Месяц

Сумеречное небо заливается лилово-розовыми брызгами; простилается акварельными пятнами сквозь облака, и исчезает оранжевой вспышкой в разрезе горизонта. Воздух, вечерне холодный, морозит по лицу резким ветром, ерошит волосы, и от прически остаётся чёрт пойми, что. И, несмотря на зябкость и липкие мурашки, приходящиеся импульсом по телу, Эдди не спешит закрывать окно пикапа. Сидит на пассажирском сидении, теребит пальцами ремень безопасности, охватывающий его, и смотрит в ветреное никуда. Разговор… не идёт. Может, потому что Каспбраку и правда сложно начать: слова нужные не подбираются, как ни пытайся. Как поддержать? А поддержать надо, Эдс и правда искренне хочет этого, почти до болезненного хруста промеж рёбер. Не просто «дежурно утешить», но в действительности помочь. Да как тут, чёрт возьми, поможешь? А, может, разговор не идёт, потому что сам Ричи не хочет говорить. Включает музыку в машине почти на полную громкость: резкая мелодия долбит по ушам. Пытаться перекричать её довольно бессмысленно; да и зачем, если Тозиер сам решил заглушить всё вокруг, и всё то, что внутри рвётся и крошится, музыкой. Ричи всем видом показывает, что всё в порядке: не хмурит брови, не строит гримасы; на лице задерживается немая полуулыбка, и Эдди старается не смотреть на неё, не видеть эти попытки обмануть всех вокруг и себя в первую очередь. Тозиер, вероятно, думает, что, если удается долго обманывать самого себя, то обдурить остальных — пустяковая задача. И до какого-то момента действительно оказывается прав. Воздух вконец морозит, и Каспбрак не выдерживает, закрывает окно полностью, глухо выдыхая. Тозиеровская кофта не спасает от колкого холода, потому парень опускает закатанные рукава, обхватывает себя руками и пытается дышать. От терпкого чужого запаха и медленно разливающегося тепла становится немного уютнее, и голова наливается ватным, но тоскливым спокойствием. Эдс молчит ещё с некоторое время, после чего всё-таки заставляет себя посмотреть на друга, поджимая губы в тонкую полосу. Ты же сам всегда твердил, что нужно говорить о своих проблемах, Ричи. Что надо рассказывать о своей боли, если ты её чувствуешь; но почему, когда сам сталкиваешься с этим, лишь молчаливо поджимаешь хвост и делаешь вид, что всё в порядке? И Эдди, на грани злости, заглушает музыку почти полностью. От резкой тишины в ушах начинает звенеть, и Каспбрак уже хочет вывалить всё, как есть; вскрыть все проблемы и мысли Тозиера, как нарыв, чтобы хотя бы гноиться перестало, раз уж от боли всё равно не избавиться. Но в самый последний момент парень выдыхает и может выдавить из себя лишь: — Куда мы едем? – Получается глухо; голос то ли дрожит, то ли рвётся окончательно, – Кажется, мы уже даже из Дэрри выехали? — Ага. – Тянет Тозиер бодрым голосом; как будто и нет никаких проблем, он ни с кем не ругался (ну, это как раз-таки отчасти и правда), и вообще не слышал ничего, что могло бы его расстроить, – Хочу тебе показать одно место, если ты, мамкина принцесса, конечно, не против. Каспбрак по-совиному ухает, но ничего в ответ не бросает, только откидывается на сиденье и снова пялится в размывающийся за окном пейзаж. Едут они так, в полном молчании, ещё около десяти минут, широко заворачивая и заезжая на какой-то то ли холм, то ли гору: дорога к концу становится совсем ухабистой и землянистой, а от мелких камушков под колёсами машину мелко трясёт. Тозиер резко останавливается, разворачивается и немного сдаёт назад. — Приехали. Вылезай и наслаждайся, спагетти. – Гордо заявляет парень, отстёгивая ремень. Эдди, копируя его движения, открывает дверь пикапа и едва ли не вываливается на улицу; по-прежнему холодный воздух окутывает мгновенно, и Эдс ёжится, обжимает себя руками, растирая плечи под Тозиеровской кофтой, и оборачивается. Закат. Больше, чем закат даже. С вершины холма весь Дэрри, как на ладони. Дома и улицы издалека кажутся совсем