Месяц

Эдди хорошо знает это состояние: странная смесь бессилия с панической тревогой, когда кажется, что ты смертельно устал и хочется спать, а стоит лечь – сон не идёт совсем, в голову лезут всякие страсти, а если и удаётся хотя бы на короткий миг задремать, то обязательно снится какая-нибудь гадость. С лицом, полным апатии, Каспбрак перемещается до кровати. Взволнованное ворчание Сони остаётся далеко за захлопнутой дверью комнаты. Мать встретила его на кухне, едва не выронив из рук стакан с водой, стоило ей только взглянуть на побитое лицо сына. Сначала причитала минут десять, а после, чуть не разревевшись, налепила сыну на нос новый пластырь (рану она обрабатывала дрожащими руками) и мягко обняла. Эдди даже проникся её заботой; ненадолго правда, в грудине сейчас столько странных и новых чувств разливается, что, кажется, только дотронься – разорвётся всё к чертям. Что невозможно вообще столько в себе держать, вмещать и чувствовать. Что эта какая-то пытка. И сейчас, ворочаясь в кровати и изучая в полутьме размытые лунным светом чёрные силуэты комнаты, Каспбраку совершенно не до сна. Хоть тело и наливается чугунной тяжестью, вяжет по рукам и ногам, давит на грудь – аж дышать трудно, но в голове столько мыслей и болезненных уколов, что сон кажется совсем недосягаемым, нереальным, сказочно далёким. Всё разом встаёт на свои места и при этом умудряется разрушиться окончательно. Сегодняшний вечер проносится в воспоминании яркой розово-оранжевой закатной вспышкой: разговоры на грани личного, взгляды, касания, нездоровый жар и объятия; до того интимные, что стоит закрыть глаза, как голова начинает кружиться. Эдди поджимает губы, пялясь в белёсый потолок, расчерченный полосами слабого лунного света из окна. И, вроде ведь, не изменилось ничего: всё тот же Ричи, всё тот же Эдди, всё та же комната перед глазами. А чувство такое, как будто целый мир перевернулся: взорвался истошными криками и заходящимся сердцебиением. Слово «влюбился» Эдс настойчиво отрицает даже в мыслях. Глупость какая-то, как будто это можно назвать влюблённостью. Но, сколько ни отрицай, а краснеющее лицо и размеренно-быстрый стук внутри рёбер говорят об обратном, и парень недовольно стонет, едва ли не всхлипывая. Это чувство кажется таким… лишним. Как уродливое пятно разлитой краски на уже законченной, отточенной в мельчайших деталях, картине. И, как ни посмотри, эта часть пазла не подходит ни к одному другому кусочку; лежит навязчивой деталью: ни использовать, ни выкинуть. Сколько ни думай, у этого ощущения, или даже скорее «чувства» нет какой-то чёткой отправной точки. Несмотря на всю свою неправильность, тяга к Тозиеру кажется такой естественной, как будто она была всегда. Двоякость поражает, и Эдди снова тяжело-тяжело вздыхает. Как не хочется с этим разбираться. Он что-нибудь придумает завтра, верно? Да и, если быть до конца честным, то что тут думать? Не бежать же, сломя голову, к Ричи с этими новостями. Представить то, как вообще на это отреагирует друг, страшно; аж до покалывания в кончиках пальцев. Проблема не в том, что Тозиер высмеет Эдса или оттолкнёт. Нет. Проблема как раз в том, что Ричи может тепло улыбнуться и принять это, как факт. Их дружба, протекающая мирной связью сквозь многие годы, вполне может вынудить Тозиера именно не отталкивать. Не из-за каких-то взаимных чувств (об этом Каспбрак, почему-то, даже и думать не пытается), а именно из-за того, что они друзья. И это самое паршивое. Как одолжение, уступка, «дружеская взаимность». Голова болит. В беспокойных снах, то и дело ворочаясь от резких и частых пробуждений, Эдди видится детство. Странно признавать, но свою детскую часть жизни Каспбрак почти не помнит. Только яркие, очень отрывочные события: день рождения; Рождество; тот раз, когда они с отцом ездили в Мэриленд; дни, когда Эдс шатался рядом, пытаясь что-то помочь