Месяц

Всё катится к чертям в понедельник, примерно к трём часам дня. Может, потому что Эдди стал слишком увлекаться собственными мыслями, не видя перед собой ничего; может, потому что Ричи сегодня остаётся на дополнительных по литературе за схваченный на прошлой неделе неуд; но скорее всего, потому что Хаггинс на пару с Хокстеттером в последние недели перед выпускным ходят, как с цепи сорванные. И чёрт разбери причину их поведения: с тех пор, как их обожаемого Бауэрса исключили из школы, и после того, как он, несколькими месяцами позднее, загремел в колонию, вся его братия вела себя тише воды, ниже травы. Какое-то время. Конечно, они позволяли себе небольшие потасовки и всё в таком духе, но не более. В школе было в какой-то мере тихо и даже мирно. Даже Майк, до этого топивший только за домашнее обучение, всё-таки перевёлся к ним в старшую школу год назад. И никто – ну, почти никто – его и не задирал. К тому же, неудачники зачастую стараются держаться вместе, но сейчас… Сейчас Эдди впервые за очень долгое время шёл домой совершенно один, и, вероятно, это и послужило причиной того, что Хокстеттер так хорошенько ему сейчас зарядил кулаком под дых. Придурки, даже не додумались оттащить Каспбрака в лес; или хотя бы немного подальше от школы. Чёрт, да если постараться, то даже из окон здания можно заметить, как эти двое к нему пристают. Это случается сразу же после уроков. Эдди, замаянный и уставший, даже и не придаёт значение тому, что сегодня домой он возвращается в полном одиночестве. Подмечает это уже тогда, когда выходит из школы и мирно топает к главным воротам. В груди тут же неприятно саднит, но парень только отмахивается. Не в детском саду уже, чтобы вечно под ручку друг с другом таскаться. Чёрт, он видел Ричи меньше десяти минут назад, когда тот ныл о дурацкой литературе и дополнительных. Каспбрак тогда сказал, что он придурок, и что никакой колледж ему не светит, но друг только рассмеялся и взлохматил Эду волосы. Такой простой жест. Абсолютно точно дружеский. Эдди тогда даже по привычке отмахнулся от него, поправляя испорченную причёску. Всё, как обычно. Всё, как и кучу лет до этого. Но, почему-то, совершенно не так. Ощущается настолько по-другому, что уже даже кажется ненормальным. Каспбрак до сих пор чувствует насколько у него красные щёки; чувствует и невыносимую жару, хотя его и обдаёт прохладный ветер. Под землю хочется провалиться от этих ощущений. И от желания, чтобы Тозиер прямо сейчас привычно оказался под боком, рассказывая очередную абсолютную чушь, хочется взвыть. То ли, потому что привык, что домой они ходят всегда вместе, то ли… Хрен разберёшь, почему ещё. Эдди кажется, что он единственный из всей компании, кто не вырос достаточно, чтобы быть самостоятельным. Чтобы быть отдельным и единственным целым, самим собой. Их клуб «неудачников», который и на неудачников-то уже не походит даже, уходит куда-то невероятно далеко, а Эдс не может их догнать. И не ребёнок же, вроде. Из пункта «детство» давным-давно выехал, а вот до пункта «взрослость» так и не добрался. Зависает где-то между, посредине. Так и живёт «в пути», когда как все остальные уже сто лет, как добрались, и не ждут его. Даже до дома сам не в состоянии добраться, не заморачиваясь по этому поводу. Хаггинс вылавливает его за шкирку, как только Эдс делает шаг за территорию школы. Патрик же в своей манере неприятно склабится, держит руки в карманах джинс, и обрывается на полуслове, замечая Каспбрака. Эдди даже не сразу из собственных мыслей выныривает. Дёргается и шипит, когда его всё за ту же шкирку тянут за угол, а там – припечатывают спиной к кирпичной стене. Больно ударяется затылком, жмурясь, но не говорит ни слова, даже звука не издаёт; смотрит исподлобья самым красноречивым взглядом и выжидает. — Эй, Каспбрак, как дела? – Басит Реджинальд, всё ещё удерживая подростка за ворот чёрной футболки и прижимая к стене. Эдди весь ёжится, напрягаясь и бегло осматривает приставших