Проблемы сожительства

Воспоминания прапрадеда казались мне теперь почти такими же пресными и скучными, как и моя собственная память о жизни до прилёта двуногих. Пусть там, в том далёком мире, были стремительные машины и шумные города, а эта планета оставалась все такой же дикой и неуютной. Зато перемены здесь происходили прямо при нас, с нашим участием. Новый мир мы вместе с двуногими создавали сами. Каждый день приходилось осваивать, придумывать, изобретать что-то новое. Это была жизнь, достойная разумных! Ради этого стоило так долго ждать… Объединив наши знания с навыками двуногих, мы вместе все увереннее осваивали этот мир. Мясо главоклюев действительно оказалось пригодным в пищу. Правда, одомашнить их пока не получалось, но двуногим хватало того, что они добывали охотой. Кое-какие местные растения также имели определенную пищевую ценность, и мы занимались селекционной работой, стремясь повысить урожайность и улучшить вкус. Интересно, что двуногие использовали незнакомые нам методы селекции — а их в свою очередь удивляли наши. Что же, использовать можно было и то, и другое. Впрочем, от привычных овощей двуногие тоже не собирались отказываться. Так что площадь оранжерей со временем планировалось только увеличивать, и мы с двуногими заранее обдумывали вопрос, чем можно будет заменить лампы, из чего изготавливать стекло. Солнечные батареи еще не выработали свой ресурс, но ветрогенераторов уже хватало, чтобы полностью покрыть потребность в электроэнергии. А через полный цикл у Кати родился детеныш. И для нас, и для двуногих это было настоящим праздником. Раньше, до знакомства с нами, двуногие не хотели размножаться. Теперь все изменилось. Теперь они здесь жили, а не выживали. Правда, Катя сразу же потребовала, чтобы к малышу никто не подселялся. — Вот исполнится ему восемнадцать лет, тогда пусть он сам и решит. А пока это просто нечестно будет. Ваши-то от рождения все знают и помнят. И получится, что ребенок растет под вашим влиянием… С этим никто не спорил — да и незачем было спорить. Правда, на симбионта согласились не все двуногие, так что шестеро наших остались без разумного носителя — но ведь все равно кому-то пришлось бы оставаться в карнодонах и глиптодонтах, пока двуногим не удалось приручить их по-настоящему. Чтобы никому не было обидно, мы составили график — так, чтобы каждый по очереди и с животными работал, и со всеми двуногими познакомился. Впрочем, лично меня это не касалось. Алексей не захотел расставаться со мной, заявив, что за столько лет слишком привык. Света, в отличие от Кати, от симбионта не отказалась. Когда Алексей ей рассказал о нас, она сказала задумчиво: — А знаешь, я это чувствовала. Тогда, перед тем, как я потеряла сознание… мне тогда было очень страшно. И я чувствовала, как он меня успокаивал, подбадривал. Ну, это я теперь понимаю, кто это был… но я помню. Когда у Кати родился детёныш, Света два цикла почти не отходила от него. Собственно, как мы когда-то и предполагали, о нем заботились все самки и несколько в меньшей степени самцы. Но Света, насколько я мог судить, занималась малышом больше других. А потом как-то вечером она вдруг взяла и пришла в нашу каюту. Признаюсь, я очень обрадовался, ведь я знал, как тоскует Алексей. Да и он тоже обрадовался, я почувствовал. Но вслух он зачем-то опять стал говорить полную ерунду… как будто вовсе и не рад! Света перебила его: — Знаешь, Леша, ты за меня не решай. Что мне нужно — это мне виднее. Ты за себя скажи. Вот посмотри на меня и скажи, что хочешь, чтобы я ушла. Скажи так, чтобы я поверила! Алексей промолчал. То есть вслух ничего не сказал. Двуногие, в отличие от нас, могут общаться не только словами. Оказывается, многое можно выразить взглядом, выражением лица, движением рук. Света осталась. Насовсем. Когда