Месяц

Утро субботы встречает Эдварда по-летнему ярким солнцем, пробивающимся сквозь плотные занавески, и жутко ноющей гулким эхом головой. Каспбрак жмурится. Выдыхает протяжно-долго и пытается зарыться лицом в подушку. Ощущение такое, как будто его машина вчера сбила, а потом вернулась и переехала ещё раз, чтобы наверняка. Да ни в жизнь он так больше не напьётся. Даёт сам себе глухое обещание и зависает на какое-то время; переворачивается на спину и пялится в белёсый потолок собственной комнаты. Минуту. Две. Надеется лениво и размеренно, что вчерашний вечер в голове – просто сон. Плохо смазанная картинка, выдумка сознания. Ждёт ещё минуту. Воспоминания всё равно никуда не деваются; издевательски подробно он помнит каждую чёртову секунду, и от этого хочется завыть. Не потому что «ох, какой же я пьяный дурак, сделал такую глупость». Нет. Вовсе нет. Не сам, чёрт возьми, поцелуй с Ричи Тозиером кажется Эдсу страшным событием. Страшным кажется то, что Эдвард прекрасно отдавал себе отчёт в собственных действиях. Да, комната кружилась перед глазами, а в нос бил запах Тозиеровского одеколона, но Эдс не был так пьян, чтобы вешаться на кого попало. И это пугает больше всего. Нетрезвое сознание просто ненадолго стёрло навязчивое «нельзя» в голове парня. Расширило границы, и Эд чувствовал тогда себя таким свободным, словно его впервые за много лет вообще ничего не удерживало. Как будто навязчивый голос в голове просто не мог его больше осудить. Сейчас же то самое «нельзя» бьёт набатом по вискам с двойной силой, и парень хмурится. Честно? Он уже не уверен, что согласен с этим самым «нельзя», засевшим так глубоко в сознании. Не согласен, но… не послушаться не может просто. И чёрт поймёшь – почему. Да и разбираться в этом не особо-то и хочется. Эдди спускается к завтраку только через полчаса, надев на себя привычные джинсы и футболку; кажется немного странным ходить без кофты или рубашки сверху, но погода за окном так приятно располагает к себе теплом, что аж хочется хотя бы немного ухватить этот кусочек наступающего лета с нежным солнцем. — Доброе утро, Эдди. – Кидает Соня Каспбрак, поставив на стол тарелку с блинами и стакан молока. Лицо у неё всё ещё до жуткого отстранённое. Не потому что сын вчера напился, как последний придурок, – она об этом, слава всему сущему, не знает – но потому что всё ещё не отошла от недавней ссоры. Всем своим видом показывает, как она обижена и разочарована; ждёт, что сын пойдёт на контакт первый, но Эдди этого не делает. Соня таблетки отобрала, и даже речи не может идти о том, чтобы парень получил их обратно без каких-либо объяснений. Довольно иронично, что каких-то несколько лет назад она же и пичкала сына целой кучей различных пилюль. А как он объяснит то, что с ним происходит, если он сам уже давно перестал понимать? «Знаешь, мам, я, кажется, ловлю панические атаки, мне неприятно целоваться с девушками, а вот с парнем понравилось так, что аж крышу снесло. Верни, пожалуйста, мои антидепрессанты, ок? И я пойду себе спокойно разбираться в своих чувствах и ориентации. Спасибо, мам, люблю тебя». Каспбрак минуты три кряду пытается придумать то, как его мать бы среагировала на это, и понимает, что не может. Ну, она уж точно не погладит его по голове и не отдаст обратно баночку имипрамина. Она едва ли не покончить с собой готова, когда ты кашляешь пару раз, Эдди, а ты хочешь ей сказать, что тебя, возможно, влечёт к парням? С ума сошёл. И школьник соглашается со своими мыслями, молча запихивая еду себе в рот. — Ты сегодня на работу? – Спрашивает Эдс, убирая тарелку в раковину. Мать отрывается от газеты, глядит исподлобья несколько секунд и произносит сухое «угу». Парень вздыхает. — Я думал сегодня