к нему парней. Ну, хотя бы Криссу хватило ума закончить школу, не оставаясь чёрт знает какой раз на второй год, чтобы не травить теперь Каспбрака втроём. Впрочем, от этой мысли сейчас вообще не легче. Эдс только хмурится и пытается отвернуться, когда Хаггинс приближается слишком сильно, опаляя дыханием. Ноги подкашиваются и становится откровенно мерзко. Может, и хорошо, что его сейчас держат, припечатывая к стене, потому как в ином случае – и школьник в этом уверен – он бы уже потерял равновесие и грохнулся на асфальт. — Чего вам двоим надо от меня? – Произносит Эдс, но получается совсем тихо и неуверенно. В горле саднит, и голос надламывается, хрипит почти на грани покорного; Каспбрак кусает щёку изнутри и пытается держаться увереннее. Получается из рук вон херово. Чужая рука одёргивает его от стены и снова ударяет о неё. В голове проносится лёгкий звон; не от удара даже, выходит не больно почти, но от неожиданности рваного движения, и до школьника доходит, наконец, что здесь совершенно нет никого, кто мог бы ему помочь. Будь рядом Ричи, то эти двое, возможно, и не докопались бы даже. Но Тозиер просидит в школе ещё как минимум минут сорок, а прохожие, если и замечают, то нарочито прячут взгляды в землю или в сторону. Становится тошно. — Ходит у нас слушок по школе, Каспбрак, – выдаёт Патрик, всё так же склабясь; улыбка его, оголяющая зубы, видится жуткой, какой-то совсем животной, и Эдди совсем теряется. В груди всё застывает, парень даже вдохнуть не решается, эмоции режутся ещё до понимания чужих слов: – может, слышал? Школьник нерешительно сглатывает, прожигаемый двумя парами чужих глаз. Нет. Не могли же они… С другой стороны, пожалуй, это было только вопросом времени, когда слухи разлетятся по школе окончательно, и когда о них узнали бы эти двое. Но Каспбрак даже не думал об этом, не хотел представлять себе такой хреновый вариант развития событий. — Понятия не имею, о чём вы говорите. – Эдс давится словами, даже не успевает произнести до конца, как Хокстеттер обрывает его несильным, но болезненным ударом под дых. Перед глазами на миг темнеет, парень жмурится, пытается согнуться, но чужая рука на вороте футболки не даёт этого сделать, оставляя столбом стоять и прижиматься спиной к стене. Остаётся только заходиться сбившимся дыханием, шипеть и морщиться. Оба придурка с усмешкой прыскают, как будто кто-то рассказал пиздец какую смешную шутку. Эдди вот только, почему-то, не смешно нихера. Боль долго колотится в рёбрах, а после – растекается по всей грудине и животу, и ноги уже не в первый раз подкашиваются. Чёрт, надо было, как и Ричи, хватать неуды, чтобы засиживаться на дополнительных и отработках. Кто бы мог знать, что хорошая учёба может настолько выйти боком. — Да ладно тебе, Эдди, – Кидает Хаггинс, и Эдсу впервые в жизни хочется сблевать только от того, как отвратительно может звучать собственное имя: – ты же не мог не слышать. Говорят, у нас в школе педики завелись. И что-то внутри падает окончательно. С таким грохотом, что Эдварду кажется на мгновение, что он оглох. Смотрит своими большими глазами и этим ошалевшим взглядом, как будто его поймали за каким-то очень страшным делом, и совершенно не находит, что сказать, как ответить. Только и может, что отрицательно помотать головой – на остальное сил и решительности не находится. — И мы сейчас даже не про твоего пидорского дружка Тозиера говорим. – Патрик вещает с таким довольством, что от его жуткой улыбки вот-вот треснет вытянутое лицо. Подходит на шаг ближе, заставляя взглядом Каспбрака окончательно вжаться в холодную стену. – Как там было? – Демонстративно спрашивает он, переводя взгляд на друга. Хаггинс делает вид, что задумывается на пару секунд, после чего выдаёт: — Засосались прямо в школьном коридоре. Просто. Пиздец. — Прикинь? – Усмехается Хокстеттер, снова оборачиваясь к школьнику, и Эдди, почему-то хочется засмеяться. Желание нерациональное и болезненное настолько, что голова