она рожала детеныша, я второй раз за все эти циклы напрямую вмешался в мозг Алексея — чтобы немного уменьшить уровень его эмоций, его волнения и страха. Я просто боялся за него, ведь для пожилых двуногих слишком сильные переживания могут быть опасны. Радость я уменьшать не стал. Прошло четыре полных цикла. Окрестности лагеря заметно преобразились. То тут, то там пестрели квадратики делянок, на которых возделывались местные растения. Уходили вдаль дороги, приподнятые над грунтом на половину роста двуногих — одна вела к горной гряде, другая к пересохшему озеру, также оказавшемуся ценным источником химикатов. По дорогам скользили под парусом лёгкие колесные буеры да неспешно шли глиптодонты, запряженные в тяжёлые повозки, а порой проезжал и всадник на карнодоне. Поскрипывая, вращались лопасти ветряков — причем далеко не все они вырабатывали электричество. Мельница, лесопилка, водокачка работали напрямую от ветра, без лишних преобразований энергии. Вообще мы старались по возможности обходиться без электроприборов, даже для освещения теперь использовали культуру фотогенных бактерий. Антон и Еленаучер больше цикла трудились над этими бактериями, добиваясь, чтобы они могли существовать вне своей природной среды — пересохшего соленого озера, а также повышая яркость свечения. Впрочем, они и теперь не прекратили своей работы — в их планах было создание бактерий с разным спектром свечения… В самом лагере тоже были изменения. Увеличилась площадь оранжерей. Теперь они не были на автономном освещении и отоплении, как раньше — наоборот, больше половины полного цикла растения получали солнечный свет, а для того, чтобы пережить ночные холода, днём использовались механизмы аккумулирования тепла. Это несколько уменьшило урожайность, зато увеличивало шансы на выживание в случае проблем с электроэнергией. Появились новые строения — мастерские и лаборатории, потому что часть работ не стоило проводить в жилых помещениях. Но самым главным было то, что теперь в лагере, под защитой стены, между мастерскими и оранжереями бегали дети — целый восьмерик детей разного возраста. Они играли в прятки, возились с щенками карнодонов и со слетками птеродактилей, помогали взрослым… И не мечтали ни о какой другой планете. Здесь был их дом. Этот мир создавался для них. А вот взрослым — и двуногим, и нам — все яснее становилось, что без связи с цивилизованным миром наше развитие практически достигло своего предела. И у нас, и у двуногих было ещё множество идей — вот только реализация их оказывалась невозможной из-за отсутствия какого-то ингредиента, какой-то детали… сущей мелочи, создать которую самостоятельно мы не могли. В общем, ничего трагичного в этом не было. На этом уровне развития вполне можно было жить благополучно и счастливо. Но ещё оставались девять ячеек криокамеры — с теми, кому мы никак не могли помочь, кто нуждался в хирургии, а не в фармакологии. И мысли о них никому не давали покоя. Первый шаг к открытию был сделан, как это обычно и бывает, совершенно случайно, однажды ночью, когда Света и детёныш давно спали, а у Алексея в очередной раз случилась бессонница. — Хочешь, я помогу тебе отключиться? — предложил я. Он отмахнулся. — Не хочу. Мне много сна и не надо. Давай лучше поболтаем. К этому времени Алексей давно привык разговаривать со мной мысленно, так что наша болтовня никому не мешала. Алексей вдруг стал рассказывать мне о своем детстве, о своей родной планете… Многое из этого я и так уже знал — видел, когда копался в его воспоминаниях в самом начале, когда я ещё не понимал языка двуногих. Но слушать все равно было интересно. Странно, что некоторые вещи в его рассказе звучали иначе, чем я видел когда-то, красивее и ярче. Вероятно, память двуногих более избирательна, чем наша, им больше