починить. Всё. И, наверное, совершенно нормально не помнить каждый чёртов день своей жизни, но должно же быть что-то большее, чем это. В памяти лишь кривой росчерк белой краски; а после, где-то после девятого дня рождения, всё резко встаёт на места: дни то и дело встают в ряд, воспоминания более частые и последовательные. Разве что, уже без присутствия отца в них к тому моменту. В этом должна быть какая-то связь, так? Эдди кажется, что да, должна быть; что она так очевидно должна быть, что он, дурак, не замечает её, когда он буквально перед носом маячит. В свои семь или восемь лет он часто сбегал в гараж, чтобы побренчать на старом, покрытом чёрным лаком, пианино, который остался после смерти бабушки. Бабушку Эдс не помнит почти совсем, та умерла, когда Каспбраку не было и трёх; пианино же, почему-то, с тех пор так и не выкинули: то ли времени не было, то ли решили оставить до лучших времён или продать. Но Эд был только рад: к музыке его тянуло с практически щенячьей любовью, а старое расстроенное пианино казалось чем-то совершенно сказочным для маленького ребёнка. Вылазки эти в гараж были секретными (чёрт разбери, почему), и никто, кроме Каспбрака до поры до времени о них не знал. Как будто надо было это держать в тайне. Расскажешь кому-то, и тебя обязательно накажут, а пианино отберут. Потому вылазки были нечастые; Эдс мелко перебирал белые клавиши, стараясь на слух подбирать и играть более-менее простые мелодии. Негромко, аккуратно, практически не дыша. А как слышал шум за тяжёлой дверью гаража (то, вероятно, с работы возвращались отец или мать), так сразу же весь ёжился, захлопывал крышку пианино и выбегал из гаража так, как будто за ним гнались. А потом об этом узнал отец. Тут как раз начинается тот самый белый росчерк, как вырванная из книги страница; даже во сне голос отца, который, почему-то, был очень недоволен, слышится как сквозь толщу воды; а лицо его смазано, расплывчато, и будто в такт ему плывёт и вся картинка. Пианино выбросили на следующий же день, а сминающий длиннющие рукава кофты в ноющих и саднящих пальцах Каспбрак думал, что так ему и надо. Что глупости это всё; глупое для парня занятие – совсем девчачье какое-то, чем он только думал? Заслужил же? Заслужил. Ощущение это не рассасывается и на утро: тянущее, гнетущее, напополам с ноющей от боли головой и тоскливо-пасмурной погодой за окном. Всё вокруг серым-серо, и даже завтрак на корне языка отдаёт горечью. Через разбитый нос дышать тяжело, а утренний омлет явно пересолен, и Эдди почти давится, стараясь выдавить из себя хоть какое-то подобие улыбки, когда Соня спрашивает, как у сына дела. — Да ничего страшного, не болит совсем даже. – Отводя взгляд в сторону, отвечает Эдс, когда мать грузно вздыхает и перебирает волосы у него на голове, легонько огладив. — Я сегодня пораньше закончу. – Соня убирает со стола тарелку с недоеденным омлетом, скользнув по сыну расстроенным взглядом, и отходит к раковине, – Хочу сходить по магазинам после обеда. Не хочешь со мной? Эдди вздыхает, запрокидывая голову к потолку. Вздох этот, несмотря на тянущее чувство, получается практически облегчённым: мать в кой-то веки перестала смотреть на него волком или навязчиво душить излишней заботой; голос её кажется мягче, и Каспбрак даже радуется: хоть где-то дела идут на поправку. Всего-то стоило прийти домой с разбитым лицом. Знал бы, давно уже выпрыгнул перед Хаггинсом с Хокстеттером, крича «я гей». На лице появляется слабая, но довольная ухмылка. Эдс и не помнит, когда проводил время с матерью, если не считать редкие семейные просмотры телевизора и кучи ссор. — Да, почему бы и нет. После школы можно. – Отвечает он с весельем, но приподнятое настроение теряется сразу же, разрезается воспоминаниями о сегодняшнем смазанном сне. – Мам? — Что такое, дорогой? – Соня стоит к Каспбраку спиной, намыливает в раковине