мелкими. Каспбрак оглядывается и видит даже карьер и озеро, ярко отражающее закатный оранжево-розовый блеск. — И часто ты тут бываешь? – Почти шёпотом произносит подросток, но не находит Ричи рядом, потому возвращается к кабине, где Тозиер что-то выискивает под сидением, — Ричи? — М? – Тозиер мычит, всё ещё увлеченно роясь руками в кабине. — Я говорю, часто ты сюда ездишь? – Звучит чуть более беспокойно, чем хотелось бы. Здесь красиво, этого не отнимешь, но вот только вместе с уединённостью и красотой этого места приходит и разливная тревога: как часто, чёрт побери, Ричи мотается сюда один? Как часто он чувствует себя настолько подавленным и одиноким, что хватается за тачку и катается сюда? Не к Эдди, не к остальным неудачникам, а сюда? Каспбрак даже не знал об этом. И подумать не мог. — Временами. – Бессвязно отвечает друг и вылезает из машины, – Лови. – В руках у него две бутылки, но ловким броском одна из них попадет к Эдсу, и тот, ловя, хватается за неё, но чуть не роняет, да и сам едва ли не падает. — Пиво? – Стеклянная бутылка пузырится внутри тёмной жидкостью. Пить не особо хочется. Хотя, что ему будет от одной бутылки-то. Просто Эдсу больше по душе лимонное, – Откуда? Ричи фыркает так, как будто Каспбрак спросил какую-то полную хрень: — Это же пикап Софи. – Закатывает он глаза так, как будто это должно было что-то объяснить, и залезает в кузов. Усаживается, вытягивая ноги и смотрит перед собой гнетуще-прямо, ровно на закатное половинчатое солнце. — Ты залезаешь или нет? Эдди лишь отрывисто кивает. Залезает в кузов, неуклюже присаживаясь рядом; так, что их плечи соприкасаются. И нет в этом ничего странного, и не должно быть: здесь не так много места, чтобы иметь роскошь избегать Ричи повсеместно, но к горлу всё равно подступает удушливый ком, а щёки медленно покрываются красными пятнами. Каспбраку кажется, что он сходит с ума. Или что у него аллергия на Ричи, раз его тело так реагирует: странно, щемяще-горячо и с мелкой дрожью. Что ж, у его сознания, должно быть, тоже какая-то аллергия, потому что он чувствует, как голова наливается тяжестью. Вместо расчерченного яркой краской города глядит аккуратно на Тозиеровское лицо, не поворачиваясь, чтобы Ричи этого не заметил. Лицо у друга какое-то застывшее, будто не живое вовсе. Всё та же полуулыбка, всё тот же стеклянный прямой взгляд. И обнять его хочется, и хорошенько потрясти за плечо, чтобы он больше не глядел так отчуждённо. Эдс набирает побольше воздуха, и уже хочет что-то сказать, как: — Извини. – Тихо и совсем не по-Тозиеровски серьёзно произносит Ричи. Голос его совсем не вяжется с лицом, и Каспбрак теряется окончательно. — Ты... В смысле? За что? – Он запинается, на секунду усмехается; выходит нервно, но усмешка теряется моментально; скатывается по горлу, вниз, оседая тяжкой колкостью на дне лёгких и пузырится с последующим вдохом. Они оба молчат почти с минуту; Ричи открывает бутылку резким движением, и тёмная жидкость пенится, едва не выливается на самого Тозиера и на кузов автомобиля. — Из-за меня о тебе сплетни в школе пошли. Серьёзно? Нет, серьёзно, это именно то, за что Ричи сейчас хочется зацепиться? Вот за это? Эдди почти злится, не замечает сам, как хмурится, сводя брови к переносице, и как морщит веснушчатый нос. — Да забей ты. – Почти шипит он, и понимает: плевать ему на слухи. Нет, не они оказываются самым страшным, что могло показаться Каспбраку. Самое страшное, – и мысль эта держится на подкорке сознания неприлично долго и отчётливо – что Эдди понимает, что не сплетни о нём кто-то разносит по школе. Нет. Чёрт возьми, кто-то распространяет о нём правду. Жуткую и страшную правду. А ему нечего противопоставить. — Тебе вот как будто волноваться больше не о чем, Ричи. – Каспбрак фыркает, усаживается поудобнее, нечаянно трётся плечом об Ричи и застывает. — Что, Эдди-спагетти, хочешь меня пожалеть? – Выдаёт это со