Я помогу тебе жить

      Довольно забавно, как враз может поменяться жизнь. Как круто может измениться наш характер, мировоззрение, взгляды. Порой достаточно лишь пару минут поговорить с кем-то, даже незнакомым, чтобы осознать нечто важное, разобраться в себе и своих истинных стремлениях. И потому так важно порою сменить окружение, сменить, скажем так, говорящего.       Бывает, что ты следуешь за кем-то, тянешься к нему изо всех сил, не видя настоящее положение дел. Что ты ему не нужен, что к тебе перестали тянуться ответно. Ты рвёшься, поддерживаешь его, обжигаясь и получая раны о колючий характер. И оттого так важно поговорить, просто поговорить, с кем-то другим. Понять, что общение бывает приятным, что тебя не должны топить в ненависти и мраке ко всему, что ты тоже можешь иметь своё мнение в разговоре, что это нормально — когда есть различия во вкусах и взглядах, что можно обойтись без принижений. Что можно обходиться без ссор и удерживания шантажом «ты от меня уйдёшь, я знаю, потому что я никому не нужен», давящего на совесть. Что порою рвение не всегда полезно и нужно. На время перейти к другому кругу общения, просто чтобы сравнить и понять — а нужно ли тебе это. И так сумеешь быть счастливым, найдя единомышленников, тех кому интересно с тобою проводить время. Нужно лишь не привязываться подобно лозе к кому-то, чтобы не заставлять сердце биться в унисон с чужим, причиняющим лишь боль, отбирающим твой ритм, сбивающим его всеми силами, знающим что ты не отпустишь не смотря ни на что. Потому что ты показываешь слишком рьяно, как сильно зависим от этого человека, и насколько сильно способен вынести всю боль, причиняемую поначалу словами, что набирают каждый раз остроты, а после и поступками. Наблюдает, как сильно может играть на обещании быть рядом.       Андайн, сколько себя помнила, придерживалась главного правила. И это правило всегда спасало от всех бед, действуя вне зависимости от того, какая личность стоит перед ней. Не смотря на индивидуальность каждого живого существа, она всегда использовала этот запрет для себя, и исход всегда был хорошим. Ну, насколько можно считать хорошим вечное одиночество. Но ей было спокойнее осознавать, что её жизнь будет зависеть лишь от неё. Что не нужно жить ради чьего-то мнения, можно поступать так, как пожелаешь.       Это правило — никогда не привязываться. Чем меньше ты привязываешься к кому-то, чем меньше тратишь частицы своей души на переживания о ком-то — тем проще делать шаги. Некому тебя корить, некому завидовать, некому пытаться остановить. Ты предоставлен, по сути, сам себе. Не нужно притворяться, нет смысла льстить и лицемерить.       И она твёрдо ступала по жизни с этой позицией. Ровно до того дня, когда оказалась подстрелена из-за своего раздувшегося эго. Так её врач и назвал это «безрассудное действие зазнавшегося солдата». Не подвиг, не попытку, а жестокое ограничительное «действие». Не примешивая оправдывающее «я думала», «я хотела», оставляя во внимании лишь то, что это было необдуманно.       Лечащий врач, кстати, только это ей в первый день и сказал. И именно этот монстр заставил её пересмотреть своё отношение ко всему живому уже в первый вечер.       Оказалось, что она действительно не успела добежать и её подстрелили. Многие бойцы погибли, но подмога прибыла всего через минуту после её проступка, и именно благодаря помощи, новым солдатам, сумели пробиться. Бандитов арестовали и отвели на допрос. А истекающую кровью сумел подлатать полевой врач.       Альфис, так звали молчавшую, жестоко констатирующую её глупость ящерку, сумела пробиться к ним вместе с подкреплением. Она же и занялась её раной, прямо там, посреди боя, на удивление сумев безопасно извлечь пулю. Каким образом смогла вытащить её так, что кровь не попала и не залила всё внутри, а порох и иные вещества не стали неприятным последствием — не отвечала. Как и то, почему эта пуля не задела мозг во время такой операции.       Эта холодность поначалу воспринялась Андайн абсолютно незначительной. Хотя бы не пришлось лишний раз стараться поддерживать бессмысленный разговор. И такая позиция «необщения» была почти до обеда. Но очень скоро ей надоели писки приборов, когда так близко находился кто-то, кто мог разбавить эту тишину пусть и раздражающим, но всё же достаточно громким чтобы убрать этот шум, разговором. Да хоть пустым и бессмысленным, но должно немного сбавить монотонный шум. Однако на подначки не велись, и спустя десять минут тихо пообещали вколоть снотворное, чтобы пациентка не буянила. И, что возмутило солдата до глубины души — даже не повернула голову в её сторону, общаясь строго через спину. Сохраняя обыденную, присущую всем врачам, холодность к пациенту. Строгая безучастность к тому, что не имеет отношения к болезни. Впервые это не понравилось неразговорчивой обычно девушке.       К обеду уже проснулось раздражение. Проверили диагностику, проверили повязку, наличие тремора, и сели кормить. Руки у пациента тряслись, так что врачу пришлось кормить её самой. От долгого, первого в жизни игнорирования Андайн даже на миг хотела отворачиваться от ложки подобно дитя, чтобы её начали уговаривать. Впервые в жизни не она игнорировала, а её! Неслыханно! Обычно она воспринимала чужую речь как раздражающий фон, который иной раз приходилось слушать чтобы совсем не заплыть в одиночестве, и прежде не искала разговоров без причин. А тут такой холод. И это начало подогревать интерес. Уже не из желания поболтать, а из желания сломать эту преграду продолжала, пусть и бесплодные, но попытки вывести на диалог. Появилась цель всё же вырвать как можно больше слов от поменявшей роли взаимодействия ящерки. И потому даже хрипло дразнилась, сыпалась колкостями, лишь бы что-то ответили. Каждое слово причиняло ей боль, губы казались постоянно сухими, пусть их заботливо и смазали чем-то приятно-водянистым, однако это не помешало ей пробовать снова и снова.       Но в ответ лишь молчание, строгий взгляд и обманчиво-ласковое обещание подавать ей детское питание, раз она ведёт себя как малютка. А после этой фразы так раздражающе-издевательски стёрли остатки пищи ложечкой с уголков губ. Будто сама не могла сделать этого! В ответ на тихое рычание и щёлкнувшие острые зубы усмехнулись, погрозив пальчиком.       Вечером, изрядно вымотавшаяся морально от непривычного лежащего положения тела, уже спокойно смотрела, как уставший врач, обойдя всех пациентов, вновь села на стул, что удивительно — находящийся недалеко от её койки, доставая кучу бумаг, и начала задавать вопросы. Короткие, стандартные, чтобы узнать дальнейшую судьбу в армии. Интересовалась, куда будет следующая миссия, через сколько дней она сможет выйти из палаты — и пусть ей, наконец-то, отвечали, но выходило всё по делу, сухо. С каждым ответом было всё больше видно, что девушку потряхивает, что она уже не так устойчиво сидит на стуле, как-то сжавшись. Будто что-то натворила и ждёт, когда это заметят невероятно педантичные командиры. Может, в документации поздно заметила ошибку, уже сданную на проверку, или лекарства задерживаются, а спрос как всегда с первых попавшихся врачей, а не службы доставки. В любом случае её по головке точно не погладили, вот и сидит насупившаяся, мрачная.       Под конец Андайн, ранее крайне редко проникающаяся чужими проблемами, в который за сегодня раз окликнула врача, что уже вторую минуту смотрела в бумагу, явно даже не читая карточку пациента. — У тебя всё хорошо? — осеклась, услышав в своём голосе нотки беспокойства, нахмурилась. Но слова уже вылетели, и, вроде, на неё обратили внимание. — Ничего интересного, что могло бы быть востребовано для солдата — безучастно, на автомате, но в то же время будто с обидой произнесла, смотря в глаза непослушно усевшейся вновь на койке, и поправила очки, на миг посмотрев на повязку. Проверила в очередной раз, хорошо ли держится на чуть скользкой коже амфибии пластырь. За день она поправила повязку по меньшей мере девятнадцать раз. Удивительно часто.        