съездить, ну… Годовщина же просто. Ровно десять лет с момента смерти отца. Подумать только: Эдди как будто только недавно играл с ним в бейсбол на заднем дворе, помогал чинить крыльцо, – по мере своих возможностей, конечно; на деле он просто мешался, но всё же – сидел у его кровати, подавая лекарства, когда мама с двойной силой налегла на работу. А теперь внезапно оказывается, что его аж десять лет, как нет рядом. В черепной коробке всё ещё что-то ритмично стучит и ноет. И Эдди хочется закрыть глаза и нахмуриться, но, когда Соня смотрит так холодно и пристально, сделать этого, почему-то, не получается, поэтому подросток только пялится в ответ и ожидает хоть какой-то ответной реакции. Согласия. Возражения. Что-нибудь? — Я не смогу тебя подвезти, ты же знаешь. — Да и не надо, я уже с Ричи договорился, он меня подбросит. То, как за очками Сони Каспбрак расширяются её глаза – зрелище не такое уж редкое, если речь идёт о Ричи. Миссис Каспбрак этот «друг» никогда не нравился, но в последнее время – особенно сильно. Губы у женщины поджимаются, а брови вздёрнуты вверх. — Правда, что ли? – Выдыхает она сквозь сжатые губы. Кривится, а после – снова утыкается носом в газету: — И кто только такому, как он, доверяет водить машину? Каспбрак усмехается. Недолго совсем, коротко. Вообще, уже по традиции, парень должен был сегодня прийти на ужин к семейству Тозиеров. Он и придёт, но перед этим хотелось бы посетить одно место, которое не посетить именно сегодня он просто не может. Минут через двадцать с улицы слышится, как останавливается машина, а после – доносятся гудки, абсолютно хаотичные: короткие и протяжные. И Соня вся морщится, смотря на неловко пожимающего плечами сына, а после – глухо выдыхает, но настойчиво молчит, и парень даже благодарен ей за это. Ричи прекращает гудеть только после того, как Каспбрак выходит из дома. На дороге красуется красный пикап с сидящим за рулём Тозиером, и Эдс только надеется, что у его друга руки хотя бы в этом не из жопы, и что доедут они нормально. Садится на пассажирское сидение, закрывая за собой дверь и сразу же пристёгиваясь; кивает и бросает взгляд в сторону Ричи: — Привет. – Даётся легче, чем ожидалось. Они не проронили ни слова с того самого момента вчерашнего вечера у Билла дома, и Эдди ожидал, что начать разговор будет… сложно. — Привет. – Глухо произносит Ричи, но ухмыляется почти по-прежнему. Под глазами, правда, у него жуть какие заметные тёмные круги, а лицо всё бледное и уставшее. Как будто и не спал совсем. — Ты выглядишь очень… отстойно. Что-то случилось? – Каспбрак прикусывает губу и отводит взгляд. Машина медленно трогается с места, и они поворачивают на перекрёстке, а дальше едут по прямой. Конечно, блядь, случилось. Ричи Тозиер не спал всю ночь – вот, что случилось. Не спал, потому что не мог. Не мог, потому что в голове так много шумных мыслей, а в груди как будто камнем рёбра пробили, вот почему. И сам же кинул это дурацкое «забудем». Ну что за придурок. Нет, правда, придурок. Ричи даже на собственное отражение утром ругался, как чёрт, потому что уже не может терпеть ни себя, ни то, что приходится всё время захлёбываться от того избытка чувств, которые он испытывает. Он не хотел рушить с Эдди дружеские отношения. И не хочет. Уже пять лет понимает своей не шибко обременённой логикой головой, что то, что в нём внутри засело – нужно давить. Давить тяжёлым ботинком, пока не издохнет. Держать при себе, не показывать никому, и уж тем более – не показывать Эдсу. И всё было круто. Он держался. Технически, он держится до сих пор; иногда это не так уж и сложно – держать себя на необходимом расстоянии. Просто Тозиер больше не хочет этого. Не хочет это душить, давить, и делать