начинает кружиться. В подкорке сознания мелькает страшная и очень ясная мысль: всё, что сейчас происходит – правильно. Правильно. И жуть берёт от этих слов самому себе. Правильно, что они сейчас докапываются до него, правильно, что грубо тягают и, то и дело, пытаются замахнуться. Чёрт, да даже если его сейчас изобьют до полусмерти, это всё равно будет казаться правильным. И парень не может сдержаться от нервной ухмылки и жуткого, вырвавшегося следом, смешка. — Веселишься? Едва ли. Эду не весело совсем, но, отчего-то, онемение больше не вяжет по рукам и ногам, и парень резко сдёргивает с себя чужую ладонь. Хаггинс отпускает его только из-за неожиданности, это заметно, но Каспбрак, упираясь спиной в стену, коротко усмехается: — Если вы двое вылавливаете и избиваете педиков, то почему тогда вы друг другу в первую очередь морду не набили? – И не смешно самому даже, а от того, как у Патрика глаза темнеют – тем более, но собственный голос не звучит вымученно, только нервно до невозможного. Долго ждать не приходится, Хокстеттер бьёт его буквально в ту же секунду, и удар этот приходится прям по лицу. Боль вспыхивает резко, Каспбрак в придачу ещё и ударяется затылком о стену, а после – съезжает по ней же спиной, зажимая руками разбитый нос. Кровь хлещет моментально, теплом разливаясь по пальцам и ладоням, и перед глазами всё медленно начинает плыть. Что ж, на этот удар он хотя бы и правда напросился. Что угодно, чтобы заглушить отвратительный голос в голове, твердящий о «правильности» происходящего. Но он не смолкает. Шепчет и шепчет, и шепчет, что ты, Эдди, это всё заслуживаешь. Что так и должно быть, потому что сам ты, должно быть, неправильный. Уже совсем не смешно становится. Следующая вспышка боли застаёт его пинком в живот, и парень закашливается; кровь с носа попадает в рот, стекает по подбородку, сильно пачкая футболку, и кажется уже, что эта чёртова кровь повсюду. Горячая и отвратительная на вкус, аж сблевать охота. Но Эдс может только шипеть, поджимая губы и пытаться сделать вдох, пока Патрик, психуя, сыплет на него ругательствами. Давно Эдди этого не чувствовал. Наверное, с тех пор, как Бауэрса посадили. Оттого обида и боль ощущаются острее. Когда и так не ждёшь ничего, кроме жестоких побоев – это уже не кажется таким страшным, но сейчас… Сквозь ватный шум слышится, как резко тормозит машина. Хаггинс снова пинает, а вот Патрик всё-таки оборачивается. Шикает на друга и пихает того рукой в плечо. — Я вызвала полицию, и, если вы сейчас же не прекратите, то вас обоих арестуют! – Слышится знакомый голос, и Каспбрак удивлённо поднимает взгляд, видя, как из красного пикапа едва ли не вылетает Мэгги Тозиер. Она смотрит хмуро и строго, проходя вперёд, и взгляд её, совершенно не похожий на тот, которым она глядела на Эдди дома, заставляет всё внутри похолодеть. Хокстеттер шипит, ругается себе под нос и выталкивает Реджинальда за угол, откуда они пытаются побыстрее сделать ноги. Неудивительно, что их так пугает угроза полиции. После Бауэрса-то, которого даже собственный папаша в последний раз не смог отмазать от колонии. Голова всё ещё сильно кружится, а кровь продолжает течь, размашистыми пятнами пачкая даже рукава рубашки. — Видишь, я же говорила, что это он! – Из окна машины высовывается голова Амелии. Девушка обеспокоенно оглядывается, но голос её, всё такой же звонкий и жизнерадостный, почему-то, позволяет на секунду успокоиться. Каспбрак глухо выдыхает через рот и, пошатываясь, встаёт на ноги, всё ещё прижимая руку к кровоточащему носу. Мэган добирается до парня буквально в три коротких шага и тут же хватает его лицо в свои тёплые, слегка подрагивающие ладони. — Боже, что они с тобой сделали, Эдди! – Пугается она, приглядываясь. – Вот же придурки… Дай мне посмотреть на твоё лицо. – Миссис Тозиер аккуратно убирает ладонь Эда и удручённо вздыхает, покачав головой. Да уж. Эдс представляет, как он сейчас выглядит. То ещё зрелище, должно быть. Пол лица в