И пусть для неё останется секретом то, что бинт впитывает эту жидкость и наоборот должен лепится как мокрая ткань к коже — плотно и отчётливо обволакивая, и это просто кто-то неусидчивый каждый раз, стоило ей отвернуться, дёргал за край повязки, дабы обратили внимание и хоть бы раз раздражённо рыкнули. — Но, быть может, я попытаюсь понять? — не смотря на рекомендации лежать на койке смирно, уже подогнула под себя ноги, облокотившись спиной о стену позади себя, развернувшись целиком к собеседнице. Наконец-то разнообразие. Остаётся надеяться только, что сейчас не пойдут рассказы о несчастной увядшей любви или же плохо покрашенных волосах. Вот очень сильно надеется. Хотя уже постепенно становилось всё равно. Пока та настроена говорить — стоит вытянуть как можно больше. А после посмотрит. Может уже завтра будут щебетать, сменяя собой надоевший писк.       Альфис приподняла бровь. Увидела, как внимательно её слушают, и развернулась на крутящемся стуле. Задумалась, принявшись сканировать взглядом, ища подвох, ложь или шутку в чужих, даже не мигающих глазах. Почему бы, собственно, и нет? Что она теряет, рассказывая о своих любимых технологиях? Уж она никогда не была против поболтать. Просто не с кем. Вот, даже её ручка слышала больше, чем какой-либо монстр. Та хоть не упрекнёт в слишком замудренных выражениях. А раз сегодня эта пациентка так активно лезла (огромных усилий стоило сдержаться и не заклеить рот пластырем, или же добавить под видом витамин чего-нибудь расслабляющего, желательно усыпляющего, в капельницу), так пусть. Быть может та, как незнающий о технологиях (по крайней мере, не столь углублённо) захочет послушать о магии механизмов. Положила руки на подлокотники, устроившись удобней, и начала рассказывать.       На удивление обеим девушкам, разговор вышел очень даже познавательным, интересным, и включал в себя их мысли. Так оказалось, что врач — она же и механик, смогла извлечь пулю из глаза Андайн с помощью роботов, что изобрела давным-давно. Они были крошечными, из хорошего металла, достаточно проработаны, без лишних механизмов. И сегодня прибыл новый солдат с пулей глубоко в мышцах. Пуля раскрошилась, и пинцетом было попросту ничего не достать. На предложение принести свои изобретения для микрохирургии и с их помощью проникнуть через мышцы к осколкам отреагировали по-злому, нагло рассмеявшись с «глупого предложения фантазёрки» и отказались. Пациент погиб при хирургическом вмешательстве спустя пять минут после начала операции. Скальпели не смогли добраться до осколков без создания новых травм, пинцет подхватил не то что нужно — и вот уже скоро в морг вывезли новое тело. Потому что «технологии глупо применять в медицине», «эти роботы больше пригодятся для разведки».       Альфис, распыляясь, уже не особо выбирала выражения, пару раз добрыми словами поливая и начальство. Ударения в словах стали подскакивать, шипящие появляться чаще, порой та шептала ругательства на другом заковыристом языке. И Андайн прониклась возмущениями. Слушала, впервые, растопырив уши. И точно так же посылала ещё дальше обидчиков. Хоть кто-то осмелился выразиться о снобах — командирах, не боясь, что мнение донесут, с радостью сгонят с тёплого местечка.       Дело было не в эстетичности повествования, пусть всё звучало как запланированная речь за счёт чёткой структуры с использованием интересных, поистине красочных выражений, а эмоциональности. Было едва ли не осязаемо то, что всё это копилось и проговаривалось себе очень и очень долго. Порой врач выдыхал, будто сильно уставал от самих мыслей, от неблагодарности научных деятелей, от своих же неоправданных ожиданий. И она признавалась в том, какие ошибки совершила. Не скрывая, не пытаясь себя оправдать, выкладывая начистоту о том, что когда-то возвысила себя, свой ум. Пожимала плечами, улыбаясь самой себе, будто даже забывая о собеседнице. Вела себя свободней с каждой минутой, из сухих фраз перейдя в едва не поэтичные предложения.       Андайн увидела в ней себя. В своих попытках доказать что-то, в нежелании обращаться к кому-то иному за помощью, презрение к большей части общения с снобами. Даже не знала, как смешно они выглядят со стороны: «ненавижу разговоры», «да, я тоже» и обсуждение этого на протяжении четырёх часов. Да, они не любят общение. Вот ни разу за этот вечер.       И лишь когда уже укладывалась спать, по наставлению доктора, пришло осознание — она тоже участвовала в диалоге. Она отвечала, вставляла комментарии не потому что возникала необходимость в ответе, а потому что слова едва ли не слетали с языка первее тормозов, давая выражать свои мысли, и это было сшибающим из колеи. Не пыталась просто заполнить пустоту или проявить необходимую вежливость. Это было по её воле. И всё время, абсолютно каждую секунду, что-то ощущала. То гнев, то непринятие, то удивление. Иной раз усмехалась, едва ли не выплёскивая горделиво «так им и надо, ай молодца!», и на миг, да что с ней сегодня такое, чуть не положила руку на плечо врача!       Поймав себя на том, что едва не совершила столь странное прикосновение, уже даже чуть протянув её — впала в осадок, не проходящий даже после пробуждения. Альфис, видя, что солдат думает о чём-то, странно поглядывая, не трогала. И это ещё больше погрузило в размышления. Ощущалось это как нечто приятное. Ей позволили побыть одной, поняв необходимую передышку, приняв это. О ней… Позаботились?       От пришедшей в голову мысли дёрнулась, будто воду, стряхивая ненужные слова. Она повредила рассудок, не иначе! Может, всё же пуля сыграла свою роль и какое-то повреждение, не в обиду врачу, всё же осталось? Невозможно допустить ту мысль, что общение действительно… Желанно?       Куда проще было находиться одной. Но не слушать чужих речей о пустом, не упускать возможность выразить своё мнение, оставить свой отпечаток в чужих словах, пропустить через себя историю и понять, как бы ты себя повела в такой ситуации — оказалось, на удивление, занятным опытом. Узнав о девушке чуть больше, проследив историю становления механиков — впечатлилась. И ощутила сильное сходство с нечто томящим в груди.       Это как читать книгу о персонаже с похожими проблемами. Ты читаешь о ком-то, убеждаешь себя что просто следишь за выдуманным героем — и невольно, находя сходства, прослеживаешь его путь. Следишь за проблемой, находишь решение в тексте, и «внезапно» озаряешься, что можно исправить что-то таким способом и в реальности. Что, чёрт возьми, «это же вылитая я в тексте! О, и я так же переживаю об этом, ну-ка, как ты выкрутился, бедолага», подобное может помочь.       Андайн была уверена, что это была просто маленькая слабость. Подумаешь — поговорили. Ей нужны были ответы о том, что ожидает её после реабилитации. Ведь она крупно облажалась. Не послушалась командира и подвергла солдат опасности. Так же потратила припасы, сломала стену что повлекло к окружению, заманив всех этим в ловушку, и за уже одно из действий её по головке не погладят. И ей просто стало интересно, кто будет её новой соседкой заместо погибшей у стены. После просто стало любопытно, какие ещё были изобретения у, чего скрывать, действительно гениального механика. Ну а дальше как-то случайно вышло рассказать о приюте и о поступлении, но это уже чтобы отплатить историю своей историей. Ничего иного. Ведь… Так?       Это всё просто от скуки. Ей ведь не принесли книг или телефона, чтобы не напрягать глаза, вот она и решила хоть как-то развлечься. Ведь не может ей понравится общаться? Ей всё ещё никто не нужен. Она и сама справится со всем. И чтобы доказать себе это — будет как обычно относится к собеседнику. Проигнорирует, раздражённо закатит глаза, давая понять таким образом, что это им нужно общение, а не ей. А уж после как пойдёт.       И вся уверенность полетела к чертям, стоило ящерке тихо, тайком, принести ей чашку кофе, что не приносилось в палату к больным, и «совершенно не заметила» того, что кто-то из сослуживцев принёс больной маленький кинжалик, что можно было крутить между пальцев для развлечения, хитро улыбнувшись на тихий металлический лязг. Ведь сослуживец так старательно завернул кинжал в свой носок, так испугался, когда выронил его на пол, и «совершенно беспалевно» спрятал его за спиной больной, просто чтобы подправить подушку девушке, что было бы кощунством развернуться и тихо так, вкрадчиво, прошептать из-за спины «ай-яй -яй, что же это тут у нас». Хотя искренне желала. И, поймав в момент приношения игрушки взгляд лежащей, показала пальцем «тс», едва не смеясь с стремительно бледнеющего, родившегося с не из того места руками. И именно этот огонёк веселья и хитрости в чужих глазах как-то быстро заставил намерение сдуться. Поймать себя на том, что засмотрелась. Осознать, что не получится быть как прежде, не сейчас.       