В СССР секса не было

Во сне Юнги видит море. Оно вздымается волнами с закрученными барашками, обрушивается на берег со всей своей дикой мощью, брызжет на лицо холодом и солью, шумит. Юнги стоит на берегу, ждет, когда его утащит в тёмную пучину, но каждый раз море промахивается, а потом, когда его всё-таки накрывает, волна тёплая и ласковая, что-то шепчет на ухо, Юнги улыбается ей, просыпаясь. Шум никуда не девается: по стеклу льёт так, словно кто-то забыл закрыть кран. Тёплая волна оказывается рукой Сокджина, прижимающей к себе. Юнги возится под ней, нехотя разлепляет глаза, видит на часах кошмарно позднее 9:35, и пытается резко встать. Сокджин мычит сквозь сон и прижимает к себе сильнее. — Отпусти меня, пожалуйста, — просит Юнги, думая о том, что проспал благополучно первую пару, а теперь рискует пропустить вторую. — Мне очень-очень-очень надо в институт. — Не надо, — Сокджин жмется губами к его шее. — Надо, — протестует Юнги. — У меня семинар по Тургеневу. — То есть какой-то мертвый мужик для тебя важнее, чем я? — у Сокджина голос недовольный, но Юнги уверен, что он пытается не рассмеяться сейчас изо всех сил. — Не какой-то, а Тургенев, — Юнги всё же отцепляет от себя его руку. — Пусти, ну пожалуйста, я опоздаю… — Не бросай меня, принцесса, я сложу к твоим ногам все сокровища, — декламирует Сокджин, укутываясь крепче в одеяло. — Лучше бы ты к моим ногам зачет по русской литературе сложил, — хмыкает Юнги, быстро натягивая майку. — Господи, и поесть-то не успею, кошмар! Он вылетает из комнаты, несётся в ванную: плеснуть наскоро водой в лицо, поерзать щеткой по зубам, прополоскать рот и одеваться, быстрее одеваться!.. Ему хватает десяти минут, чтобы полностью одетым начать обуваться в коридоре; Сокджин выходит как раз к моменту, когда Юнги шнурует свои дряхлые, со дня на день готовые помереть кроссовки. — Ну, удачи, — машет он сонно. — Ты вообще в институт собираешься ходить? — возмущается Юнги, прикидывая, плащ надевать или куртка не промокнет. — У меня пробы сегодня, — Сокджин тянет такую лыбу, что Юнги очень хочется подойти и поцеловать, но времени совсем не остается, и он, бросив быстрое «Пока!», выбегает за дверь. В троллейбусе влажно и душно; Юнги приваливается к стеклу на задней площадке, выводит пальцем узоры на запотевшем окне, слушая вполуха как две бабульки преклонных лет и интеллигентной внешности сражаются за единственное свободное сиденье. Очень хочется домой, под одеяло к Сокджину, или к Хобе на дачу на худой конец, включить старенький обогреватель и смотреть, как листья клена прибивает каплями, и чтобы Хоба балагурил, а Сокджин какую-нибудь актерскую дребедень нес, и чтобы всё было уютно, по-домашнему… Его остановка, и он выходит, оставляя все свои мечты в промозглом троллейбусном нутре. В столовой так много народу, что Юнги, вырвав из цепких пальцев буфетчицы тарелку макарон с сосиской и переслащенный чай, плюхается за стол, тесня Намджуна чуть ли не на пол. — Ну ты поимел бы совесть! — причитает Намджун, отодвигая от локтя Юнги отвоеванный в жестокой схватке с биологами борщ. — Нет у меня совести, — вздыхает Юнги, ковыряя слипшиеся макароны вилкой. — Ну хоть бы вид сделал, — журит его дружески Намджун. Юнги пожимает плечами — макароны недосолены, а сосиска холодная, хочется бутерброд и какао, не столовского, а нормального. Он вздыхает, отпивая чай. — Ну и мерзкая же сегодня погода, — жалуется Намджун горестно. — Что, хотели с Чимином погулять, и не вышло? — у Намджуна в жизни только одно горе сейчас — невозможность быть с Чимином 24/7, так что Юнги, видимо угадывает. — Мы хотели на ВДНХ съездить, посмотреть, что там как, или в парк Горького. — Можете съездить к Чимину в общагу, — Юнги поигрывает бровями. — Там наверняка тоже много всего интересного. Намджун смотрит на него осуждающе, в три ложки приканчивает борщ и, буркнув на прощание «Дурак ты, Минкин», уходит. Юнги снова, в который уже за сегодня раз, смотрит на часы — перерыв кончается через 5 минут, экстренно запихивает в себя макароны и залпом выпивает чай. Пары заканчиваются в четыре, в три пятьдесят он уже не может усидеть на месте спокойно — дождь, притихший было, разливается с новыми силами, и Юнги хочет успеть к метро прежде, чем разверзнутся хляби небесные и его настигнет второй всемирный потоп. Юнги везет, как утопленнику: дождь смывает его с тротуара, когда до заветной лестницы и призывно горящей буквы «М» остается всего ничего; потоком воды и людей его заносит в вестибюль, а потом и на эскалатор. Юнги, спускающийся обычно бегом, сегодня не рискует — подошва у кроссовок, сгладившаяся годами, скользкая, так что перспектива пропахать носом несколько десятков ступенек не радует. Время тянется преступно долго, на платформе нещадно дует — Юнги весь покрывается мурашками, мокрая куртка совсем бесполезна; в вагоне ему не дает сесть какой-то больно шустрый дед, и до самой своей станции он болтается подвешенный на поручне, собирая ребрами тычки локтями всех