти лежащие среди патронов и грязи комья — тела уже убитых. Только сейчас она поняла, что уже два часа бьётся рядом с трупами, что запах смерти полностью пропитал их ряды.       Она не была готова к тому, что погибнет столько людей вокруг. Она привыкла рисковать своей жизнью, но смерть в лице других людей, простая и настигающая в лицах сидящих рядом с ней когда-то, и была ей прежде чужда. Андайн с впервые зажёгшимся в разуме ужасом смотрела, как на землю падали новые тела. Только закончив, разобравшись с теми, кто выглядывал из окон — тут же были едва не погребены под новые взрывы и выстрелы прибывающих и прибывающих воинов из-за стены. Те не торопились наполнять собой всё кругом, разумно понимая, что в слепом поединке могут подстрелить и своих, потому ждали, выматывая, чтобы когда закончились боеприпасы — нанести удар, сокрушить и поставить на колени, дать увидеть и ощутить весь ужас происходящего в глазах ослабших.       В голову прострелил единственный план спасения. Девушка осознала, что иного выхода нет. Она хотела быть героем, она будет им. Командир что-то кричал про подкрепление, но Андайн понимала — не успеют спасти оставшийся десяток. Взяла гранату из ставшего скудным арсеналом, увидев что осталось не более двадцати патронов, проигнорировала суровый оклик, и рванула в сторону стены.       Она уже видела, как забрасывает гранату в сторону дыры. Как те из-за большого скопления не могут никуда деться, как они взлетают от ударной волны, как их опаляет пламя. Уже ожидала услышать, что «она одна справилась с целым войском», уже ощущала гордость от того, какой подвиг собирается осуществить, и как останется хотя бы десяток знакомых в живых благодаря её жертве.       В следующий миг, ушедший на осознание, что она подобралась достаточно близко и осталось лишь выдернуть чеку, она услышала выстрел. Глаз опалило болью.       Упала, не добежав всего метр. Не хватило двух несчастных секунд. Так опрометчиво надеялась, что они растеряются и ничего не предпримут.

***

      В этот момент Андайн сморщилась, потерев спрятанный за повязкой повреждённый глаз, и чуть приподняла её, давая увидеть ставший розовым месивом шрам на месте глаза с разодранной кожей. Хоррор вздрогнул, сумев рассмотреть жуткий отпечаток прошлого, когда та поправила повязку, и как ни в чём не бывало усмехнулась. Она, уйдя в рассказ, пусть и не особо подробный, о первой битве и не заметила, что тот сел ближе. Между ними был всего один широкий прыжок. — Ты говорила, что тебе было всё равно на остальных. Но в битве ты подумала в первую очередь о том, как их спасти. Ты ринулась в бой, позабыв о себе. — Да, возможно — она чуть пожала плечами, на миг бросив взгляд на часы. Прошло почти двадцать минут. И встала, размявшись — я могу рассказать, что было дальше, во время работы. Если ты хочешь. Обещаю не особо сильно вдаваться в подробности о поле боя, однако же могу рассказать кое-что интересное.       Хоррор был согласен даже на неинтересное. Она раскрылась, призналась в собственном высокомерии, и сейчас, судя по тому, как она заботится обо всех сейчас, что-то заставило её пересмотреть свои взгляды. Или кто-то…       Он тут же поднялся вслед за ней. Подошёл к своему бревну, взялся за топор, и дождался, когда на него посмотрят. Девушка, словив ожидающий взгляд, вновь задумалась. — Альфис тебе когда-нибудь рассказывала о том, как мы познакомились? — подумав, что она таким образом даёт себе эмоциональный отдых перед описанием чего-то жуткого, отрицательно покачал головой. Хотя, по правде, механик ему только вскользь поведала о том, как обучалась в школе на механика и как они с Андайн приехали на ферму вместе, но не о их встрече — отлично. Думаю, она могла что-то опустить из того, насколько на самом деле она гениальна, так что я похвалюсь за неё — и подмигнула вновь, вызвав впервые слабую тень улыбки на свои слова.