И когда сели вечером для разговора — она будто на автомате улыбнулась. Тут же нахмурилась, правда, не ожидая от себя такой реакции, но на это удивительно не указали, принявшись радоваться появившейся эмоции, а просто начав расспрашивать о том, что её сподвигнуло пойти в армию.       Андайн было непривычно что-то рассказывать. Уже вчера себя прокляла сто раз за то, что поведала о себе, поддавшись чужим откровениям. Было странно открыто обсуждать что-то из жизни, не опасаясь быть непонятой. Это было похоже на манипулятивность. Казалось — вот вот рассмеются с её рассказа, и заговорщески достанут всё это время включённый и записывающий диктофон, чтобы отнести его к командиру или барышням из их отряда, дабы после вдоволь посмеяться. И эта параноя мешала как следует расслабиться. И, в моменты осознанности, когда понимала что вопрос откровенный, требующий от неё слишком много личного, старалась отвечать сухо и кратко. — Просто — пожала плечами, откинувшись на подушки. Глаз, благодаря обезболивающим, почти не беспокоил, оставляя лишь мигрень и пульсацию во лбу, от чего часто приходилось облокачиваться обо что-то, покуда не свалилась от усиливающейся боли — хотелось куда-то податься. И показать всем, что я могу. — Ты не похожа на ту, что желает мировой известности — Альфис наклонила чуть вбок голову, подняв бровь. Она же сидела на своём стуле, облокотившись полностью на спинку, не доставая до пола и оттого выглядя даже забавно. И вновь принялась сканировать взглядом из-под чуть приопущенных очков — скорее будто пытаешься доказать что-то себе. — Хей — девушка нахмурилась. Лезвие, что она крутила в руках, тут же остановилось, остриём указывая на стену позади — я не из тех сироток, которым нужна любовь потому что — тут же сделала писклявый голос, и указала остриём уже на Альфис — я маленькая бедная девочка, которую никто не любил и она пытается показать всем, что зря, и что она на самом деле миленькая аки чёртов ангелочек, что готов принять нимб и крылья и спасать весь мир — тоном «я надеюсь, ты не скажешь нечто подобное, иначе у тебя будут большие проблемы» выделила последние слова. И удивилась, когда в ответ усмехнулись и лукаво сощурились. — А разве нет? Хотела бы быть солдатом — слушалась бы командира, чтобы стать достаточно хорошей в бою. Хотела бы быть командиром — почерпнула бы знаний от него и крутилась рядом, дабы в будущем сумела повести и своё войско. Ты не хочешь служить. Ты желаешь просто пойти туда, где лучше всего сможешь доказать себе, что достаточно сильная. Что тебе все преграды нипочём. И совсем не ожидала того, что всё это не игра, и в любой миг можно словить пулю в лоб — и видя, как опасно зажглись чужие глаза, как приготовились всё опровергать дабы не сочли за вздувшегося от эга павлина, примирительно подняла ладони вверх — я не осуждаю, сама думала что умнее всех. Просто не обманывай хотя бы себя, а? Бесполезная трата времени, уж поверь. Куда лучше будет понять самой, что тебе нужно, чем потом жалеть что вся жизнь прошла мимо и теперь уже некуда податься. Потом уже, поняв, что ты не счастлива — поймёшь что и уйти будет стыдно. Я не буду тебя ни на что настраивать, думай сама чего хочешь от себя. Но попробуй хотя бы подумать.       На несколько минут между ними возникла тишина. Альфис задумалась, смотря куда-то в потолок, крутя по привычке ручку, чей колпачок был явно не раз опробован на зуб. Андайн же потрясённо смотрела на неё, так и проглотив готовящиеся вырваться ругательства о наставлениях и нежелании прислушиваться к проповедям, да вот только указание о том что её не собираются учить как жить, а просят лишь разобраться в себе — быстро, как пузырь, сдуло в ней желание препираться. Хотела бы сказать «мне не нужны твои советы», да вот как раз таки поняла, что теперь не прочь была бы послушать их, запутавшись.       И даже спустя пару дней, когда её выписали, думала. Думала, бродя по своей комнате, по лесу. На тренировках, получив разрешение вернуться (конечно же, после знатного нагоняя, пусть и сдержанного рамками закона) уж более не торопилась выходить первой из строя, а присматривалась к окружающим. И многое заметила. Услышала из разговоров, что порою и не скрывались. Впервые за долгие годы замолкнув, замерев.       Отдать свою жизнь армии походит на всеобщее помешательство. Да, было время, когда нужно было примкнуть к армии, чтобы защитить страну. Чтобы выжить. Конечно же, есть те, кто пришёл ради этого. Дабы быть полезными той стране, которую они любят, которой гордятся, желая процветания. Показать в общей массе, что они непобедимы. И они, именно эти люди, никогда не будут навязывать свои взгляды другим. Не будут говорить «иди в армию, так как здесь тебя научат быть лучше», так как они не сколько опираются на свои личные качества, сколько на цели помочь стране. Они приходят не потому, что статус солдата нынче моден и крут, а потому что чувствуют важность этого, осознают своё желание. Они будут говорить, что рады послужить стране, а не показывать «сколько раз я смог отжаться». Это корыстная цель сделать себя лучше в чьих-то глазах.       Они не будут кричать о том, какие они молодцы, из каждого угла, воображая себя лучше всех. А бесхребетные будут превозносить их так же показушно, создавая из них кумиров. «Ой, он так посуровел в армии и стал красавчиком», «ты видела, какие у него бицепсы? Не зря там подкачался», «ты посмотри, как он выглядит в этой форме! Так притягательно и круто». Не замечая взгляда, сурового и понимающего, что готовы на всё ради защиты, предпочитая кривляющихся и показушно принимающих разные позы с винтовкой своих лжецов-кумиров.       Каков процент того, что люди в армии делают это не ради тщеславия? Не ради того, чтобы показать «воон тому придурку, что я не разбилась после разрыва отношений, а стала сильнее»? Не показать ради чужого восхищения, что «я не закончил жизнь после травмы и пошёл туда, что сложнее всего реализовать вне зависимости от того, нравилась ли мне эта деятельность так как это хорошо набирает просмотры»?       Андайн не знала, к кому из них относится. Она любила, безусловно любила свою родину. Но поэтому ли она пришла сюда? Сознание приготовилось всё отрицать. Ведь так не принято — рассматривать себя и с плохой стороны, объективно и сурово. Сжала зубы, мысленно дав себе пощёчину для отрезвления, и продолжила размышлять.       Она хотела податься куда угодно. Просто потому, что не знала чего хочет от себя. Оттого, что хотела доказать… — Чёрт! — удар по столу будто пытался вновь запечатать за каменной преградой мысли. Но они уже прорвались.       Она хотела показать всем, что никто ей не нужен. Что все могут посмотреть после и сказать «вау, а зачем нам общение? Вот она как доросла, зачем нам продолжать разговор и быть милыми с людьми?». Хотела показать себе, что привязываться — глупо, из-за того что её кто-то расстроил. Поддалась желанию ощущать адреналин, никогда не стараясь придержать себя, осмотреться, чёрт возьми! Понять, что она сама угробила в себе стремление найти то, что ей нужно! Что она может, что она хочет совершенно иного.       Адреналин? Чёрта с два, ей просто не хватало этого чувства, когда выговариваешься, обсуждаешь что-то. Служение родине? Она больше предпочтёт помочь по-иному, она обязательно придумает как! Хочет быть одна? Нет, просто с кем-то, с кем интересно и не нужно притворяться! А все ли плохие из её окружения?       Что, если она встречала действительно искренних? Тех, с кем она могла говорить по своему рвению? Но относила всех в одну пачку снобов и болтушек не по делу, даже не желая разобраться. А потом оправдывала свою любовь к одиночеству тем, что ей и говорить не с кем.       Едва не окрылённая, впервые во время перерыва не пошла в зал тренироваться, чтобы показать всем своё желание быть лучше и крепче. А совсем тихо, пройдя мимо дежурных на цыпочках, прошла в уже знакомое больничное крыло. С чувством удовольствия посмотрела на заученный до мельчайшей трещинки стул врача, и быстро села на койку.       Дождавшись привычного прихода вечером, улыбнулась ящерке. Улыбнулась той, что дала ей понять. Что после стала тем самым живительным глотком. — Привет. Так ты продолжишь свой рассказ о том, что растёт в вашей стране?       К чертям всё. Самоконтроль, желание закрыться, быть сильной. Она пропустила достаточно. И больше держаться безликой машиной не намерена.