крови, одежда и руки тоже в ней. Его как будто не в нос ударили, а ножом пытались зарезать. – И где только мой придурошный сын в такие моменты? Он же твой парень, должен был тебя защитить. – Шипит женщина, утягивая Каспбрака за собой в машину. – Так, давай-ка я тебя отвезу в больницу. — Нет! – Тут же выпаливает школьник ещё даже до того, как смысл чужих слов до него доходит. После драки всё остальное будто бы звучит слишком тихо. Эдди снова зажимает нос рукой и уже тише добавляет: – Они наверняка позвонят моей маме оттуда. Не хочу, чтобы она узнала об… об этом. Мэгги какое-то время смотрит прямо; хмурится, а после всё равно указывает Эдди садиться в машину. — Поехали к нам. Нужно же хотя бы кровь остановить и обработать это всё. И голос её, в своей заботе, звучит так тепло, что Эдди не может ей отказать. Это совершенно не похоже на заботу Сони. Нет криков и ругани; нет ничего, кроме простого и ясного желания помочь, тёплого и щемящего настолько, что Каспбрак снова забывает, как дышать. Он, не произнося ни слова, покорно садится в машину, где встречается взглядом с Амелией. — Уфф, – выдыхает она, точно так же прикладывая ладонь к собственному носу, как будто случайно копируя этот жест: – Выглядит страшно. Ты в порядке? Каспбрак кивает. — Где-нибудь ещё болит? – Интересуется миссис Тозиер, захлопывая дверь и пристёгиваясь. Смотрит на Эда ещё несколько секунд, когда тот только отрицательно мотает головой, устраивая звенящую голову на спинке сидения. «Только там, где не видно никому» – додумывает про себя Каспбрак, но решительно молчит, не произнося ни слова. Боль, уже не такая острая, растекается ватой по телу. В носу пульсирует, но Эдди не замечает этого. Трудно что-то замечать под страхом собственных мыслей, которые всё ещё истошно пытаются уверить Эда в том, что всё произошедшее – правильно. Что он действительно получил за дело. Что всю «неправильность» из него стоит выбивать силой. Честно? Это ощущается даже знакомо. Уже в доме у Тозиеров Мэгги усаживает Каспбрака на диван, взволнованно перебирая вещи в шкафу, выискивая аптечку. — Что всё-таки произошло? – Мягко интересуется она, поставив на стол небольшую коробочку и доставая оттуда кучу ваток, бинтов и какие-то склянки. – Понимаю, что это не моё дело. Ты можешь не говорить, если тебе неприятно. – Взволнованно добавляет она, и Эдди мягко улыбается. Лицо малость сводит от всё ещё саднившей боли, но в груди всё равно становится ощущаемо тепло. — Это местные хулиганы. Ничего нового, они всегда находят до чего… докопаться. Что ж, Эдди, сглаживать углы ты не умеешь совершенно. Миссис Тозиер бросает очень красноречивый взгляд, и сразу видно, что поняла она, пожалуй, даже слишком много. Потому Каспбрак и замолкает тут же. Только шикает, когда ватка с перекисью проходится по разбитому носу. Кожа прямо на переносице оказывается рассечена, и рана от этого щиплет до дрожи болезненно. Патрик при ударе не скупился совершенно. — Держи. – Амелия аккуратно подаёт Эдди стакан с водой, и мягко улыбается. Как-то по-семейному, как будто он не просто «какой-то там парень сына или брата», а действительно, часть семейства Тозиеров. Чувство стыда, зарождающееся где-то в груди, поднимается до самого горла и становится поперёк, мешая вздохнуть. Он не заслуживает этого. Уж точно не постоянным обманом. Это место, место в этой семье – не его, оно ему не принадлежит и принадлежать не может. Но на миг, – пусть и на очень короткий миг, – ощутить себя на этом месте до невероятного приятно. И пусть Эдди и знает, что даже в такой семье далеко не всё спокойно. Что они тоже временами ругаются, как собаки; что могут иногда не понимать друг друга. Но. Они хотя бы знают и понимают, что такое семья. — Это ещё что за хуйня? – Слышится с самого порога гостиной, и Эдди не удерживается, оборачивается на знакомый голос, отчего Мэгги случайно мажет перекисью по его щеке. — Ричи! – Возмущенно взвизгивает она, тут же нахмурившись. – Имей совесть