тарелки; с последующим вопросом плечи у неё заметно напрягаются. — А помнишь, у нас пианино в гараже стояло? Миссис Кей теряется на какое-то время. Молчит, натирая уже давно чистую тарелку, и Эдди замечает, как и без того натянутый утренний уют теряется окончательно. — Разве? Когда такое было? – С сильным запозданием отвечает женщина, убирая тарелку и перекрывая воду. Образовавшаяся тишина кажется вакуумом. Каспбрак ещё с некоторое время смотрит прямо, не мигая, после чего удручённо вздыхает. — Ну, не помнишь, так не помнишь. Это не особо важно всё равно. – Мягко отвечает он, но получается это куда более обеспокоенно, чем хотелось поначалу. Школа. Время лениво тянется к полудню, в школьной столовой из широких и высоких окон слепит яркий солнечный свет, от пасмурного утра остаётся только дымчатое воспоминание, и воздух наполняется удушливой летней теплотой. — Нет, ну это пиздец. – Выдыхает Тозиер, ударяя ладонью по лбу. Билл сбоку пытается не подавиться, но всё равно проливает содовую, чуть ли не хрюкая; Стэн закатывает глаза и осуждающе молчит, Бен с Майком переписывают домашку по истории, настойчиво делая вид, что ничего не произошло, а Эдди, сидя прямо напротив Ричи, прижимает к красной опухшей щеке холодную пачку с соком, – Объясни мне вот что: я оставляю тебя буквально на пару минут, возвращаюсь, и ты уже отхватываешь по лицу, Эдс. Как!? Типа… – Парень выдыхает, проводит пальцами по волосам, пихает Билла в бок, мол «нет, ну ты видел» и взмахивает руками. – Окей, в том, что те придурки вчера тебя отмудохали, мы уже разобрались, но Бетти! Бетти, блядь, Рипсом влепила тебе прямо посреди школьного коридора по лицу? Эдс! Билл смеётся с полным ртом газировки, и та чуть не идёт носом. Парень пытается продохнуть, стуча по столу. Урис пережёвывает свой обед тщательнее обычного, надеясь, что полный рот еды избавит его от желания послать всех к чёрту. Каспбрак выдыхает так, как будто он пробежал несколько кварталов. — Я знаю. – Ворчит он, убирая пачку от себя. На правой щеке смачный красный след. Не болит почти, скорее обжигает – Бетти хорошенько так замахнулась перед ударом. Впрочем, Эдди почти рад. Краснющий след хотя бы прикрывает его точно такие же красные щёки. И жарко до болезненного почти; не от припекающего из окна солнца даже, а, – кто бы подумал – оттого, как Тозиер недовольно машет руками и, то и дело, пытается перелезть через весь стол, чтобы повертеть Эдовское лицо в руках, рассматривая все ссадины. Он не выдержит. Нет. Если так всё время придется терпеть, чувствуя тревожное смущение, стыд и какое-то совершенно ненормальное желание хотя бы просто прикоснуться к Ричи, то можно сразу записываться в дурку, потому что Эдс уверен, что он так долго не протянет. Чем-чем, а этим Каспбрак ещё не болел. От этого чувства его штормит. Тупая боль тянется в рёбрах, зализываясь удушливо-щемящим приятным ощущением. И глаз от Ричи не оторвать. Каспбрак, должно быть, выглядит полным идиотом, пытается не пялиться и из-за этого пялится ещё больше, рассматривает каждую мелочь, каждую эмоцию Тозиера. Он забавно хмурится. Очки у него дурацкие, из-за них глаза прям огромные, а мог бы просто купить себе линзы, сейчас много кто их носит. Причёска дебильная, похожая на вермишель. Ухмылка придурошная, которая появляется каждый раз от его таких же придурошных, совсем не смешных шуток. Смотрит всегда так заискивающе, аж ударить хочется. Пиздец. Нет, ну просто пиздец. Самое смешное ведь то, что даже на все эти дурацкие Тозиеровские черты Эдди заглядывается с такой безумной жадностью, что самому становится страшно. Страшно признаться, что он в самом деле совершенно точно не по-дружески засматривается на Ричи. На Ричи! — Ну и за что она тебе влепила пощёчину? – Билл, отсмеявшись, отодвигает от себя банку с содовой и наклоняется чуть вперёд, упираясь руками в стол. Все присутствующие (даже Стэн) поднимают на Каспбрака заинтересованный взгляд. — Эээ, ну… – Мнётся парень, неуютно пожимая плечами, – За… вечеринку в пятницу? – На лице появляется нервная ухмылка; Ричи снова прижимает к лицу широкую ладонь, выдыхая. — Что ты уже успел наделать на вечеринке? – К разговору внезапно подключается Майк, закрывая тетрадь со списанной домашкой. — О, а вы не знаете? – Ричи смеётся, за что получает от Эдса пинок в ногу под столом, и от этого смеётся только больше. Каспбрак фыркает, хмурится, но потом, снова смущаясь, смазано отвечает: — Мы с ней немного повздорили. Сейчас уже нормально всё, помирились. – Шипит парень, открывая несчастную пачку сока, которую он мнёт в руках уже минут десять кряду. — Ага, у тебя прям на лице написано, как вы помирились. — Вот иди в жопу, Ричи. – Каспбрак снова хмурится, но совершенно не может отвести взгляд от хохочущего школьника. Тозиер ржёт по-дебильному напополам с Биллом, и Эду кажется, что сегодня вышло очень даже неплохое утро. Хотя, признаться, очень многое он не договаривает. Не рассказывает о том, как Рипсом сначала влепила пощёчину, а потом завела разговор: тяжёлый и длительный, от которого у Эдса до сих пор всё внутри скручивается странным тянущим, но тёплым образом. Это происходит ещё до уроков. Рипсом вытягивает Каспбрака прямо в школьном коридоре. Топает на своих каблучках, встав вплотную, замахивается рукой, а Эдс и не замечает, как резко обжигает щёку. Что ни день в школе, то избивают; уже закономерность какая-то. И понятно за что: Эдди прекрасно помнит ту дурацкую вечеринку у Денбро; и то, как сам Каспбрак, вероятно, не слишком хорошо поступил с Бетти, оставив её одну, ничего так и не объяснив, пусть та и была пьяна до невменяемого. Но, вместо ожидаемых ругательств, Эдс слышит только глухое: — Извини. – Рипсом шмыгает носом, потупив взгляд в пол. Трясёт рукой так, будто она неудачно ударилась об Эдовское лицо, и на какой-то короткий миг Каспбрака это даже смешит. – Это было за вечеринку. Ну, удар. – Поясняет одноклассница, поднимая хмурый и немного растерянный взгляд на парня. Смотрит так секунд десять, после чего мягко улыбается. – Мы можем поговорить, ты не против? Каспбрак растерян окончательно. Вжимается пальцами в ремень от сумки, перекинутую через плечо, и пялится совсем по-идиотски. — Эм, конечно. – Кидает он, даже не понимая толком, хочет он этого разговора или нет. — Мне не стоило так на тебя напирать, извини. – Тут же продолжает Бетти, как будто даже не ожидала ответа. – Я была… пьяна. Так себе оправдание, знаю. – Улыбается она немного неловко, вскидывая брови и поднимая плечи. – А тут до меня ещё и дошли слухи о том, что вы с Ричи Тозиером… Ну… Эдди ждал этой темы. Правда ждал. Но вспыхивает всё равно позорными красными пятнами, стараясь спрятать взгляд. После навалившихся новых ощущений вспоминать о том, что происходило между ним и Ричи становится неловко до мелкой дрожи в пальцах. И воспоминания эти, как назло, ужасно чёткие, яркие, навязчивые. Приятные. — Я не совсем понимаю, о чём… – Из последних сил включает дурачка парень, нервно цепляя пальцами язычок молнии на сумке. Как же, чёрт возьми, сложно придумать отмазку, когда в голове такая каша. — Да ладно тебе, половина школы видела, как вы целовались в коридоре. – Рипсом пытается смеяться, но получается очень нервно, неловко. Хотя, признаться, Эдди замечает, что улыбка её, несмотря на растерянность, искренняя, даже тёплая какая-то, – Да и говорят, тогда на вечеринке тоже… – Совсем тихо добавляет она, и Эдди совсем теряет дар речи. Сердце стучит в глотке, и вдох получается рваным, тяжёлым. Боже, как же глубоко он во всём этом увяз. — Что бы кто ни говорил, Бетти, мы с Ричи не… – Слова вяжут язык. – Не встречаемся. – Всё же выдыхает школьник, и получается это заметно грустно, почти болезненно. Они «встречаются». Фальшивые отношения, всего