***

      В последнее время всё чаще и чаще люди переходят к использованию технологий в повседневной жизни. Транспорт, гаджеты, декорации, интерактивные музеи. Иной раз доходя до абсурда, исключая даже мысль о том, как на самом деле можно было бы их использовать во благо. Да, технологии заметно улучшают жизнь. Всё всегда под рукой, иногда даже пальцем и шевелить не нужно, чтобы получить все знания и все блага. И эта возможность всё больше делает нас мягкими, давая возможность не только расслабиться, но и желать чтобы все кругом выполняли малейшие прихоти. Если неправильно распоряжаться технологическими возможностями можно, говоря незавуалированно и прямо — обнаглеть, не зная, что на самом деле нам необходимо.       Учёных до сих пор принимают за волшебников, требуя невозможного. И речь не о лекарствах от болезней, нет. Всё больше запросов было о средствах для долгого бодрствования, без заботы о разрушении психики из-за отсутствия отдыха, прививке для вечной молодости внешней оболочки, забывая о органах, следовали желанию сделать тело удобным, модифицируя его даже не задумываясь, что уже являются прекрасными организмами которые эволюционировали ровно до необходимого уровня. Что уже пора остановиться.       Альфис порой ненавидела это. Она создала роботов, что были совсем крошечными и предложила их использовать для того, чтобы оперировать мельчайшие язвы изнутри, излечив те травмы, до которых скальпель может не добраться, а если уж и доберётся — может привести к летальному исходу, то есть использовать их в микрохирургии. Но это начисто проигнорировали, выставив её роботов для работы шпионов, ибо «нечего металлу делать в органике». Был проект по скрещиванию ДНК барсука-медоеда и человека или монстра. Нет, не ради создания опасных машин. А на основе возможностей данного животного моментально генерировать противоядие от змеиных укусов. Если бы ей дали разрешение начать разработку — она бы нашла тот самый ген, что даёт им это преимущество. Это значительно бы снизило смертность во многих влажных странах от укуса разных змей. Не всегда в больницах может быть то самое противоядие, не всегда укушенные доживают. Но идею отмели сразу, отчего-то не желая исследовать и животных. Она создала роботов с искусственным интеллектом, чтобы те могли наблюдать за больными. К примеру теми, кто болел чем-то крайне опасным. Им бы пригодилась помощь тех, кто и заразиться не сумеет, и будет всегда рядом, сканируя каждый миг, что может значительно снизить шансы на внезапное ухудшение состояния. Роботы не устают так часто, они могут работать куда дольше, помогая больным даже в таких необходимых мелочах, о которых часто забывают в палатах: как подача воды чаще двух раз в день или же смена постельного белья хотя бы раз в месяц без постороннего ворчания и отнекивания. Роботы не захотят самоутвердиться за счёт беспомощных, не будут испытывать отвращение, когда прикасаются к ним, что часто происходит в больницах, спокойно убирая и помогая отмыться пациентам, могут спокойно подать руку при спуске по лестнице, готовы будут подставить плечо и даже сопроводить на так необходимую порой прогулку. Это правда могло бы сделать выздоровление больных в палатах куда быстрее и эффективнее. Но её разработку просто выкинули, и, она как бы понимала, что это будет затратно и потому глупо, но то как они предоставили спустя пару месяцев её роботу роль официанта для развлечения в кафе (о том, что из-за их правильной анатомии, что была создана для ощущения спокойствия больных, предложили использовать и для других увеселительных целей старалась отречься) — несколько покоробило и заставило сомневаться в том, стоит ли даже пытаться делать что-то, что действительно полезно. Что-что, милочка, ты предложила роботов в дом престарелых, которые вели бы себя как люди помогая присматривать за ними и которые могли бы завоевать доверие даже стариков с паранойей? Пожалуй, нам такое не нужно, уж лучше будут страдать врачи, не зная как усмирить подобных, не успевающие вовремя узнать о том, что инсульт поразил их пациентов, и вместо полноценных трёх часов возможности спасти делают что-то за минуту, естественно не успевая. Ах, ты не хочешь сделать лекарство для вечной жизни так как это значит переполнение планеты и нехватку ресурсов? А не хочешь ли вылететь с работы с весёлой бумажкой о профнепригодности или получить урезанную зарплату? Нашлась умная. Уж не намекаешь ли ты этим, что нужно всех перебить для избежания этого, оставив только полностью здоровых и молодых? Нет? Жаль, тогда мы могли скинуть всё на убежавшую с лаборатории крысу, которая и поразила заразой пол планеты, и всем пришлось бы платить баснословные деньги дабы выжить. Дорогуша, твои идеи не прибыльные! Богачам нет дела до того, что может помочь простым людям. Подумаешь, они сами когда-то окажутся стариками, нуждающимися в этих роботах, они же пока даже не осознают и не принимают этот факт. Мы должны помочь им жить вечно, чтобы было больше денег. Всё же просто, не так ли? Так отчего же ты хмуришь бровки? Не устраивает что-то? Да кому ты будешь такая нужна? Да, у нас довольно технологичная страна, но не до такой же степени!       Она училась очень долго. Зубрила, пыталась собрать первых роботов, ещё до поступления в университет, из старого металлолома, была в гараже даже чаще чем в своей комнате, брала дополнительные занятия, отдыхая порой меньше трёх часов в неделю, в итоге получив на работе крайне низкую самооценку, асоциальность и невозможность возразить странному начальству. Ей просто не повезло, что попался именно он в качестве допуска технологий в внешний мир. Она совершенствовалась в умственном плане, стараясь заглядывать за возможности их мира, выйти за грани понимания и за грань науки. Но её идеи отталкивали, принижали. И пусть. Всё равно была твёрдо уверена в своих силах всё изменить в лучшую сторону. Когда-нибудь они попробуют. Сумеют понять.       Единственная поддержка, что не давала опустить руки вниз и уйти в долгое небытие — родители. Они, благо, не сопротивлялись этому порыву. Ещё когда она разобрала свои первые часы будучи в состоянии лишь ползти на четвереньках, при этом стараясь удержать отвёртку — осознали, что их единственную дочь интересуют механизмы. Она не просто решила посмотреть что там, но и узнать как работает. То было видно по тому, что она на миг зажала пружинку, а после, отпустив, стала смотреть как сбилась стрелка. Её интересовала не медицина, что была у обоих в приоритете. Но не пытались ничего навязать. Ну стоит душа в другой стезе — так пусть будет собой. Главное что сама поняла, чего желает. И когда подросла достаточно, чтобы пойти в школу — записали на занятия по робототехнике. За это девушка всегда была благодарна. Её родители чудаковаты, и они спокойно принимают чудаковатость своего дитя, нисколько не пугаясь того, что в их доме могли ползти роботы, которые прилипали к ногам или же выпрашивали подобно щенкам кусочки яичницы не смотря на не добавленную функцию пищеварения. Смеялись, гладили новые машины, и подкидывали новые идеи. Были рады тому, что дочь занималась интересным, нужным ей. И постоянно о том напоминали, зная, что она становится порой всё меньше уверенна в своих возможностях. Говорили, что она невероятно хорошо потрудилась, и теперь её умения послужат во благо людям. Они в больницах тоже спасают людей, и были уверены в желании дочери помочь.       Именно их работа заставила девушку заняться роботами. Она видела, как те устают, как переживают всякий раз за больных, как мечтают о новом оборудовании. Ведь медицина не должна стоять на месте. Болезни мутируют, органы становятся менее прочными, уже и в молодом возрасте заражаясь всякой дрянью, а приборы всё те же. Пусть появляются новые, сложные и опасные травмы. Оперируйте лишь тем скальпелем да щипцами, зачем же вам что-то тоньше и удобнее?       Медицина, конечно, у них была на высоте. Каждый мечтал быть врачом и получал прекрасное образование, выходя поистине хорошими специалистами с горой практики. Но ничто не должно стоять на месте, особенно в том, что касается жизни людей. И это ещё больше злило. Причиняло едва ли не боль от понимания, что многие могли придумать новые средства для выздоровления, да вот их, так же как и её, не желали слушать. Ну и к чему это? Зачем держаться за то, что не даёт помочь если есть возможность?       Потому, однажды устав от начальства и прислав своё изобретение на выставку в другую страну, она ничуть не сомневалась в том, что её поддержат не смотря ни на что. Её подначивали, говоря о том что их гениальная дочка всегда сможет на них положиться, и когда пришло время — вскрыли конверт с оценкой последнего изобретения. Торжественно, не на миг не сомневаясь в том, что ум оценят по достоинству.       