выбирать выражения! Портфель у Тозиера тут же падает на пол. Парень смотрит несколько долгих секунд прям на Эдса и на его побитое лицо, и Каспбрак не находит ничего лучше, чем неловко улыбнуться и пожать плечами, мол «ну, так вышло». — О, вау, кто-то сегодня останется без карманных денег. – Амелия ехидничает, указывая на и без того почти заполненную монетками «банку для ругани». Чёрт, да плевать сейчас Ричи на карманные и на подколки сестры, он их не слышит даже. Чуть не спотыкается о, секундой ранее скинутый, портфель и подлетает к Каспбраку, сильно хмурясь. Садится рядом так, что Мэгги, волей-неволей, приходится вставать с дивана, и та недовольно цокает, закатывая глаза. — Пойду, приготовлю обед. – Кидает она, складывая ватки на стол. – А ты, Ричи, позаботься пока об Эдди. Амелия, пойдём, поможешь мне принести пакеты с продуктами из машины. Тозиер хмурится, берёт лицо Эдса в свои ладони и крутит, всматриваясь и выискивая ещё ссадины. Каспбрак чувствует жуткое дежа вю; это, должно быть, у них и правда семейное – врываться в личное пространство и без каких-либо просьб, помогать, заботиться и волноваться. — Ау, ау, ау! Ты мне так шею свернёшь! – Морщится Эдди, хватая парня за руки и убирая их от своего лица. Ричи смотрит абсолютно нечитаемым взглядом, непрошибаемым настолько, что становится малость не по себе. То ли хмурится оттого, что злится, то ли удивляется таким образом. А от касаний его снова становится невыносимо, почти до дрожи жарко, и Каспбрак хочет списать это странное ощущение на травму, но… Не получается. И щёки горят так предательски и некстати. Кажется, у него краснеют даже уши, и это уже совершенно и абсолютно точно не-нор-маль-но. — Кто это сделал? – Тон у Ричи ровный и отдаёт холодной сталью. Непривычно до оцепенения. – Хаггинс же наверняка, да? Кто ещё мог, кроме него и, может, этого придурка, Патрика? Эдди первый не выдерживает и отводит взгляд. — Эдс, не молчи! Когда… Как. Почему они вообще в тебя вцепились? – Ричи продолжает хмурится, но, хотя бы, перестаёт смотреть так мучительно-взволнованно. Тянется к аптечке на столике и достаёт оттуда пачку с пластырями. — Не знаю. Как будто им хоть когда-нибудь нужен был повод. – Фыркает Каспбрак, завидев, как Ричи распаковывает синий пластырь со значком «супермена» посредине, и закатывает глаза. Это настолько Тозиеровское, что даже странным не кажется. Друг лепит пластырь прямо поперёк носа, где рассечена кожа и слегка надавливает, отчего Эдди дёргается. — Ты совсем не умеешь врать, я тебе уже говорил об этом? — Ты правда думаешь, что пластырь поможет мне с разбитым носом? – Парень многозначительно изгибает одну бровь, полностью игнорируя вопрос, решив, что он всё равно риторический. — Ну, – на полном серьёзе произносит Ричи: – он же с суперменом. Они сидят так ещё почти с минуту, пока Тозиер очень громко не вздыхает. И столько в этом вздохе усталости и обиды, что Эдди становится не по себе. Как будто говорит более, чем красноречиво «не хочешь рассказывать – твоё дело, заставлять я тебя не могу, но». Но. Вот именно. Это «но» всё портит так сильно, что Каспбраку даже физически становится плохо. И через острую боль и нежелание, он всё-таки выдавливает из себя: — Думаю, ты и сам догадываешься, почему они до меня докопались, Ричи. – Тихо, почти неслышно даже. Эдс прячет взгляд в собственных коленях и не может даже попытаться его поднять. Не хочет видеть сейчас выражение лица друга совершенно. – Знаешь, и фиг с ними. – Говорит ровно в тот момент, когда Тозиер уже открывает рот, чтобы высказаться самому. – Не в них проблема даже. Ричи не понимающе хлопает глазами. — В чём тогда? – Сам не замечает, как на середине фразы голос дрожит. Боится, что Эдди сейчас скажет «в тебе» и будет более, чем прав. Потому что это Тозиер ввязал его во всё это. Потому что его «отношения» заходят слишком далеко. Потому что вся школа в курсе, и это его, и только его одного, вина. Что-то внутри обрывается, оставляя