вид, что он в порядке; что того, что между ними двумя происходит, ему достаточно. Потому что ему недостаточно. Вчерашний вечер это отчётливо дал понять; и это понимание выпнуло его с нагретого сидения, с привычной точки, с удобной позиции «лучшего друга». И теперь всё вмиг стало настолько сложным, что хочется головой об руль убиться. — Да вот, не спал всю ночь, — Начинает Ричи, как замечает на себе беспокойный взгляд друга сразу же. Боже, как это беспокойство и внимание подкупают, если бы Эдс только знал: — потому что был занят мамашей твоей. Она привет мне не передавала? – Хихикает Тозиер, на что Каспбрак только фыркает и пихает его в бок. Но не сильно, чтобы не отвлекать от дороги. — А твоя тётя не против того, что ты взял её пикап погонять? — Между делом спрашивает Эдди, перебирая кассеты в бардачке. Ровно со вчерашнего дня у них двоих уговор, что в ближайшее время именно Каспбрак заведует музыкой. Ричи это мало радует, вкусы у них никогда не сходились, но видеть то, как от этого счастливо и довольно улыбается сам Эдс, того определённо стоит. Боже правый, – думается Ричи, – какой же он восхитительный. — Эм… Нет? — Тозиер пытается скрыть ухмылку и не отвлекаться от дороги; это сложно сделать, когда всё, что ему хочется — это рассматривать парня на соседнем сидении. — Врёшь. — Эдди хмурится, выбирает одну кассету, а остальные складывает обратно в бардачок. Парочкой манипуляций музыку он всё-таки включает. Ричи узнаёт в первой же песне «Heroes» Дэвида Боуи и ухмыляется до неприличного широко – любимая Эддовская песня, как ожидаемо. — Нет, Ричи, серьёзно, ты же не взял тачку без спроса? А нечего было оставлять ключи на таком видном месте. Слишком большой соблазн, тётя София, слишком большой; особенно, если ваш племянник — подросток, и ему уже можно водить. Но вместо ответа Тозиер только качает головой в такт песни и глухо напевает. — I, I will be king. — С усмешкой поёт он, на что Эдс только весь хмурится и ухает, как старая сова. — Ричи, я сейчас серьёзно. И ты портишь мою любимую песню, к твоему сведению. — And you, – Тозиер поворачивает голову в сторону друга, – you will be queen. Каспбрак весь съёживается и бледнеет: — Ёб твою мать, Ричи! На дорогу! На дорогу смотри! Доезжают они без происшествий. После того, как Тозиер чуть не сбивает мусорный бак, то Эдс окончательно заставляет его прекратить паясничать, иначе он свалит с машины и пойдёт пешком. Аргумент работает, но Ричи всё равно ухмыляется в своей манере до самого конца дороги. В по-летнему жаркий субботний полдень, когда солнце ласково пригревает тебя прямо над твоей головой, посещать кладбище кажется странной идеей. Не хватает проливного дождя и антуража одиночества, как в кино. И Эдди слегка ёжится, хоть ему и не холодно. Суёт руки в карманы джинс и шагает вперёд, пока Тозиер возится с пикапом. Само кладбище небольшое. Оно расстилается вдоль подъёма на невысокий холм и дальше – по равнине. Каспбрак и не помнит, когда был здесь в последний раз. Мама не очень жалует это место – воспоминания неприятные. Когда умер отец, миссис Каспбрак пережила сильное потрясение и нервный срыв; перестала общаться с друзьями, бросила старую работу, но вскоре – нашла новую. А сына стала оберегать так, как будто каждый день для Эдди мог стать последним, если Соня хотя бы на секунду от него отвлечётся. В какой-то момент парень перестал винить её в этом. Злится иногда, но понимает. Или пытается понять во всяком случае. Что бы его мать ни вытворяла, страх потерять Эдди точно так же, как десять лет назад она потеряла собственного мужа, пугает её настолько, что она действительно готова на многое, лишь бы этого не произошло. А вот навещать могилу почившего десять лет назад