В той стране, куда она мечтала попасть, изобретения высоко ценились. Каждый год были выставки, на которых были как и изобретения от тех, кто там жил, так и от приезжих. И понравившиеся проекты бизнесмены были готовы поддержать финансово, что помогло бы развиться и использовать всё, что было когда-то ею создано, по назначению.       Открыв конверт, отец семейства с восторгом воскликнув, что ни капли не сомневался, протянул новый огромный чемодан, с выведенными своими руками записями для поддержки. Напоминания, как они её любят и гордятся ею. Как желают успехов их единственной, гениальной дочке. И вечером, после праздничного ужина, когда все вещи были собраны, пожелали удачи, проводив до самого аэропорта. И выпросили оставить им пару роботов, так как те уже стали тоже членами семьи.       Поиск квартиры, встреча с работодателем, оформление договора и упорный труд, по итогу которого Альфис наконец-то выпустила первые, так желанные к использованию протезы. После и машину для создания новых нервных волокон, машины для поддержания здоровья, роботы для помощи ведения быта монстрам с ограниченными возможностями. Закрутилась настолько, что когда осознала стукнувшие ей двадцать пять лет ещё долго смотрелась в зеркало, вспоминая как была неуверенная в себе, выезжая из родной страны в восемнадцать, что теперь она спокойна во время постоянных публичных выступлений, и каждое утро видит собственное имя в заголовках газет.       Она не хотела популярности. Хотела продвигать свои изобретения, не личность. Знала, что тогда оставит под удар себя и свою семью, ведь изобретатели всегда оценивались как те, кто сможет привести к алчной цели покорить весь мир, причинить кому-то страдания, повязав страхом за семью и заставив создавать то, что не желанно. И порой, раза два в месяц, меланхолично смотрела на тех, кто ночью пришёл к ней в дом, пытался выкрасть нужные чертежи, желательно вместе с ней, и оказывались пойманными её роботизированными охранниками, гадая, нужно ли ей было выступление и почему она просто не закрылась в лабораторной как отчуждённая, выпуская краткую информацию о изобретениях в виде блога? Кажется, на девятое нападение она впервые подумала о том, что лучше прожить всю жизнь с железяками, что не смогут её предать чисто из-за кода, чем с людьми, что могут воспользоваться её умом в корыстных целях. И говорила это бандиту, долго и вкрадчиво, периодически махая перед ним молотком. Так, чтобы не расслаблялся, развлекаясь.       Жизнь стала протекать всё обыденней. Потеряв контролирующих её питание и сон она буквально слетела с катушек. Изобретала, буянила порой на выставках. И понимала, что она властна быть кем угодно. Что теперь в ней нуждаются, что она смогла. Что она гениальна настолько, что имя бежит уже в двадцати странах.       Совсем незаметно пришло осознание своей незаменимости. Ещё скорее пришло понимание, что ей будут прощать всё. Начиная с нецензурных выражений и презрения на лице по отношению к лидерам компаний, заканчивая срывом гала ужина роботами. И пусть, пусть терпят. Иначе могут тут же потерять её расположение. И кто знает, вдруг она не захочет больше поддерживать ведущие проекты? Переметнётся в другую компанию, перестанет обращать внимание на филиалы, и они потеряют неплохую фишку в своей экономической системе компании?       Она не стеснялась никого и ничего. Пусть просят её снизойти до компаний, пусть из её родной страны и дальше присылают на переговоры по поводу работы людей, у неё ещё остались примочки, чтобы послать далеко и надолго. Ну же, пусть теперь поймут, что зря отреклись от неё! Что она действительно гениальна!       Всего за месяц почти бессонных ночей она могла создавать жизнь из механизмов. Новый, модернизированный город вдохновлял на новые безумства. Вот уже она создала робота, что был похож на человека, вот появилась сыворотка из крови медоеда для спасения от всех ядов змей. Она своими руками творила самое настоящее волшебство. То, что было не под силу всем её обидчикам!       Но одной из бессонных ночей, под действием крепкого алкоголя и желания мести, в процессе создания очередной медицинской машины что-то пошло не так, и вооружённая скальпелем машина целенаправленно, ровно и быстро, перерубила все провода, не смотря на находящийся в них ток, ещё в зачатках блокируя его, не позволяя многочисленным датчикам выйти из строя. И ни бронестекло, ни вода и огонь в лаборатории не остановили её. Устройство для операции быстро сменило направление на военное. Подумаешь, одно устройство! Всего лишь одна ошибка. Не выбрасывать же ей своё творение, в самом деле! Пусть постоит пока немного в выключенном состоянии, применение найдётся!       Но это не могло просто так закончится. Слишком велик был соблазн увидеть свою силу в новой стезе. Она постарается сделать так, чтобы оружие не навредило кому не надо. Это просто небольшой эксперимент.       И вот уже вскоре, поддавшись стыдному порыву узнать себя и в военном деле, прокралась ночью на чёрный рынок, продав эту прелесть одному забавному монстру в военной форме. Выставила робота недорого, просто ради интереса. Ничего плохого же не будет, не так ли? Так хотя бы проверят её изобретение. Будет интересным опытом. А если её малыши выйдут из строя — она всегда сможет уничтожить их волшебным кодом.       Конечно же у неё был код. Как создавать яд без противоядия? Она не слабоумная. И даже когда всё вскрылось и пришлось предстать перед возмущёнными её халатностью репортёрами — спокойно ответила, что всё под контролем. Она же Альфис.       Но власти не могли смириться с этим. Пропустить такую золотую жилу. Куда больше будет спрос на военную технику, а не на медицину. И вот уже спустя неделю на почту пришло уведомление о предложении продать «прелесть». Первого очаровательного робота-разрушителя, для «благих» целей. Это письмо было спокойно помечено как спам и полетело в корзину. Второе уже вернулось к отправителю с написанным поверх точным местом, куда им следует направиться с предложением. Она, кажется, даже зачитала это письмо с угрозами на своей конференции, под тысячей вспышек, смеясь над каждым словом в прямом эфире. На третью неделю с письмом у неё так же отключили электричество не смотря на генераторы и ушла половина филиалов. Первое, кстати, для неё было чуть более значимым. А после и в новостях стали появляться кадры её устройства с разрушенной стеклянной преградой и малость исполосованным манекеном. Всего чуть-чуть.       Уже через месяц пришлось хвататься за голову от осознания что это всё не прекратится.       Компании стали сдавать назад, перекупаться, отказываться от сотрудничества, дабы и их в ставшей дурной славе не окунули как соучастников. Стали постепенно всё реже прибывать материалы для роботов, в вывозе изобретений отказывали, и дошло до того, что очередную машину даже видеть не желали!       Так же быстро, как поднялась, так и упала её слава. Стали выскакивать те, что приобрели её изобретения, прилюдно разбирая их на запчасти, раскрывая всему миру секрет изготовления. Журналисты, поняв, что их уже не заткнут деньгами и судами, принялись строчить откровенно жуткие, отвратительные статьи. Могло бы показаться смешным то, что ей начали приписывать и давние, слишком древние преступления (вот правда, кто поверит в то, что её взбесившиеся роботы убили мужчину, пропавшего за пять лет до того, как она в школу пошла). Но аудитория подобно акулам. Они всегда рядом с тобой, скалят зубы в приветливой улыбке, но лишь только ты чуть поранишься, оступишься — накинутся. Жадно, голодно, будто об этом мечтали годами, позабыв о куда более важной и крупной наживке, предпочитая уничтожать тех, кто сумел добиться чего-то не через взятки и знакомства.       Альфис смотрела на творящееся безумие, и молчала. Возможно, ей стоило выйти к публике. Создать пресс-конференцию. Но был ли смысл? Что с того? Оправдываться? Так вроде и не виновата ни в чём. Обещать свернуть проекты, не связанные с медициной? А хоть кто-то из толпы беснующихся вспомнил о том, скольким людям помогли изобретения, вышедшие по её чертежам? Что были созданы её руками, бессонными ночами и выжженными до корки от горячими механизмами ладоней? Что каждое изобретение сейчас следит за состоянием близких им людей, поддерживая жизнь, даря шанс? Нет. Так зачем оправдываться, просить у всех простить оплошность, если им не нужен хороший исход?       