лишь показуха. Вот ощущения только, с какого-то хрена, совсем не вымышленные, не фальшивые. Настоящие настолько, что хочется сквозь землю провалиться. — Ага. – Рипсом тянет это с таким недоверием, что Эд снова пытается её убедить в этом, но девушка мягко перебивает его: – В любом случае, мне не стоило так давить на тебя. Это было некрасиво. Но бросил ты меня, конечно, пьяную, как мудак. – Смеётся одноклассница, показательно потряхивая рукой, которой она минуту назад оставила звонкую пощёчину. – Но я говорила честно: ты мне нравишься. Я… понимаю, что это не в твоих интересах. – снова неловко начинает она, и Каспбрак хочет возразить, а не может. Покрасневшее лицо и нервный голос выдают его с головой, потому парень только коротко кивает, на что Бетти в ответ мягко улыбается. – Я не осуждаю твои… предпочтения, чтобы ты знал. Просто для меня это немного в новинку? Так что, знаешь, было бы неплохо с тобой общаться. Или дружить? Там уж как повезёт. – немного грустно заканчивает Рипсом, оглядывая стоящего перед ней Каспбрака. Эдди растерян. Он думал, что Бетти закатит скандал. Что она будет его осуждать. Что вся её симпатия рассеется, как только до неё дойдут все неприятные слухи; что Эдс в её глазах будет выглядеть странным, другим, каким-то изгоем. Но вместо этого она только улыбается, поправляет подол юбки и смотрит так, как будто всё хорошо. Может, всё и в самом деле хорошо? Каспбраку сложно в это поверить. — Сегодня биология. Не против, если мы сядем вместе? – Звучит уже веселее; и, когда Эдди отвечает короткое, но улыбчивое «конечно», девушка окончательно расцветает, смеётся уже открыто, прощается до следующего урока и кидает, уходя: — Если тебе не с кем будет идти на выпускной бал, то я всегда буду рада приглашению. Внутри сразу становится так непривычно тепло. Несмотря на все демонстративные отрицания, Эдди, наверное, в первый раз в жизни показал кому-то настоящего себя. Странно, что именно Бетти Рипсом стала первой, кто в действительности это увидел, но, наверное, так даже и лучше. Наконец-то всё налаживается. Вернее сказать, налаживалось всё ровно до половины четвёртого. Оставшийся день в школе проходит гладко. На биологии Эдс болтает с Бетти, и она, оказывается, просто жуткий фанат «Индианы Джонса»; и что она каждые пару недель, по традиции, засматривает вторую часть до дыр. И что у неё есть целая коллекция кассет с песнями «The Police», которых Ричи как-то в пылу спора с Каспбраком назвал дебильными. Эдди рассказывает об этом по дороге домой самому Тозиеру, на что тот только кривится, шипит «фу, ещё один лох без чувства вкуса в нашей школе», и Эдди чувствует себя таким довольным, что аж лицо от улыбки начинает болеть. — Если на выпускном вечере будут играть они или... – Ричи вскидывает руки, охая, – Дэвид Боуи, то я сразу же сяду на первый автобус до Нью-Йорка, чтобы вы знали. — Пф. Ну, если ты думаешь, что там будут включать «Sex Pistols», на которых ты там молишься по ночам в своей комнате, то спешу тебя разочаровать. – Фыркает Эдди, поправляя сумку. — Смело предполагать, что это именно то, чем я занимаюсь по ночам в своей комнате. – Тозиер склабится, смеётся, а оставшиеся неудачники лишь молча закатывают глаза. — Фу. – Коротко кидает Эдс, но всё равно краснеет. Причём, краснеет вплоть до ушей: мысли бегут куда быстрее, чем любое мнимое приличие. Ещё и руки от смущающих мыслей и представлений теперь дрожат. Просто потрясающе, блин. — Я сплю по ночам. Эдди-спагетти, неужели ты подумал о чём-то неприличном? – Ричи охает; сначала показательно оскорблённо, аж рот ладонью прикрывает, а после – ухмыляется в этой своей привычной манере, что Каспбрак аж вздрагивает, поджимая губы. Ещё немного и у него, должно быть, от смущения волосы на голове дыбом встанут. — Нет! – Вскидывается Эдс, как будто кто-то действительно ожидал от него ответа. Оправдание звучит