В СССР секса не было

Юнги вылезает из палатки на рассвете. Бок холодит собравшаяся на стенке палатки роса, с другого бока горячий как печка Чонидзе, тянущий одеяло на себя, где-то там совсем далеко сопит что-то недовольно во сне Чимин, и спать под это совершенно невозможно. Поэтому Юнги находит свою флиску, расстегивает полог как можно тише, сует ноги в кроссовки, безжалостно стаптывая задники, и вылезает в предрассветный туман. Небо какое-то прозрачно-акварельное, с тоненькими линиями облаков, с чуть розовеющим горизонтом. Юнги потягивается, похрустывая шеей, шлепает оттоптаными задниками к затушенному костру в поисках воды, косится на соседнюю палатку — из неё торчат ноги в сползших черных носках с дыркой на большом пальце. Юнги фыркает, представляя, как Намджун с Сокджином собачились полночи, и, в конце концов, Сокджин дождался, пока Намджун уснет — и выпнул его на улицу. Сокджин, да. Юнги копается в большом рюкзаке — то ли Чонгука, то ли Чимина, находит полбулки хлеба и фляжку с водой, пьет жадно, утирает губы ладонью. Это всё из-за Сокджина. Юнги никогда в жизни бы добровольно не пошел ни в какой поход. Но Сокджин с такими горящими глазами про это все рассказывал, так в красках описывал, как тут здорово, что Юнги только улыбался, и совершенно упустил момент, когда Сокджин спросил «Пойдешь с нами в следующий раз?» — и какого-то черта утвердительно кивнул. По плечу что-то ползет, Юнги скидывает букашку щелчком пальцев, садится на пенек у костровища, смотрит на черные головешки. Но вчера и правда было хорошо, ну, если исключить несколько часов блуждания по лесам с тяжеленными рюкзами, конечно. Сокджин в своей олимпийке и теплой водолазке, с гитарой, в свете костра… Юнги передергивает плечами. Как-то это всё… — Доброе утро, — хрипят за спиной, и Юнги подпрыгивает на пеньке. Хоба, еще более взъерошенный, чем обычно, в мятой футболке, весь раскрасневшийся, с капельками пота на лбу. — Ты бегал что ли? — спрашивает Юнги недоверчиво — знает, что Хоба не из тех, кто бегает по утрам и вообще бегает. — Ага, щас, — зевает Хоба, широко раскрывая рот и сильно зажмуриваясь. — Попить вышел. Ты воду не находил? — Находил, — Юнги смотрит на него во все глаза. — А чего ты такой мокрый? Хоба трет шею как-то чуть смущенно, улыбается краем губ, пока ищет воду, отвинчивает крышку и на Юнги показательно не смотрит. — Хо-о-о-оба, — тянет Юнги подозрительно. — Хобы нету дома, пишите письма, — фляга с глухим металлическим «бэмс» падает обратно в рюкзак, Хоба одергивает футболку и несется обратно к палатке. — Я потом расскажу, — громким шепотом обещает он, скидывая кроссовки и заползая обратно в палатку. Юнги кажется, что внутри мелькает чужая тень, слышится возня — а потом всё стихает. — Черт знает что, — пожимает он плечами, отворачиваясь. Через пятнадцать минут вжикает полог другой палатки и к нему выползает заспанный Чимин. — Привет, — говорит он тихо, тише, чем Юнги привык, трёт лицо ладонями. — Никто ещё не встал? Юнги думает секунду, сказать ли про Хобу, но вспоминает, что на «Хоба» Чимин реагирует быстрее и злее, чем доберман на «фас», и отвечает: — Нет, никто, — тем более что Хоба, скорее всего, уже заснул обратно и появится нескоро. — Ну ладно, — пожимает плечами Чимин, и плетется в сторону буйно перепутавшихся ветками кустов чуть в сторонке от лагеря. — Не подглядывай! — пищит он оттуда, и Юнги, прикрыв лицо рукой, отворачивается. Детский сад какой-то. Чимин возвращается через пару минут, так же бесшумно, как и ушел, садится на соседний пенек, смотрит куда-то пустым взглядом. — Ты спать не хочешь? — спрашивает осторожно Юнги. — Хочу, — кивает Чимин. — А чего тогда сидишь? Чимин смотрит на него так, словно впервые увидел. — Не знаю, — говорит он изумленно и поднимается с пенька. Он плетется к палатке, Юнги провожает его взглядом. — Эй, — шипит он. — Не туда! — но поздно, Чимин уже раздвигает полог и вползает внутрь. Над лагерем тут же несется «Эй!», «Ай!», «Ты чего?!» и прочее, и через минуту из палатки вылезает Сокджин — с розовым отпечатком смявшегося во сне спальника через всю щёку и в крайне дурном настроении. Он обувается, когда намджуньи ноги втягиваются внутрь и полог стремительно застегивают изнутри. Сокджин закатывает глаза, плетётся к Юнги, но не садится почему-то, просто нависает над ним. — Утро доброе? — спрашивает наугад Юнги, и Сокджин вместо ответа почему-то обнимает его. Он теплый, пахнет вчерашним костром, и немножко сосисками, и ещё чем-то таким неуловимым, очень… сокджиньим, Юнги кажется, что он задыхается от этого всего чуть-чуть. — Ты не представляешь, какая ужасная у меня была ночь, — жалуется Сокджин ему в макушку, и Юнги бы обязательно спросил «Какая?», но лицо крепко прижато к чужой груди, и он только мычит что-то вопросительно. — Этот!.. Этот… Короче, этот