Да, она осознала правду, что жутко оплошала. Что её технологии сильны, даже порой слишком. И она правда не должна была поступать столь бездумно, отдавая такую мощь в руки незнакомца. И на войне, конечно, все средства хороши, но порой даже военная техника может попасть не к тем. К примеру заигравшимся мужчинам, что ещё не выросли из игры в солдатиков, предпочитая играть настоящим оружием с живыми людьми, ради развлеченья держа их в страхе? И она узнает поздно, не успеет ввести код. Это не вернёт утраченные жизни.        Она не нашла иного способа лучше, чем просто взять и уехать. От этих гнусных статей, от клеветы, и от чувства вины. Поглощающей её с каждым днём всё сильнее, душащей, мучающей, и заслуженной. Она покинула ставшую ей родной квартиру, мастерскую, полюбившийся ей город, в котором сумела сбыться её столь давняя, горячо хранимая мечта быть полезной, значимой.       Уже утром она покупала авиабилеты, кидая свой скудный багаж на ленту. Дождалась вылета, натягивая капюшон на лицо как можно сильнее, чтобы не узнали. Уже удивительно было, что её так легко выпустили из страны во время проверки документов. Хотя, возможно, всё как раз объяснимо — её ошибка дала искусно заменить другим, подкупным учёным, зазнавшуюся. Так резко, безвозвратно, подобно шахматной фигуре. Не давая опомниться, осознать пропущенный или ложный ход, смириться с проигрышем. Просто выкинуть с поля прочь, заменив её другой деревянной подделкой с пока ещё сидящей по-новому короной.       Уже выйдя с аэропорта в родной стране, приземлившись такой знакомой до боли чёрной ночью, когда не видишь даже своих ног в этом мягком, обволакивающем мраке, увидев виноградные лозы, что оплетали каждую поверхность для выражения красоты этого края, почуяв старинный запах древа и виноградного вина, вдохнула сам запах так любимой ей Румынии — поняла, что не смела вернуться. Не может показаться на глаза родителям. Да, они поддерживали её всегда, старались быть и хорошими для своей любимой дочки, всегда радовались за её успехи, желая ей счастья, но…        Альфис только сейчас поняла что все эти статьи они видели. Ох… Они же видели её конференции, увидели её в прямом эфире! Видели как она буянила, как она позабыла о них, перестав отзваниваться, всё пересылая на автоответчик, что позабыла о том какое вложили в неё воспитание. То, что показала себя… Отвратительно.       Уже стоя в аэропорту, смотря на номер такси, покачала головой. Прикусила губу, вспоминая всё, что знает в географии, что помнит о ближайших странах. Договорилась с таксистом перевезти через границу (не за копейки, конечно, но деваться было некуда), и уже сидя на заднем сидении, смотря в зеркало, готова было горько рассмеяться.       Ей некуда идти. Все, кто смотрит новости о технологиях, знают её в лицо, а значит от осуждения не сбежать никуда. На работу устроится будет неимоверно тяжело. К родителям возвращаться — стыдно. Может, через пару… Десятков лет осмелится показаться на пороге, и сказать, что она жутко прое… — Unde mergem, doamnă? — раздался голос таксиста. Ох, как же она скучала по этому мягкому, ласковому говору. Будто мурчание и мяуканье больших котов.  — Pentru o viață nouă — вздохнула, прислонив щёку к стеклу, следя за сменяемыми пейзажами. Вот совсем скоро аэропорт сменился красивым городом. Она улыбнулась, печально, провожая взглядом вывески с выведенными красивым курсивом строчками из стихотворений. Очень интересно, что чем глубже в город — тем больше ласковых названий, тем красивее слова на баннерах можно увидеть. — Ce e în neregulă cu cel vechi?  — не унимался таксист. И девушка, чтобы поставить точку в диалоге, что в её стране редко делают, ответила кратко, твёрдо. — Nu am trăit în ea — и отвернулась. Из последних сил, стараясь сдерживаться, запоминала родную страну, что увидит нескоро. Вдыхала, любовалась тем, что было столь родным…       В Румынии народ довольно общителен. Тут есть праздники, в которые даже незнакомый человек может зайти в гости, где его примут с угощениями. Такие как «wake» — поминки. Когда люди ходят на кладбище, убирая могилы, принося с собой угощения. Все в этот день собираются и ходят друг к другу, делясь своими вкусностями, говоря, что так и угощаются их почившие родственники и друзья, рассказывая о них интересные истории, чтобы не забыть их. Есть праздники сёл, где двери всегда открыты и любой человек, что просто проходит мимо, тут же оказывается затянут в гости. Его угощают, он благословляет хозяев дома, иной раз и сам угощая их. В такие дни царит веселье, не смолкают разговоры, объятия случаются каждую минуту.       Так же на каждый праздник в Румынии готовят огромные столы. И каждый раз должно быть по меньшей мере десять разных блюд, если хозяйка хорошая. Там льётся домашнее вино, что почти не пьянит, но так чарующе пахнет виноградом, пахнет свежей мамалыгой с чесноком, что может полностью заменить хлеб, стоит варённый ягнёнок или птица, которую кропотливая хозяйка готовила к пиршеству весь день. И за столом заместо тоста можно часто услышать песни. Протяжные, ласковые, мурчащие, душевные. И даже если поёт не сладкоголосый — всё равно заслушаешься, ощущая, как нечто внутри подрагивает и прыгает с каждой нотой.       Дома по большей части из дерева или камня с примесью ракушек, светлые, прохладные на ощупь. Они почти всегда украшаются виноградными лозами, как настоящими так и искусственными. Они аркой укрывают крыльцо, ниспадая вниз, дразняще покачивая аппетитными виноградными кисточками. Поэтому почти во всех домах пахнет этим виноградом, кукурузой и чем-то ласковым, приятельским. Просто вызывающим позитивные чувства.       Животных держал каждый, кто жил в деревушке. Козы, коровы, поросята, гуси, индюки, лошади, овцы… И о них заботятся, всегда общаются ласково. Воспринимают по-доброму всех зверушек, обучая с детства уважать и любить всех обитателей двора. И иногда давать лакомство. Замешивают в корм зелень, дабы было как можно больше витаминов у всех. Иногда подбрасывая кукурузу, как бы невзначай, когда душа расположена к поощрению.       А как там пахнет кукурузой… Поля разрастаются порой сами. Ты уехал на пару лет — а по возвращению видишь огромные дебри кукурузы. Сладкой, сочной, что можно и сырой есть. Что, впрочем, многие дети и делают с удовольствием. Срывают — и сразу грызут. Орехи, что скрыты зеленой невкусной кожурой, при очистке на вкус такие мягкие… Будто жуёшь персик, но с таким запахом, что и сладость с этим не сравниться. Неописуемо. А вишня, что здесь наливается, да не портится будто, манит ещё издали алыми боками, распространяя стойкий запах с дерева. Яблоки, даже кислые, так аппетитно хрустят, и из них сразу бежит сок.       В Румынии прекрасные леса. Потому так много книг, стихов пишутся об этих красивых и тёмных, дремучих лесах, что кажутся сказочными. Дороги что петляют, тянясь вверх на холмы, всегда выглядят так же необыкновенно. Они будто залиты золотом, манят за собой, предлагая пройти дальше, полюбоваться ещё на красоту. В лесах даже звери дикие становятся чудесными, заколдованными.       И оставляя всё это позади, девушка то и дело горестно вздыхала. Таксист уже не дёргал её, понятливо замолчав. Обычно он бы попытался успокоить, не могли жители оставить кого-то одного, но сдержался, видя, что та не желает подобного. Поэтому лишь дал ей немного шоколада, надеясь хоть так поднять настроение.       На ночь он остановился в отеле по просьбе девушки, и та на утро заказала другое такси. Чтобы спокойно добраться до самого отдалённого уголка, там, где никто и не прознает о гостье.       Спустя два дня оказавшись в забытой многими деревушке, сумела найти заброшенный дом. Никто не знал кто она, она не знала никого, и всё было бы прекрасно.       Если бы всего через неделю не объявили войну.       Её постиг ужас, когда староста сообщил на собрании о том, что на территории началась гражданская война. Причину так никто и не понял, узнали только что нападающие раздобыли кучу оружия, границы закрыли и что, приятели, это полный привет.       Последующие месяцы она, объявившая себя как механик, чинила старые, забытые машины. Чтобы хоть как-то сумели уехать отсюда, пока не нагрянули бандиты в попытках укрыться в деревушке. Тут и там слышались жуткие, аморальные, кровавые подробности. Свой же народ убивали, грабили, принуждали ко всякому отвратному. И так и не сказали, в чём была причина. Кажется, началось всё с простой просьбы студентов понизить цены на транспорт, а по итогу, как бы не было смешно от идиотизма, кто-то начал раскручивать бунтующих, наговаривая всё больше и больше, и вот уже масса недовольных оккупировали здания правительства, полиции, и через время, почувствовав власть, стали нести хаос.       