только зияющую пустоту промеж рёбер. Ну же, чёрт возьми, Эдди, скажи уже «это ты виноват», и Ричи согласится. Он пострадал только потому что ты виноват. Ты виноват. Виноват, виноват, виноват. Заигрался, не уследил, был ослеплён настолько, что даже не заметил, как всё вышло из-под блядского контроля. И хочется самому себе врезать, только глядя на все эти залитые кровавыми пятнами вещи, на футболку и рубашку. — В том, что, – Каспбрак нерешительно мнётся, всего пару секунд, и на эти две секунды Ричи замирает. Даже сердце, кажется, не бьётся совсем, выжидая дальнейших слов. И, думается, поделом тебе. Сам добился того, что заслужил, пожинай теперь свои херовы плоды, Ричи: – мне показалось, что они поступили со мной правильно. И, как будто сам понимая, что сморозил полную чушь, Эдди нервно и немного криво усмехается, пока Тозиер, сидя сбоку, перестаёт соображать окончательно. — В смысле, правильно? – Переспрашивает он, но ответа не дожидается. – Эдди, что… В том, чтобы избить тебя, нет ровным счётом нихера правильного! Это тупость. — Я знаю… – Мягко выдыхает парень. Тозиер думает ещё с несколько секунд, после чего, хватая друга за плечи, разворачивает его к себе всем корпусом. — Смотри, если бы они, да даже если и кто-нибудь другой, побили бы меня за то, что мне нравятся парни, то это – правильно? — Что? Боже, Ричи, нет конечно! – Говорит, даже не обдумывая. — А если бы они побили так какого-нибудь другого человека, абсолютно любого, за это – это правильно? Эдди стушёвывается и снова прячет взгляд под ресницами, опуская голову. — Нет… Ричи выдыхает, наконец, отпуская чужие плечи. — Вот видишь. Почему ты думаешь, что это правильно только по отношению к тебе, Эдс? Нет в этом ничего правильного. Ни капли. Не знаю, что у тебя в голове творится, если ты так решил, но ты не должен так думать. Хорошо? Каспбрак поджимает губы, кивая. — Хорошо... Тозиер, наконец-то, улыбается в своей манере, опускает руку Эду на голову, мягко гладя по волосам, и даже сам не понимает, когда приближается слишком близко, ненавязчиво и до спёртого дыхания тепло целуя в лоб. И вот это – действительно правильно. И столько в этом жесте щемящей нежности, что Каспбрак даже не отталкивает поначалу, принимает его, как оно есть. — Тётя Мэгги спрашивает, как там… О. Вау. – Вваливающаяся в комнату Амелия тут же останавливается на пороге, осекаясь и не сдерживая широкой, очень Тозиеровской, улыбки. – Я смотрю, об Эдди ты уже позаботился. — Ты про пластырь или про поцелуй? – Щерится Ричи. Девушка легко хихикает, а до Эдди, кажется, только сейчас доходит суть происходящего. Парень опять краснеет до самых кончиков ушей и пихает Ричи в бок, отчего тот едва не падает с дивана. Снова сбивается и дыхание, и сердце, и парень весь теряется, вжимаясь пальцами в собственные джинсы, пока Ричи все не может перестать смеяться. — Так ладно, принцесса, пойдём, я тебе дам какую-нибудь кофту, чтобы ты переоделся. – Тозиер до смешного нелепым движением подпрыгивает с пола и распрямляется. – Не будешь же ты обедать в окровавленных шмотках. Выглядит так, как будто это ты замочил кого-то, а не как будто тебя отпинали. — Ох. Не, я, наверное, лучше домой. – Тут же дёргается Эдди, вставая с дивана. Ричи только смотрит так вопросительно и тупо, как будто Каспбрак сейчас полнейшую хрень произнёс. Как будто то, что Эдди остаётся у них дома – это уже даже не тема для обсуждения. Это факт. Парень молчит долго, глядя на Ричи. «Мне надо домой». «Я не могу позволить себе быть в этой семье так долго, как будто я её часть, потому что это не так». «Я не могу остаться, потому что хочу, на самом деле, остаться здесь, где есть ты, почти до безумия». — Ладно. – Стушёвывается Эдс, и Ричи победно ухмыляется, зазывая парня за собой, на второй этаж. Один раз. Только один раз, практически случайность, когда он даст себе возможность подольше побыть здесь. Совсем ненадолго. Совсем ненадолго почувствовать себя, хотя бы немного, частью семьи.