мужа, Соня Каспбрак не готова до сих пор. — Далеко отсюда? – Спрашивает Ричи, догоняя друга. — Нет… Нет. Тут недалеко совсем. — Поначалу парень путается, но, быстро сориентировавшись, поворачивает правее, обходя аккуратно выставленные надгробия. Идут они не больше пяти минут; молчат всё время, и только когда уже подходят к нужной могиле, Тозиер всё-таки решается прервать давящую кладбищенскую тишину: — Десять лет сегодня, да? – Говорит он, когда Эдди останавливается и приглядывается к надписи на плите. Плита не изменилась ни капли. Да и с чего бы ей меняться. Смерть же неизменна, в конце концов. — Угу. – Каспбрак кивает, обводя взглядом жухлую траву на могильной земле, ещё сырой от недавних дождей. — Мама так и не захотела ехать. Говорит, что работа, но по субботам она не занята особо. – Парень вздыхает. Над головой шуршат от тёплого ветра ветви высокого дерева, и в тени, почему-то, становится даже немного холодно. — А от… от чего он умер? Ты никогда не рассказывал. — Тозиер немного щурится, когда солнце, редкими лучами пробиваясь сквозь листья, светит прямо ему в глаза. Странно, он никогда бы не осмелился спросить такое раньше. Потому что знает, что Эдс относится к своему отцу, а значит и к этой теме, с удивительным трепетом. Но сейчас, может потому что они на кладбище, этот вопрос не кажется чем-то из ряда вон. — Он бронхитом заболел. – Выдыхает Эдс, не отводя от могильной плиты взгляд. — Сначала не лечился долго, а потом, когда всё-таки решил лечиться, то лекарства, почему-то… – Парень на несколько секунд замолкает, как будто вспоминая, а после – хмурится, но продолжает: – В общем, они не подействовали. Не знаю, почему. Может, потому что поздно лечиться начал. В итоге бронхит перетёк в пневмонию, и он умер уже в больнице, когда его привезли на скорой помощи. Тозиер пялится на друга поразительно долго. Не знает даже, что сказать, поэтому выдаёт только абсолютно глупое: — Неудивительно, что твоя чудесная мамашка так поехала на всех этих лекарствах в итоге. – И сам себе язык прикусывает. Ребячество какое-то, не мог ничего получше придумать? Слова утешения? Крутая философская мысль? Ричи ждёт осуждающего взгляда на себе, но слышит только глухой смешок. — Да уж. – Усмехается Эдс, присаживаясь на корточки. Достаёт что-то из кармана, и Тозиер не сразу узнаёт в руках у друга пачку сигарет. Каспбрак отвечает даже до того, как парень решается задать очевидный вопрос: — Он курил. Может, поэтому и заболел в итоге. Но курить он любил, так что… – И аккуратно кладёт пачку у надгробия. Хорошо, что мать его сейчас не видит. Не одобрила бы. Но какая уже отцу разница, не убьют же его сигареты во второй раз. Но Эдвард Каспбрак здесь не за этим. И даже не для того, чтобы поностальгировать и поплакаться — вовсе нет. Несмотря на годовщину, Эдди здесь затем, чтобы заглушить сомнения в собственной голове. Глубоким подсознанием парень знает, что стоит ему увидеть что-то, что напоминает об отце, так сразу станет легче. Станет понятнее, как раньше. Навязчивое «нельзя», которое в последние пару дней сдавало позиции, растекается в голове, усаживаясь снова, и усаживаясь крепко, выталкивая собою все глупые мысли, которые терзали парня на протяжении последнего времени. В памяти снова всплывает целая куча образов. Как вчера, с Бетти, когда собственные воспоминания вдруг вывернулись наизнанку и показали кое-что новое. — Ричи, – Эдс мягко прочищает горло: – у тебя когда-нибудь было такое, что ты… Вспоминал то, чего как будто никогда не было? — Эм… — Мнётся Тозиер, пожимая плечами. — Типа как… Лживые воспоминания? О, как в кино? — Парень оживляется, но совершенно не понимает, о чём речь, и почему Эдди так внезапно заводит эту тему. — Нет, не