Затронуло всех. И отдалённые, не знающие ничего деревушки, и крупные города — все попали под эту странную волну «там сказал, здесь услышал». И Альфис только проклинала свой выбор и издевательскую судьбу, что решила не дать никуда уйти от проблем.       На следующий же день, при очередной попытке создать новую деталь на старом станке — одна из пил отскочила. Ржавая, на хлипких предохранителях, просто слетела, на всей скорости врезавшись ей в бок. Помочь было некому. Гараж она специально упросила подальше дабы не мешали, а значит не услышат, все боятся и носу показать из домов, и встать она не сумеет. Слишком больно, и так она лишь кровью истечёт. Врачей же у них не было в принципе, до больницы из-за войны не довезут ибо те тоже оккупировали.       И там же, среди старых механизмов, вооружившись зубной нитью, чудом до сих пор находящейся в кармане — привычка из прошлой страны — так, пролив на себя коньяк, что долго хранился в её вещах по старой памяти, зажав иголку в дрожащих руках — зашила бок. В пыльной мастерской, не оттерев до конца руки от масла — сама не поняла, как не занесла инфекцию, чудо прямо — решила, что стоит начать читать и книги по медицине. Самой себе не поможешь — никто не поможет.       Её родители, по дороге с работы, когда получалось забирать с института — рассказывали о том, как накладывать швы, что опасно при кровоизлиянии, как правильнее закрыть рану, как работают органы — в общем, готовили так, что аппетит не могло испортить ничто, сейчас своими уроками и рассказами оказав огромную помощь.       Всего через пару месяцев она стала своеобразным врачом в их деревушке, попутно ремонтируя машины. Как она докатилась до жизни такой, ну почему именно тогда, когда она приехала, началось вот это — уже и позабыла. Зато никогда не забудет ту ночь, когда машины были наконец отремонтированы, и остатки жителей, что ещё не уехали, с вещами погрузились внутрь. Девушка зашла с самыми последними, когда все покинули деревню. Туда, где пообещали спасение, укрытие.       Она должна была догадаться, что раз уж с одним, простым у неё не сложилось, что раз в одном она пролетела — и остальное всё скатится подобно снежном кому, накапливая проблемы, чтобы в конце концов задавить. При выезде из деревушки были пропущены девять машин. И лишь её одну остановили.       Что удивительно — солдаты её признали. Порадовались добытому механику, и под шумок, подсунув бумаги о неразглашении, пригрозив арестом при отказе сотрудничества — увезли опять туда, откуда она так старательно пыталась сбежать.       Очнулась она лишь тогда, когда начала учёбу как полевой врач, что тайно так же совершенствует оружие. Она переезжала из лагеря в лагерь вместе с привязанным к ней войском. По бумагам она должна отработать не меньше пяти лет, после чего сможет либо продлить своё нахождение в армии, либо же уехать, но туда, где никто о ней не узнает. Негоже врагам отдавать такое сокровище.       По сути, командиры поступили как те же акулы, что в своё время заставили её оставить всё с трудом поднятое. Вцепились, кружа вокруг неё, не подпуская никого к замечательному механику, но и не давая ей уйти, тут же скаля зубы и грозясь тем, что тогда её засудят по статье о распространении оружия.       Так пошёл первый год. Никто не желал с ней заводить знакомства, игнорируя все изобретения, лишь тайно их используя, внешне выражая лишь пренебрежение. Для всех она лишь врач, так откуда может знать что-то о машинах?       И когда ей в очередной раз отказали использовать уже проверенное тысячи раз изобретение, когда пациент погиб на операционном столе — не выдержала. Просто бросила свою маску, халат на стул операционной, и расплакалась в коридоре. Уже не помнила, когда позволяла эмоциям так взять над собой вверх, что не сдержала всю накопившуюся за годы боль.       Она отчаялась, думая, что осталась одна. Что нет смысла теперь что-либо делать, что она никому не нужна со своими идеями и изобретениями — как вдруг в жизнь ворвалась черноволосая девушка.       Как было написано в медицинской карте, Андайн, была довольно забавной. Рычала, фырчала на любое движение, а когда отворачивались — даже возмущённо пыхтела. Как в том стереотипе о котах — ты к ним с лаской и заботой — они кусают, а лишь только будешь занят и не обратишь внимание — тут же начнут ластиться, мяукать и когтить, лишь бы посмотрели. Но не это странное желание быть замеченной её привлекло в солдате. А взгляд.       Пустой, обречённый, когда осознаёшь что ты одна — это так знакомо ей. Девушка, как бы не пыталась показать, что ей общение не нужно — буквально вытягивала каждое слово, впитывала, не давая себе отчёта. И с ней оказалось очень просто беседовать. Плавно тема перешла с роботов на учёбу, после на тренировки и работу, а затем и стали примешиваться черты личности.       Та оказалась бунтаркой, что любила быть одиночкой. Но, похоже, ровно до того момента, пока знает что может пойти в социум, будучи не запертая где-то, в остальном же держась какой-либо живой души. Та хмурилась, кривилась, а после всё выкладывала как на духу. Жёлтые глаза с каждым разом округлялись всё забавнее, амфибия уже чуть наклонилась вперёд, расслабившись — в общем проявляла по этим микрожестам своё тайное желание слушать и отвечать. И это забавляло. Чуть развевало скуку и то непонимание от своей ошибки.       Она не хотела строить ложных надежд. Просто… Она знает, что незаменимых нет. Но то, что её слушают, что так поддерживают взгляды, эмоциоционально реагируют и посылают обидчиков, как хвалят за каждое слово о противостоянии, удивлённо открывают рот на описании изобретения… Грело.       Но когда через два дня солдата выписали — была готова к тому, что больше не встретятся. Так всегда происходит — пациенты общаются, пытаясь быть как можно более послушными и произвести хорошее впечатление — а после исчезают, пока не появятся новые ранения. Так и должно быть, разве нет?       Потому, совсем не ожидая гостей, она зашла в палату, уставшая после тяжёлого дня. Вся в машинном масле, прожжённой кофте и с желанием убивать, встретилась взглядом с сидящей на койке.       И от следующих слов ощутила, что сердце готово было выпрыгнуть из груди.

***

      День за днём, в течении уже полугода Андайн тайком пробиралась в больничное крыло. То руку обожгла о горячее оружие, то пуля пролетела по касательной, то с ножом заигралась, и приходила строго к одному врачу, с которым сидела по несколько часов за чашкой чая.       И сейчас, стараясь гордо не улыбаться, она, держа руку на весу и подложив вторую под рану, проникла в так полюбившийся ей кабинет. Альфис, уже по шагам выучившая, кто к ней пришёл, ахнула. И моментально, по заученному действию, схватила со стола ватку, оторвав громадный кусок, промакивая обильно кровоточащую рану. — Дурочка! — воскликнула, тут же подталкивая глупо улыбающуюся к раковине, видя, как стремительно ватка алеет, пропитываясь свежей кровью — ты что сделала? — Ох, не волнуйся, Аль — ласково промурлыкала, чуть подпихнув боком — я не запачкала полы, старалась держать аккуратно. — Ещё б испачкала — саркастично отметила, включив краник с водой, вытащив ватку, и принялась аккуратно вымывать ладони — что на этот раз? Вновь верёвка соскочила? Случайно не закрыла футляр от ножа и он, не проткнув тебе ногу, попал ровно в центр ладони, не задев попутно ничего важного? — Просто попробовали фокус Бишопа, Аль. Кстати, нас потом за дырявый стол отчитывали, но похвалили скорость! — Жаль скорость надирания ушей не похвалили! Уж я думаю, тебе не помешало бы неплохое наказание, чтобы неповадно было — отмыв кровь из маленькой, но глубокой ранки, она зажала ладонь той, стараясь не смотреть на вспыхнувшие румянцем щёки, и повела к своему столу. — Ну не злись — Андайн и сама не знала, что собственный голос может звучать так тягуче и так жалобно. Что творит смена взглядов, что творит… — просто небольшая случайность… — Если бы это было не пятый раз за неделю — я бы действительно тебе поверила — чуть холоднее произнесли и, мстительно, наклеила ей пластырь с мультяшным динозавриков, зная, что та не любит этого. Маленькая гадость — тоже в радость. — Ну что поделать — военные будни — развела руки в стороны та, видя, как принялись что-то строчить на бумажке. Помечая, судя по всему, её ранение в календарик, сплошь покрытый такими заметками. — Вы уже неделю как сидите на базе — подняла бровь та, стараясь не смеяться. И уловила в ответ лёгкую улыбку. — Вот-вот! Скучно ужасно, а тренироваться нужно. Обещаю, что в следующий раз — без крови — подмигнула она, чуть наклонив голову.       