свойственно забывать плохое. — Теперь давай ты чего-нибудь рассказывай! — предложил он потом. Что я мог рассказать? Обо всем интересном в моей жизни он и сам знал. Точнее, участвовал. Я стал рассказывать воспоминания прапрадеда. Там, где мне не хватало слов, я напрямую показывал Алексею картинку. — Постой-ка, — он вдруг заговорил вслух, и я понял, что он взволнован. — Я ведь знаю этих твоих… осьминогов! — Ты бывал на нашей планете?! — изумился я. Поверить в такое совпадение было невозможно. — Нет, не бывал. Я на планете русалов, то есть райсулов, бывал, — Алексей снова перешёл на внутреннюю речь. — Ну, может, знаешь, таких… земноводных, хвосты у них ещё такие шикарные. Он показал мне картинку. — Знаю, — согласился я, — то есть прадед знал. Я действительно видел в его воспоминаниях этих существ, напоминающих мигрирующую квакву, но с хвостами. Не знаю, были ли это туристы или торговцы, не помню, называли ли они себя райсулами, не помню, как называли их наши носители… Дальше третьего поколения невозможно помнить все детали. — Ну вот, — обрадовался Алексей, — значит, я не путаю. Осьминоги эти с райсулами торговали, кажется. Да это неважно. А важно, что это было в этом же секторе! И прыжкового двигателя у осьминогов не было, то есть они сами в этом же секторе живут. Я не понял, почему это важно. В этом же секторе или на другом конце галактики — какая разница? Все равно туда не докричаться. И не долететь. Но мой скепсис не охладил энтузиазма Алексея. — Сектор есть сектор, — уверенно заявил он, — это тебе не полгалактики. Через червоточину точно никуда не докричаться, а вот в пределах сектора… На следующее утро Алексей рассказал всем о нашем открытии. Реакция слушателей оказалась повторением сцены между мной и Алексеем, только в увеличенном масштабе — двуногие живо заинтересовались открывающимися перспективами, а мои собратья вполне резонно возражали, что никаких перспектив тут нет. — А вообще есть у вас какие-то способы, ну, устройства, чтобы связываться между собой на дальних расстояниях? — поинтересовался Сергей, который до аварии был на корабле инженером. Ирираренае начал объяснять. Двуногие, разумеется, его не слышали, так что его нынешний носитель Костян повторял за ним вслух. Мы все уже привыкли к таким разговорам. Вот интересно — а те носители, осьминоги, могли нас слышать или у них тоже носитель озвучивал слова своего симбионта? Не помню… — Я не о том спросил, — прервал их Сергей. — Ты рассказываешь, как ваши носители связывались между собой. А я про вас спросил. У вас самих-то были какие-то средства связи? Мы даже слегка растерялись. Ни у кого и мысли не было, что мы сами по себе, а не посредством носителей, можем пользоваться какими-то техническими средствами! — Так, понятно, — кивнул Сергей, — а вообще как вы друг друга слышите? Это же не радиоволны и не электромагнитные. А что? На этот раз ответил Сережереу. Была его очередь управлять глиптодонтом, так что Ирираренае передавал его слова Костяну, а тот повторял вслух. Мы в таких случаях не обговариваем, кто именно будет передавать слова симбионта. Как-то само собой получается. Костян уже начал говорить, ну и зачем менять? — Насколько я знаю, — не слишком уверенно начал Сережереу, — это связано с квантовой вибрацией… — Что?! — Сергей, казалось, не сразу поверил в услышанное. — А вот это в тему! Так, Серёга, бросай эту скотину и иди ко мне, будем думать! Два Сергея — это… это… короче, это мощь! «Два Сергея» думали долго. Наполовину разобрали гасильную установку, потом собрали обратно, в каком-то другом порядке. Ставили какие-то непонятные эксперименты — в результате одного из них мы, симбионты, на несколько суток практически оглохли, не слышали никого, кроме своего носителя. Это было ужасно. Не то чтобы оно создавало реальные