куда страннее, чем если бы он просто промолчал, и парень ускоряет шаг, – Иди на хуй, Ричи! Ты придурок! При-ду-рок! Ричи даже сам на секунду теряется, когда Каспбрак отрицает, как будто его и впрямь на чём-то подловили. Но после, помотав головой, снова усмехается, нагоняя друга: — Как некультурно! – Смеётся он, – Твоей мамочке бы не мешало вымыть тебе рот с мылом! В половину четвёртого Каспбрак уже стоит около магазинных полок, рассматривая книжки. Соня мается где-то недалеко, увлечённо перебирая товары. Что ж, они и правда давно не ходили по магазинам. Да и сам Эдс давным-давно ничего для себя не покупал. В повседневной суете было совсем не до этого, но теперь, раз уж день выдаётся на удивление приятным, а мать маячит тут и там с приподнятым настроением, то перспектива закупиться, например, новыми книжками кажется до невероятного приятной. Не то что бы в Дэрри часто завозят новинки: полки до сих пор ломятся от прошлогодних хитов. Скользя пальцами по корешкам, школьник поддевает «Движущиеся картинки» Пратчетта и думает, что она будет в самый раз, чтобы пополнить его небольшую коллекцию. Ричи всё время ворчал на парня, что он зубрила, и что любой нормальный ребёнок попросил бы у родителей что-нибудь поинтереснее; скейт для примера или что-нибудь в этом духе, но Эдди всегда остаётся Эдди. И перспектива провести вечер-другой за прочтением книги кажется куда более привлекательной, нежели побитые колени или сломанная рука. И тем более куда приятнее окунуться с головой в чтение, чем пытаться разобраться с тем, что происходит у тебя внутри. С Мэгги Тозиер он пересекается уже на улице, у входа, когда они с матерью собираются идти к машине. — Эдди! – Мягко улыбается женщина, поправляя волосы. Её карие, совсем Тозиеровские глаза, в свете яркого солнца кажутся светлее, а мелкая россыпь морщин, когда она улыбается, сразу наполняет пространство вокруг домашним уютом. Это, должно быть, какая-то особенная материнская магия, думает Эдс. У неё это получается так легко и просто, что Каспбраку даже немного завидно Ричи; Соня тоже умеет улыбаться тепло, но из-за частых ссор в последнее время это происходило так редко, что дом наполнился тягучим серым холодом, – Ох, я так рада тебя видеть. – Искренне произносит она, после чего бросает беглый взгляд на миссис Каспбрак, — Соня. — Мэган. – Отвечает ей в такт женщина, выпрямляясь за сыном. Странное приветствие между женщинами заключается кивком головы, и Соня впивается в миссис Тозиер нечитаемым взглядом, приподнимая брови. В воздухе чувствуется привычная Сонина неприязнь: то, должно быть, только из-за родства с Ричи, думает Эд, выдыхая. — Приходи на днях к нам на ужин, – продолжает Мэгги, обращаясь только к Каспбраку, – Мне очень неловко, что ты застал вчера эту сцену. Вышло… неприятно. – Вздыхает она. — Да ничего страшного… – Напрягается Эдди, невольно бросая взгляд на собственную мать. Та не отходит, слушает разговор так, как будто нет в этом ничего странного, выискивает взглядом, как сторожевой пёс и щурит глаза под толстой оправой очков. — Спасибо, что остался с Ричи в этот момент. – Мэган стыдливо отводит взгляд, вновь нервно поправляя прядь волос и убирая её за ухо, — Уверена, что для него это было важно. А Уэнтуорт, он… Ему нужно время просто, чтобы принять ваши отношения, только и всего. – Уже спокойнее улыбается женщина, а Эдди весь застывает. Только кивает отрывисто и не может повернуть голову, не может даже взглянуть на мать. Парень прикусывает губу, пытается улыбнуться, но выходит так нервно, что миссис Тозиер даже теряется, осматривает сначала школьника, потом – Соню, после чего выдаёт опешившее «ох». И взгляд её, до того виноватый, тут же пересекается с застывшим взглядом Каспбрака. — Эдди, – Голос Сони как гром среди ясного неба, ударяет так сильно, что парень аж вздрагивает, – Ты ничего мне рассказать не хочешь?