***

      Говорят, что при пробуждении в больницах сразу же обращают внимание на силуэты людей и голоса вокруг. Мы слышим, как нас зовут, мы видим как над нами склоняются чьи-то лица и тут же вспоминаем тех, кто говорит с нами.       Андайн ощущала себя так, будто просыпалась от очень долгого сна. Или воскресла, тут скорее осуществляется второй вариант. Она смотрела в белый потолок, видела кругом белые стены, казалось бы, видя всё идеально. Только отчего-то ощущалась сильная боль в висках, да свет не резал так сильно, как обычно описывают.       Кругом была тишина. Словно под толщей воды, уши заложило, блокируя собой пищащие звуки работающих приборов. То, что должны быть приборы — она не сомневалась. В каждой похожей белой палате должен быть прибор, считывающий жизненные показатели. Ну, по крайней мере, так показывают в фильмах.       Мысли отчего-то не хотели подкидывать картину событий. Она понимала, догадывалась, что что-то должно было произойти, отчего она в палате. Но воспоминания всё не приходили, позволяя лишь думать о том, что должно её окружать, медленно погружая в реальность.       Так болели глаза. Нестерпимо, будто их выжигали огнём. Отвратительное чувство, особенно когда сил поднять руку и дать себе затрещину, чтобы отвлечь от этой боли новой, или хотя бы прикрыть рану наверняка холодной ладонью, не было от слова совсем. Но и прикрыть глаза отчего-то не получалось. Будто веки тоже застыли, не давая ни моргнуть ими не повернуть куда-то взгляд, словно были из воска, словно не подчинялись ей.       И лишь спустя вечность, когда совсем уж наскучил этот гул крови в ушах, что так же называется «шумом моря», осознала то, что глаза не закрываются по простой причине: она их даже не открывала. Она будто видела комнату, видела белую тумбочку, но лишь позже осознала, что ни одной тени, ни отблесков от окна.       Она, пусть и не верила в загробную жизнь, перепугалась что откинула коньки. Это сияние, белизна не может быть реальной. Это теперь стало чётко биться в голове. Страх охватил тело. Она, казалось, задрожала, но при этом явственно чувствовала, что тело не движется. Андайн пыталась встать, хотя бы пошевелиться, ощущалось так, будто тело подкидывалось вверх, но простынь под ней не шелохнулась, что указывало на абсолютное отсутствие воздействий на окружающее её пространство. Дышала будто не она, шевелилась не она, и даже мысли стали вновь отходить куда-то вдаль, не принадлежа уж более ей.       И в тот момент, когда она хотело закричать, хоть издать звук в подтверждение того, что жива — глаза наконец подчинились, приподняв веки.       Теперь белая палата действительно казалась ей яркой. Но уже виднелись всполохи серого, чуть более тёмного и жёлтого цвета. Веки хотели вновь закрыться, оставив её в той пустоте, но девушка воспротивилась, едва ли не в панике, желая пальцам заставить их оставаться открытыми, смотрела в никуда. Фокусируясь на нечётких силуэтах, ощущая резь от подсыхающей поверхности глаза, что причиняло ещё больше боли и добавляло тошноты. Но хотя бы цель увидеть, доказать себе, что жива, была достигнута.       Через одну вечность она ощутила, как к щеке приложили что-то тёплое, и глаза ощутимо закололо от направленного прямо в зрачок света, посылая новую боль. Но сил отодвинуться не было. Уши подрагивали, явно улавливая что-то. И она напрягла и их, уже поняв, что расслабленное состояние не даст ей сосредоточиться на окружавших её звуках.       Вроде, она слышала чей-то голос. Тот самый момент, когда врачи спрашивают о состоянии? А что такое состояние? — Вы слышите меня?       Так хочется спать. Почему ей нельзя было закрывать глаза? Сейчас так хочется расслабиться. Но отчего-то был страх. Страх того, что если она сейчас уснёт — случится что-то плохое. Она не могла понять, что именно случится, чего именно она боится. Просто ощущала, что ни в в коем случае этого нельзя делать. — Отлично! Старайтесь оставаться в сознании, ещё немного!       И тут же ещё больнее резанул по отвыкшему от света фонарь. Зрачок будто заполыхал, пронося вспышку боли. Но сил на то, чтобы попросить убрать его или хотя бы зажмуриться — не было.       Но эта мимолётная вспышка сыграла свою роль. Мозг снова заработал, среагировав на раздражитель, и с каждым мгновением мысли стали формироваться, уже давая понять, что ей в глаза наконец-то не светят фонариком, а в руку вошла тонкая, острая игла. — Вот так, у вас почти получилось. Просто слушайте мой голос, сосредоточьтесь.       Андайн наконец смогла понять, что находится не на поле боя. Вокруг была не полнейшая тишина. Постепенно сквозь пелену стали раздаваться писки приборов, стала ощущаться тяжесть в руке, в которую и воткнули иголку, пуская течь по венам лекарство. Сумела ощутить жёсткий матрац под спиной и клеёнку на нём, явно скользящую под кожей.       А напротив сидело пока ещё смутное жёлтое пятно. Как ярко. Как настоящее солнце. Спасительное солнце в этом белом, холодном, жутком пространстве.