сначала складывал на меня свои грабли, потом пинался, а потом… потом… Захрапел! Юнги фыркает Сокджину в водолазку. — Не смешно! — Сокджин отстраняется от него, но всё равно не садится, продолжает, чуть ноющим голосом. — Короче, я его выпнул — внутри могли остаться только одни ноги, и если _этот_ думал, что это будут его ноги — он очень ошибался. — А он не заболеет? — спрашивает Юнги, вспоминая, как было зябко под утро. — Не мои проблемы, — пожимает плечами Сокджин, и Юнги снова фыркает. — Чего вы орете? — встрепанная хобина голова высовывается из палатки, Юнги открывает рот, сказать, что вовсе и нет, но рядом с Хобой появляется Тэхён, такой же встрепанный и раскрасневшийся, к Хобе чуть ли не щека к щеке прижимающийся, и говорить с отвалившейся на землю челюстью становится очень сложно. — А, эти ещё, — продолжает жаловаться Сокджин. — Я только Намджуна выпнул, только он вроде перестал храпеть — и началось. — Что началось?.. — спрашивает Юнги медленно. — Делон, никаких проб больше, — говорит Хоба насколько может сурово рядом с зевающим Тэхёном, и Сокджин ржёт. — Ничего не началось, ничего, — он отворачивается. — Завтракать будем или как? — Будем, — Чонгук кажется единственным, кто хорошо и много спал. — Яишенку, а? — А яйца взял кто? — Я брал! — Намджун, если ты брал яйца, то ты же их наверняка расколотил… Юнги смотрит на поднявшуюся вдруг суету, на деловито снующего туда-сюда Хобу со сковородкой, на разводящих костер Чимина и Чонгука, на сонного Намджуна, на остальных — и ему вдруг становится очень спокойно. Может, Сокджин был прав, и в походы стоит ходить — ну, хотя бы ради этого?.. Они добираются до станции ближе к вечеру, с обгоревшими на нежарком ещё майском солнце носами, Чимин с Хобой привычно переругиваются, Чонгук задвигает Намджуну про «в здоровом теле здоровый дух!», Юнги молча пялится на Сокджинью спину с гитарой в чехле. В электричке едут молча, Юнги зевает — не выспался, день на природе, ноги гудят от ходьбы, хочется скорее уже приехать, лечь, и не вставать примерно никогда. Он косится на Чимина, дремлющего у Намджуна на плече, на Чонидзе, что-то строчащего в крохотную записную книжку и бормочущего про маршруты, карты и «…если Феликса позвать, то чертвертая палатка нужна, есть ли у Чана?..», на Сокджина, пялящегося в окно. Хобы и Тэхёна нет — как только расселись и закинули багаж под скамейки, эти двое молча свинтили куда-то в другой конец вагона, Юнги вытягивает шею, ну да, две склонившиеся друг к другу макушки в самом конце, почти у выхода. Юнги ужасно интересно, но он спросит потом, наверно. Они вываливаются из вагона на вокзале, Юнги подхватывает рюкзак, плетется за Хобой, даже не глядя, куда тот идет, и останавливается только натыкаясь на его спину. — Я на дачу, — говорит тот извиняющеся. — Ну ладно, — пожимает плечами Юнги, огибает Хобу и машет на прощание. — Эй, а Тэхён куда? — хмурится Чимин. Повисает неловкая тишина. — А с вами можно? — спрашивает Чонидзе заинтересованно. — Чимин говорил, там так здорово… — Не говорил я! — раздраженно пыхтит Чимин. — Тэхён? — С нами нельзя, — самодовольно склабится на Чимина Хоба. — Хоть там и «тааааак здорово». — Да не говорил я такого! — Пойдем, — Сокджин тянет Юнги за руку в сторону троллейбусной остановки. — Ты же знаешь, они будут препираться ещё минут десять, а мне так помыться хочется — мрак. Они идут до троллейбуса так и держась за руки — Юнги не хватает решимости вытащить ладонь из кривых пальцев, а Сокджин как будто вообще о нем забывает — и отпускает только входя в транспорт. Квартира встречает чуть застоявшимся воздухом, Юнги идет на кухню — открывать окно, пока Сокджин с криком «Я дома!» несётся в ванную. Юнги успевает поджарить котлеты из морозилки и сварить гречку, когда Содкжин появляется на кухне — в домашнем, с мокрыми ещё волосами и полотенцем на плечах. — Чаю сделать? — спрашивает он, разжигая конфорку. — Ага, давай. — Как тебе поход? — спрашивает Сокджин, не заморачиваясь ножом и откусывая с вилки сразу полкотлеты. — Понравилось? Юнги неопределенно пожимает плечами. — Спать было холодно, ну и тащиться далеко… — Это потому что Чонидзе тот ещё Сусанин, говорил я Чимину, что надо ему вести, видел же, как быстро они с Намджуном вернулись? Да и обратно мы скорее дошли. Но это ничего, в следующий раз, может, я поведу или этот, однокурсник Чонгука, он тоже классные маршурты знает, в прошлый раз на какое-то озеро нас вывел — ну и красотища же была… Пойдешь с нами ещё? Юнги жует гречку, смотрит на Сокджина — глаза горят, щеки нежно-розовые, загоревшие, волосы эти мокрые торчат во все стороны, расчесать бы, весь такой привычно домашний, потом вспоминает Сокджина там, у костра, жарящего сосиски на прутике и хохочущего его дурацким икающим смехом, такого… ну, такого! , и отвечает уверенно: — Ага.