мастей. — Привет, — Сокджин выглядывает из кухни с лопаткой в руках. — Как семинар? — Ужасно, — жалуется Юнги, расправляя промокшую куртку на плечиках. — Знаешь, как обидно иногда быть единственным мальчиком в группе? Как бы ни прятался, все равно спросят, а я как назло ещё и произведения попутал, начал отвечать не то. — Короче, ты опозорился, — резюмирует Сокджин и уходит обратно, туда, где уже вкусно пахнет котлетами. — А как пробы? — кричит Юнги из комнаты, переодеваясь в сухое и вытирая волосы полотенцем насухо — они торчат во все стороны. — Ну, такое себе, — орёт в ответ Сокджин. — Режиссер мутный, сценарий ни рыба ни мясо, но если возьмут — будет просто замечательно. Юнги заходит в кухню — на столе тарелки парадно-сервизные с горкой пюре и двумя поджаристыми котлетами на каждой. — Это что? — Юнги плюхается на стул, тянется вилкой к котлете. — Цыц, — Сокджин шлепает его по руке. — Подожди. Он достает откуда-то вазочку с тремя побитыми жизнью гвоздиками, свечи, расставляет это все на столе. — Можно я поем? — спрашивает жалобно Юнги. — Тихо, — Сокджин чиркает спичкой, свеча загорается дрожащим огоньком. — Выключи свет. Юнги послушно щелкает выключателем. — Теперь можно? — Да! Вид у Сокджин в свете свечей крайне зловещий. Юнги усаживается, вонзает вилку в котлету. — Очень вкусно, — невнятно говорит он, тщательно пережевывая котлету, закидывая вслед за ней пюре. — Так это по какому поводу? — Ну, я подумал, — Сокджин напротив расправляется со своей котлетой крайне яростно. — Мы с тобой сколько встречаемся? — Девять месяцев? — Юнги разделывает котлету на куски и зарывает в пюре. — Ну вот, а у нас так и не было приличного свидания! Что ты делаешь? — он смотрит укоризненно. — Так вкуснее, — Юнги зачерпывает вилкой кусок котлеты с пюре, отправляет в рот. — Попробуй, тебе понравится. Сокджин фыркает. — Нет уж, спасибо. — Ну, как знаешь. А разве летом у нас не было свидания? — Когда это? — подозрительно сощуривается Сокджин. — Ну вот, когда на Воробьевы горы ездили? — С Чимином? — Ну в Коломну? — С Хобочкой? — В Тверь?.. — Нас было семеро, Чимин даже Чонидзе привел. Юнги смотрит на него как-то растерянно. — Мне казалось, что это все были свидания… Сокджин подпирает щеку ладонью. — Ты понимаешь, что свидание это когда два человека вместе что-то делают? Ну типа, вдвоем? — Но… — Юнги не понимает, о чем Сокджин говорит. — Нас же было двое… ну и ребята еще… Сокджин хихикает, сначала тихо, а потом уже в голос смеётся. — Господи, Минкин, — он смотрит на него, возможно даже влюбленными глазами — но в темноте при свечах это выглядит так, словно Сокджин его сожрать как давешнюю котлету собирается. — Ты откуда такой? — Из Твери, — огрызается Юнги. — Ага, — Сокджин вздыхает и задувает свечи. — Эй, — Юнги сглатывает неуютно. — Включи свет, а то дышать темно и воздуха не видно. Сокджин хихичет на него откуда-то слева, а потом касается плеча Юнги — и тот, умом понимая, что это Сокджин, все равно дергается, влетая локтем в недоеденную картошку. — Минкин, — ржет Сокджин уже в открытую. — Господи, кошмар какой, ромашка ты моя филологическая. Он включает свет, Юнги жмурится недовольно. — А ты, я так понимаю, прекрасная роза? — Ага, — Сокджин нависает над ним. Юнги смотрит на него снизу вверх — отсюда Сокджин кажется ужасно смешным, Юнги испытывает несколько нездоровое желание потрепать его по мягкой щеке. — Ладно, — вздыхает Сокджин. — В следующий раз нормальное свидание устрою: у Хобы на даче, чтобы все были, чтобы Хоба с Чимином поцапались, Чонидзе опять уснул в углу с наливкой, Тэхен драматично вздыхал. Да? Юнги знает, что Сокджин насмешничает, но это, если честно, до лампочки: ему очень нравится хобина дача, нравится, когда шумно, когда Сокджин зачитывает какие-нибудь стихи, обращаясь только к Юнги (в последний раз это был «Буревестник» Горького, про пингвина было смешно); или когда они собираются у Сокджина, в этой квартире, когда завтракают потом, опухшие и невыспавшиеся, и Хоба, который остается все реже, выползает из комнаты, негласно считающейся его, нудит, что могли бы и колбасы купить нормальной, а не докторской, но чем богаты тем и рады, конечно, передайте сыр. Юнги очень нравится это все, и нравится Сокджин, а все вместе — лучше всего. — Да, — кивает он. Сокджин вздыхает, целуя его в макушку. — Ладно, узнаю у Хобы, когда там по плану следующий разнос его дачи. Юнги жмурится, улыбаясь. — Пойдем спать? — спрашивает он, касаясь чужих пальцев. — Время полвосьмого, — улыбается в ответ Сокджин. — Ну, у нас свидание или где? — Юнги подмигивает слащавенько, стараясь не расхохотаться. — Ну пойдём, коли не шутишь, - Сокджин корчит крайне пошлую рожу, и Юнги всё-таки смеётся. Наутро Юнги снова снится море, грозное и жуткое, оно разбивается у самых его ног и шипит, хватая за босые ступни, но Юнги крепко держат за руку, не давая волнам утащить на дно. Юнги смотрит на Сокджина (конечно, Сокджина, кто бы это еще мог быть) и жмурится на выглядывающее из-за черных туч солнце.