смешком, только, признаться, смешным это никому здесь не кажется, – Ну, тогда можешь вставать в очередь к моей мамочке. Каспбрак хмурится. Смотрит на свои колени, на закрытую бутылку с пивом, и сам её, немного погодя, открывает. И всё же лимонное вкуснее. Не так горчит на языке, как тёмное. — Не будь таким мудаком. – Эдс цедит сквозь зубы, почти выплёвывает это; но злиться всё равно не получается почему-то, даже если так было бы легче. – Она пытается тебе сочувствовать. Разговор сворачивает совсем не в то русло, какое хотелось бы, но, хотя бы, появляется. Каспбрак почти облегчённо выдыхает: дыхание это растворяется паром перед носом. Как же, чёрт возьми, холодно этим вечером. — Ненавижу сочувствие. – Получается это уже с заметной усталостью, и Ричи сдаётся: уголки губ катятся вниз, от улыбки как будто и следа не остаётся. Взгляд его, тёмный, всё ещё смотрит вперёд, и Эдс замечает, что с тех пор, как они вышли из дома, Тозиер так толком ни разу на него и не посмотрел, – Да и не нужно мне оно. Мне нужно понимание, видишь в чём разница? Даже, если я до боли другой. Презираемый, неправильный, какой-то извращённый и вообще заслуживаю сожжения на костре. Да что ж такое? Каспбрак всё никак не может отделаться от этого странного сдавливающего чувства. Как будто изнутри что-то приподнимает рёбра, хрустит, мечется и ноет; даже дышать сложно. Парень только и может, что сделать глубокий вдох, а выдохнуть уже не получается. Смотрит на Тозиера уже открыто и будто бы пытается найти в заострённых чертах его лица ответ. Но, чем дольше смотрит, тем удушливее кажется это ощущение. Словно он пьян, хотя выпил только пару глотков пива. Очень-очень-очень пьян. — Про последнее тебе никто никогда и не говорил. – Рвано произносит парень и закусывает губу. Импульс проходится вдоль позвоночника и разливается до самых конечностей. Хочется прикоснуться. Просто прикоснуться хотя бы. Может, взять за руку? Провести по шершавой коже пальцев, по широкой Тозиеровской ладони, по чужому запястью. Щёки снова горят. — Ты просто с моей бабушкой ещё не общался. – Тозиер тянет совсем уж отчаянным смешком и снова улыбается; на этот раз – чуть более искренне. – Все только и делают, что принимают меня за ребёнка. Как будто у меня нет ни мозгов, ни права сделать свой собственный выбор. Люди всегда думают, что видят тебя насквозь, знаешь? Нет, мне-то плевать конечно. – Делано пожимает он плечами, – Хотя немного тоскливо, когда тебя всё время поучают, мол, веди себя, как взрослый. Иногда я веду себя так, как будто я дохрена старше своих лет, только вот этого, почему-то, никто не замечает. И вообще, знаешь, ничерта они не замечают. Ричи завершает монолог, отпивая немного пива. От одной бутылки никто из них и близко не опьянеет, зато можно хотя бы оправдать затянувшееся молчание. Эдди с ответом не находится. Глядит на Тозиера немигающим взглядом и, почему-то, вспоминает сегодняшний разговор в гараже. — София мне про Одри сегодня рассказала. – Мягко начинает он, стараясь скрыть режущее любопытство. Больше половины дня эта тема не даёт парню покоя. Мечется в сознании из стороны в сторону и оседает окончательно. Ричи никогда не рассказывал о своей старшей кузине. И Каспбраку до болезненного хочется узнать, почему. Ощущение это, рваное и колючее, напоминающее ревность, не нравится парню совершенно. Хочется поскорее избавиться от него, выплюнуть на холодную землю и забыть, как страшный сон, как тревожную мысль, которая возвращает раз за разом Эдса к одному: он просто ревнует. И совсем не так, как ревнуют друзей. Не так, как ревнуют к родственникам. Что-то более глубокое, сложное и, отчего-то, страшное. — Правда, что ли? – Немного с опозданием отвечает Ричи, заметно напрягаясь в плечах. — Ага. – Чёрт. Разговор совсем не клеится; Эдс трясётся, не знает куда бы деть руки, водит пальцами по шершавой ткани кофты и выдаёт первое, что попадается на ум: – Софи сказала, что Одри тупо собрала шмотки и свалила в Нью-Йорк. Довольно круто, да? Ну, радикально, конечно, но… – Боже, Эдс, замолчизамолчизамолчи, ни слова больше. Парень прикусывает язык, ругаясь на себя в мыслях. Он совсем не это имел в виду, да что ж такое. — Наверное. – С ответом Ричи не торопится. Смотрит куда-то сквозь, окончательно зависая в собственных мыслях, и Каспбраку до болезненного желания хочется залезть ему в голову и узнать, наконец, что же в ней происходит, — Может, и мне так стоило поступить? – Кидает он, впервые за вечер переводя взгляд на Эдса. И что-то обрывается в этот момент. Абсолютно всё обрывается – кажется Каспбраку – из-за этого болезненно отчаянного, но настолько чертовски нежного взгляда. Парень дрожит, уже не от холода даже, хотя промозглый ветер и забирается под кожу, облизывая кости; и не может и слова найти. — Да и родителям так было бы проще. – Продолжает Тозиер, наклонив голову. Смотрит так испытывающе, словно ожидает конкретного ответа, почти ухмыляется даже. — Как, в принципе, и всем остальным. Что за… хрень? Специально же выводит, заметно по твоему чёртовому лицу, что ты едва ли не веселишься, только веселье какое-то отчаянное совсем. — Нет. — Нет? — Нет. Каспбрак хмурится, прячет лицо, стыдливо отворачиваясь. А Тозиер, пропустив пару смешков, продолжает: — Ладно, признаюсь, когда я узнал, что Одри свалила, ничего и никому не объяснив, то это было довольно дерьмово. – Парень легко ёжится от холода и усаживается поудобнее, – Она не предупредила даже меня. Это было самое отстойное. Мы с ней прям на одной волне были как будто, всё друг другу рассказывали, так что это… Хреново, я почувствовал себя брошенным, наверное. До сих пор злит. На одной волне, да? Эдди ёжится немного: они с Ричи друзья, но, в самом деле, он никогда бы не мог заявить, что они «на одной волне». Чёрт, да даже сейчас их разговор то и дело теряет нить, а Каспбрак не может подобрать нужных слов. Даже спросить не может того, что так хочется. Одри, наверное, смогла бы. Они такие… разные. Разные, разные, разные. Солнце почти полностью садится за горизонт; фиолетовые росчерки тут и там темнеют. Приобретают иссиня-чёрную окраску, веют холодной ночной тревогой уходящего дня. Ветер, слегка утихший, гоняет облака из стороны в сторону. Стоит закругляться, пока не стало совсем уж холодно. — Хотел бы я побывать на её месте. – Сам себе произносит Каспбрак, но выходит, хоть и шёпотом, но вслух, и Ричи удивлённо вскидывает брови, застывая. — Что? — Что? — В такт Тозиеровскому кидает Эдс и вспыхивает красными пятнами на лице. Он же не говорил этого вслух? Или сказал? Пиздец. Губы сами уже поджимаются в привычном нервном жесте. — Повтори, я не расслышал. – Ричи пододвигается чуть ближе; места, которого и без того между ними было мало, не остаётся совсем. В промозглом цепенеющем холоде внезапно становится нездорово жарко. — Я говорю, что ты дурак и похож на жабу. – Голос давится более высокой нотой, чем ранее, и Эдс пытается отодвинуться, а не может – за спиной только бортик кузова. — Ты не это сказал. – С усмешкой тянет Ричи. Близко, слишком близко! — Ты же не расслышал! – Эдс сердито вспыхивает, поднимая плечи и видит, как Ричи заливается тёплым смехом. Лёгким, не вымученным и не болезненным. И от этого становится так тепло на душе, что хочется рассыпаться на кучу мелких песчинок. — Иди сюда. – Смеётся он, притягивая парня за руку к себе, ближе, хотя кажется, что ближе уже некуда. Наклоняется совсем близко, что Эдди чувствует его горячее дыхание у лица. Каспбрак закрывает глаза, застывая. Всё внутри стучит и бьётся о рёбра, тянет вниз, куда-то в живот, колет мелкой и настолько приятной дрожью, что голова медленно-медленно начинает кружиться. Эдди пропадает окончательно. Не отталкивает, не ворчит, не говорит ни слова против. Ричи собирается его поцеловать? Столько мыслей давится в