Андайн сама не знала, как всё столь резко изменилось. Она осознав правду насчёт себя, узнав причину — и тут же поделилась этим с врачом. Та выслушала, что удивительно, под чашку чая — и дала совет попробовать узнать себя. Свои истинные намерения, свои вкусы.       Тогда девушка стала приходить к ней в те моменты, когда никого не было. В обеденные перерывы, садясь рядом с ней, ночью, когда работа заканчивалась и у той не было дел, иногда по утрам, как будто случайно, пробежку устраивала рядом.       Её заинтересовала этот механик. Она… Живая? Искренняя, прямолинейная, живущая здесь и сейчас. Она была понимающей, она приняла чужой буйный нрав, обучившись обуздать это всего лишь взглядом, успокоить. С ней было просто интересно разговаривать. Общение с ней не было шаблонным. В разговоре затрагивались не только явления вскользь, но и мысли насчёт этого, чувства, предположения. Делились секретами, открыв свою душу. И пусть поначалу это претило, параноик внутри неё выл и скалился — сумели разговорить. Показать, что это нормально — желать продолжения общения. Что готовы принять такой, какая она есть, не жалуясь на слишком боевое поведение и громкий характер.       Андайн слышала о том, что если мы долго находимся в одиночестве — тут же вцепляемся в того, кто обратил на нас внимание. Просто за неимением других вариантов, от безысходности. Но девушка не ощущала себя как та, что так сильно отчаялась. И разве не правильно ли это — реагировать на ту, что заставила сердце биться, а калейдоскопу красок замереть и разобраться в окружающем, и желать с ней проводить время?       Так, разговор за разговором, посреди тёплых вечеров — она осознала, что улыбается, смотря в чужие карие глаза. Что не может перестать каждую минуту находиться рядом. Что с ней так приятно, что прикосновения стали так желанны… Осознала, что влюбилась. Целиком и полностью.       Она влюблялась лишь раз. И уже знала, что это за чувство, когда под ногами пол становится мягким, будто масло, всё на вкус становится будто слаще, и целый день сердце бьётся как-то ощутимо. Вначале, перепугавшись, она попросила Альфис обследовать себя. Но когда чужие ладони коснулись её ключиц, когда склонились так близко — поняла, откуда этот трепет возник на самом деле.       Но врач, к разочарованию, не показывал какой-то заинтересованности помимо дружеской. Просто улыбалась, просто, без задней мысли, звала на чашку чая, и так же спокойно показывала то аниме, название которого в приличном обществе вслух не произносят (впрочем, зато Андайн узнала, что ей тоже нравится аниме, и темы для разговоров возросли в геометрической прогрессии). На удивление и пошедшую кровь из носа она только хихикнула, очевидно, не воспринимая подобное за пределами сверхдрузей.       Поэтому у Андайн появилась навязчивая идея — оставлять тонкие ранки, которые можно обработать быстро и без мороки — и после наслаждаться тем, как к ладоням прикасаются, как взволнованно промакивают их спиртом, как мягко ругают, заботливо обрабатывая и перевязывая. Только так могла добиться того, чтобы прикоснулись. Только так на неё обратили полностью внимание. — Да дело уже даже не в крови, горе ты луковое — покачали головой, но, на удивление, ещё не выпустили ладони из свои рук — ты же вся в шрамах будешь, ну куда это годится? А если завтра вдруг на горячую точку поведут, а руки у тебя будут не способны двигаться?       В ответ легко пожали плечами. И вдруг, вспомнив, она потянула к себе сумку, открыв её. И спустя пару секунд бережно достала книгу, что дали ей прочесть на днях. Книга «Дракула», в которой по-настоящему описан вампир, до дрожи и хлада, сохраняется таинственная и мрачная атмосфера Румынских лесов, стилем походя на записи из личного дневника или письма. По-простому и душевному описаны различные наблюдения, что делает чтение заинтриговывающим, и все страницы просто прошли как на духу. Чего стоит описание нового обращения девушки и того, как её дух от вампира пытались сберечь. Альфис клялась, что это лучшая книга про вампира из всех, что она видела, когда протягивала её. Многие фразы в старой книге были на Румынском, но лишь часть была переведена. Не настолько важно, чтобы потерять смысл, но всё же хотелось бы узнать, что они в себе содержат. И она парочку очень часто мелькающих в интересных главах даже записала на отдельную бумажку, что она достала и неимоверно серьёзно распрямила на коленях. — Аль, можно спросить? Ты же вроде знаешь Румынский? — Я родилась в Румынии и жила там восемнадцать лет, спасибо за внимательное слушание — посмеялась, с лёгким сарказмом произнесла. В ответ поджали губы, будто обидчиво.       О, она помнила это. Тогда, узнав про то, что врач пару раз даже была в замке Влада Цепеша, известного как Дракулы (что забавно подметили — Цепиш, цепуш — это кол. Осиновый кол в упоминании вампира), воодушевлённо спросила: «у вас живёт Дракула?». Альфис, привыкшая за всю жизнь к подобного рода вопросам, спокойно ответила. Почти правду: «да, и мы каждую ночь даём ему в жертву человека из ближайшей деревни» — произнесла с сарказмом, но увидев, как глаза той ещё больше загорелись, вздохнула раз: «шучу» — и не удержалась — «двух жертв». И сказали о том, что это миф только спустя неделю, когда Андайн уже всю свою комнату и кабинет врача завесила чесноком. — Ой, я серьёзно — и, пока не начали шутить, напоминая тот случай с верой в вампиров, тут же продолжила — ты знаешь, как переводиться: Te iubesc? — Я тебя люблю — машинально ответили и лишь после, осознав сказанное, стремительно покраснели. И ещё больше после. — Я тебя тоже, но как переводится эта фраза? Я часто встречала её в главе с… — оу. Оу!       На минуту между ними повисла тишина. Обе, смотря друг другу в глаза, не могли понять, что только что произошло. — То есть… Правда? — неверяще переспросила Андайн, видя, как та уже совсем покраснела, что аж щёки стали алыми. — Д-да! Эт-то так и переводится! — Альфис, видя, как к ней пододвигаются, нервно улыбалась. И едва не подскочила, когда, распознав возникающую мысль сбежать, ей на колено положили ладонь. — Да что ты — протянули, расплывшись в хитром оскале — отчего же ты так смутилась, дорогая моя? — раньше в речи это часто проскальзывало. Просто как ласковое обращение. По крайней мере, так его воспринимала Альфис. Сейчас же в груди от этого клокотало, довольно, будто насытившийся кот сидел у неё в сердце. — Мне надо идти — быстро проговорила, пока сердце в груди гулко билось — и… И!       Но кому уже нужны были слова. Особенно когда к губам нежно прильнули, в столь долго желанном поцелуе, сбивая мысли не только о поиске оправданий побега, но и даже мысли о том, что чужие губы на самом деле были мягкими и шелковыми.

***

— В общем — поняв, что начала говорить лишнее, стремительно закруглила в конце рассказ Андайн, ощущая, как щёки начали стремительно алеть. Впрочем, не только у неё — оказалось, что она догадывалась о том, что те царапины я делала лишь бы она их полечила и обратила внимание, но стеснялась спросить. Вдруг ошибается? После того вечера и начали встречаться. Она переехала ко мне в барак уже на правах второй половинки, и когда закончился её договор — мы переехали сюда, на ферму. Нашли, кстати, место совершенно случайно. Просто у нас по пути шина лопнула, и встретили по дороге Азгора. Он нас отбуксировал сюда, а после, узнав о том, что мы бы хотели жить в тихом месте, предложил здесь работать. И, как видишь, теперь мы живём в райском уголке, насколько нам двоим подходит. Я хотела притормозить, Аль хотела скрыться — и это место попалось совершенно кстати.       Они уже успели заполнить второй дровник, когда рассказ подошёл к концу. Хоррор не перебивал, лишь иногда задавал вопросы, и слушал. Внимательно, впитывая каждое слово. И позволил себе лёгкую улыбку. Сел рядом, между ними было чуть меньше метра. — Вы действительно созданы друг для друга — искренне произнёс, воодушевившись.       Девушка рассмеялась, дружески потрепав по голове. — В курсе, приятель, в курсе. И вы с Фармом тоже прям будто не случайно встретились — усмехнулась, а увидев, как тот стремительно начал краснеть, и вовсе рассмеялась — как говорит мудрейшая рептилия из мульта: «случайности не случайны». Просто порой мы действительно находим тех, кто нам подходит идеально, когда ожидаем этого меньше всего.       Порой, чтобы найти своё — нужно лишь сменить окружение. Присмотреться на миг не привязываясь сразу, сравнивая свои ощущения. Думать, чувствовать, как человек воспринимается твоей душой. Подождать, побыть рядом, позволить себе поверить. И так ты найдёшь истинное, не покрытое несбыточными мечтами, своё, счастье. Ничто в мире не случайно, если оно искренне.