проблемы, мы всегда могли обратиться друг к другу с помощью носителей — но все равно ощущения были пугающие, словно все симбионты, кроме меня, вымерли, словно я остался в пустоте… Сергей и Сережереу очень переживали и долго извинялись. Но едва у нас восстановился слух, едва выяснилось, что это явление было временным — они снова продолжили свои опыты. Только теперь они время от времени предупреждали, чтобы все, кто с симбионтами, укрылись внутри корабля. А потом оказалось, что и тем, кто без симбионтов, тоже надо укрываться, потому что в следующий раз двуногие почувствовали, как сердце на миг сбилось с ритма… Несколько раз «два Сергея» требовали, чтобы на их установку дали максимальное напряжение, так что приходилось на несколько часов отключать все электроприборы, кроме криокамер, конечно. То и дело они обращались за советом к другим специалистам — и двуногим, и симбионтам. Причем симбионтов Сергей для этого подселял к себе, и однажды в нем одновременно находились и общались сразу пятеро симбионтов. Двуногие тогда переживали — кто в шутку, а кто и всерьез, не свихнется ли Сергей от такого потока чужих мыслей… Признаюсь, поначалу никто из нас, симбионтов, не верил в успех. Да и люди сомневались. Но установка работала! Сергей включал ее на минимальную мощность, и кто-то из нас в птеродактиле или карнодоне все больше и больше удалялся от корабля — и продолжал слышать голос Сережереу! Оставалось только добиться максимальной мощности и точной фокусировки луча. Нужное направление мы к тому времени уже выяснили, объединив сведения из человеческих справочников и из нашей памяти. Как-то, после очередного обсуждения достижений «двух Сергеев», Алексей вдруг насупился. Долго молчал, а потом спросил меня: — Если Сергеям все удастся… тогда ваши прилетят за вами, да? Вы ведь тогда улетите туда, на свою планету? Я ответил не раздумывая. Потому что мы-то уже не раз об этом думали. И обсуждали между собой. — Это не моя планета. Это планета моего прапрадеда. И те носители — не мои. Я их и понять-то поначалу не смогу, придется несколько циклов приспосабливаться. И зачем? Разве там будет интереснее, чем здесь? И вообще, как ты тогда сказал — старых товарищей на молодых самок не меняют. — Особенно если среди старых товарищей тоже есть молодые самки, — с облегчением проворчал Алексей. Чем меньше оставалось времени до решающего пуска, тем больше все мы волновались. У нас ведь был только один шанс — на такой мощности установка скорее всего выйдет из строя через несколько секунд. И в любом случае мы еще долго не узнаем, услышали ли нас — потому что там такой установки, чтобы ответить нам, наверняка нет. Двуногие предлагали вместе продумать текст послания — мы отказались. Зачем тратить такое дорогое время на слова? Сообщение из образов будет гораздо короче и информативнее. И мы оказались правы. За то время, что проработала установка, словами мы бы немногое успели бы передать… Теперь нам всем оставалось только ждать. И надеяться. Прошел полный цикл, а мы все ждали. И понемногу переставали ждать. А потом настал день, когда в небе над лагерем родился звук, который я сразу узнал, хотя и слышал его только два раза в жизни — звук, с которым в атмосферу планеты входит космический корабль. Корабль двуногих. Мы все собрались на площади посреди лагеря. Дети ничего не понимали, теребили родителей, расспрашивали. Многие взрослые плакали. Алексей стоял неподвижно. Света прижималась к нему — то ли поддерживала, то ли за него держалась. Дочь, как и все дети постарше, подбегала с вопросом и тут же убегала, чтобы залезть на забор, на крышу мастерской, на спину глиптодонту — откуда лучше видно. А Алексей стоял, и только губы чуть шевелились. И только я знал, что он шепчет: — Вот и закончилась твоя вахта, сержант Большаков…