голове, противоречивых, громких, шумных, аж в ушах звенит. И Каспбрак думает, что он, кажется, не против. Совсем. И эта мысль сбивает с толку окончательно, сворачиваясь комом в горле. Несмотря на тревожный голос в голове, твердящий, что это неправильно, что этого не должно происходить, Эдс ощущает чётко и ясно: он сам хочет этого. С ума сойти. Но вместо этого Тозиер обхватывает его своими широченными руками, хлопком впечатывает в себя и обнимает так крепко, что рёбра трещат. Обнимает. Не целует. Обнимает. — Спасибо тебе. За сегодня. – Глухо и тепло произносит он ему за плечо, и Эдди, наконец, выдыхает. Аккуратно, как будто боясь задеть, цепляется за чужие плечи и обнимает в ответ, дрожа. Что же, блядь, такое происходит? Каспбрак как один большой оголённый нерв; аж глаза до болезненного щиплет, и парень прячет лицо в перекате дружеского плеча. Голова трещит. Когда Ричи отпускает его, невзначай огладив рукой по плечу и говорит, что пора бы им уже и по домам, то на душе становится как-то совсем холодно и тоскливо. Каспбрак кивает и в прострации не замечает даже, как они уже оказываются почти у дома. В машине мирно гудит музыка, Тозиер рассказывает что-то отвлечённое, сам смеётся над своими шутками, а Эдди, не слыша и не слушая, пялится в собственные колени и не может собраться с мыслями. Всё рушится. Идёт совсем не по плану. Всё так неправильно, что хочется удавиться прямо здесь и сейчас. Аж горло давит от осознания происходящего с ним. Каспбрак не пьян. Ему не нужно сейчас делать вид, что он дофига парень Тозиера, но это странное ощущение и желание не проходит и полчаса спустя, когда они, наконец, добираются до дома. Приехали. Как же ты влип Эдди, просто чертовски влип, от такого уже не отмоешься, не отмашешься, не забудешь, как о нескладной и ненужной проблеме. То, что происходит у него сейчас внутри, просто заглушить уже не выйдет. Какого хрена фальшивые отношения вообще привели его к этой точке? К точке, когда он даже взгляд не может на Ричи поднять, потому что понимает, что даже посмотреть по-дружески на него он уже не в состоянии. Неправильно-неправильно-неправильно. Это же всё не было взаправду? Фиктивные отношения, фальшивые кокетливые взгляды для демонстрации родителям; ненастоящая – пусть и чертовски щемящая – нежность; фальшивые, блядь, поцелуи; фальшивый жар от одного только грёбанного касания; фальшивое… что? Чувство? Каспбрак давится. Ну же Эдди, тут уже даже себя обмануть не получится: все твои доводы – замок из песка. Руки дрожат. Чьи чувства-то? О. Неужели твои? Самому смешно от собственных мыслей. Смех, правда, этот отчаянный, надрывной. Смотри, и правда твои чувства. Эдс закусывает губу. Посмотри же внимательно, наконец, как ты блядски млеешь даже от всей этой фальшивки в твою сторону, и как хочется ещё и ещё, и ещё больше. «Хочется» застывает на губах. Хочется. Хочется. Х о ч е т с я. — Эдс, ты чего? – Ричи вырывает из размышлений и, забывший дышать Каспбрак, кажется, только сейчас делает глубокий рваный вдох. Смотрит прямо несколько секунд и видит: они уже приехали к его дому. Когда успели? — Да так. – Смазано отвечает он, отстёгивая ремень безопасности и хватаясь за ручку двери, — Ты же не думаешь уехать сейчас из города, так? Тозиер в удивлении поднимает брови, после чего прыскает, усмехаясь: — Как будто ты меня отпустишь. – Смеётся он, заливаясь теплом, – Ладно, шуруй, принцесса, пока твоя мамаша полицию не вызвала. И передай ей привет от меня! – Весело склабится он, когда Каспбрак, вываливаясь, захлопывает за собой дверь. — Обязательно. — Устало фыркает парень; машет рукой напоследок, не пересекаясь взглядом, и спешит к дому. В один миг, почему-то, всё стало в разы сложнее, чем было до этого. От прорезающего осознания голова болит, и хочется поскорее упасть на кровать и заснуть, но Эдди знает заранее: сколько ни ворочайся, но сегодня ночью ему в сон провалиться так и не удастся.