совсем. Не лживые воспоминания, просто… У меня чувство, как будто я что-то забыл. И мой мозг упорно отказывается воспроизводить эти воспоминания, но всё равно изредка бросает меня в них, а они кажутся чужими совсем. — Каспбрак хмурится, опирается руками о колени и снова встаёт в полный рост. — Что-то о детстве… Не знаю. Это кажется важным. — Ты головой не стукался в детстве? – Усмехается Тозиер, но Эдди только раздражённо цокает, скрещивая руки на груди. Каспбрак оказывается прав. «Присутствие» отца и правда вносит ясность в его мысли. И навязчивое «нельзя» звучит в голове отцовским низким голосом. И Эдди не может не послушаться. Не может не принять это за истину, и не понять: никаких проблем у него нет. Всё в порядке. В голове не каша. Он не запутался. Он абсолютно нормальный парень с абсолютно нормальными желаниями и предпочтениями. Ему «нельзя» быть другим. Они возвращаются неспешно. Садятся в машину, разговаривают о чём-то отвлечённом. До ужина ещё долго, так что они могут даже немного покататься. Или засесть у Тозиера и смотреть киношки. Но какой-то чёрт всё-таки заставляет Эдди Каспбрака выдавить: — Давай поговорим о том, что вчера было? Роняет так резко и буднично, что Ричи едва не дёргает руль и не вылетает в кювет. Чертыхается себе под нос, выравниваясь на дороге и чувствует ком, вставший в горле удушливой горечью. — Ну, давай поговорим. — Совершенно безрадостно отвечает он. Даже острить не хочется. К чему защищаться, если Тозиер и так ранен настолько, что даже боли не чувствует. Они молчат ещё с минуту, слушая приглушённый бубнёж диктора местного радио. — Я тебя поцеловал. — Тихо произносит Эдс, пялясь на собственные колени и сжимая край футболки. Он не нервничает, нет. Он должен быть уверен в собственных мыслях и собственных словах, иначе грош им цена. Тозиер давится воздухом. — Да… Я знаю, Эдс. Я был там. – Не удерживает себя от нервного смешка, но тут же его в себе давит. Улыбка скорее истеричная, нежели довольная, рассекает собственное лицо. — Я же и предлагал забыть об этом, если тебя это волнует. – Говорит, а сам себя в мыслях проклинает. Ну зачем ты, Ричи, снова предлагаешь «всё забыть», если сам же от этого только страдать и будешь, чёрт возьми? И правда, зачем? Он не хочет забывать. Он не хочет, чтобы Эдс это забывал. Не хочет, не хочет, не хочет. Держать в себе это всё он больше н е х о ч е т. — Я понимаю, просто… – Каспбрак снова поджимает эти свои губы; всегда так делает, когда нервничает и прерывает фразу. Жаль, что Ричи не может всматриваться в это сейчас, за рулём. А так хочется. — Я говорил тебе, что запутался, но, на самом деле, думаю, я в порядке. Извини, я тогда тебя напугал, наверное. Не хочу всё на алкоголь сваливать, просто, ну… Меня же не влечёт к парням совсем. Не может влечь. — Тараторит почти на автомате, и Тозиер перебивает его. — Тебе не обязательно оправдываться, Эдс. – Серьёзно произносит он, и Каспбрак только удручённо пялится на друга. — Всё в порядке. Правда. Не переживай ты так. Тебе не надо объясняться так, будто ты сделал что-то плохое или как будто тебя за это накажет кто-то. Каспбрак не находит ответа. Смотрит прямо, теряется совсем. Как будто ему сказали что-то совершенно невозможное. Нелогичное. И в голову Тозиера закрадывается лёгкое подозрение о происходящем с другом. Но это подозрение он проверит позже. Сейчас же – Ричи снова включает любимую песню Эдса и пытается мягко улыбаться, как только может, надавливая на газ. Сегодня Ричард Тозиер окончательно срывает свои рамки, душащие его много-много лет, чтобы понять – ему нужно больше. Сегодня Эдвард Каспбрак окончательно загоняет себя в навязчивое параноидальное «нельзя», чтобы убедить себя – ему это не нужно совсем.