Безразлично

      Уже сама фраза «пьем в центре» показалась мне странной, потому что за распитие в общественном месте нещадно шьют административки, особенно под окнами Кремля, но все встало на свои места, когда я вбил адрес и увидел, что надо ехать даже не в пределы кольцевой линии. «Центр»… Их микрорайона, наверное. Но это меня не расстроило — кажется, каждая нервная клетка, составляющая центр эмоций, сдохла в мучениях. Словно робот, я принял программу, дошел до метро и даже приехал к нужной станции. А вот дальше были веселые десятки минут в попытках найти нужное место. Карты упорно ведут меня к одному и тому же зданию банка, выполненный в строгих синих тонах фасад которого выглядит довольно потрепанным, но даже рядом не стоял с живописными снимками почти постапокалиптических пейзажей с граффити и раскиданным тут и там мусором, что кидает мне моя Мальвина, пытаясь помочь найтись.       После получаса хождений взад-вперед вдоль по улице, пытаясь понять, почему карты выводят меня в приличное место, а не в притон юных неформалов, я все-таки прошу встретить меня и проводить. Но на этом мои мучения тоже не закончились, так как договоренность встретиться у метро оказалась физически невыполнимой: выходов из метро миллион, и каждый из них выводит в совершенно разные места. Послушно шагаю от одного к другому, периодически скидывая координаты и фотки своего местоположения, получаю новое указание и снова иду. О том, что все это продолжается непозволительно долго и муторно, говорит только гудение в уставших ногах. В другое время бы уже жутко злился и непременно послал бы все к черту, тем более что не так уж необходима мне эта встреча. Почему вообще я бегаю за девчонкой, а не наоборот? Особенно когда это девчонка глубоко второго сорта. Мою Мальвину спасает только то, что сейчас я слегка не в себе и у меня даже мысли не возникает о том, что все неправильно. У меня план на сегодня: выпить в компании и получить хотя бы физическое удовольствие, раз уж с моральным полный швах.       Находимся наконец, только когда я, окончательно заебавшись ходить, предлагаю выбрать новый ориентир. Сам организовываю этих идиотов, сбрасывая фотографию главного входа ТЦ около одного из выходов метро, сам же сажусь сбоку от него на ступеньках. Вытягиваю затекшие ноги вперед и шевелю пальцами в тесных кедах, которые совсем не предназначены для таких марш-бросков. От нагретого на солнце бетона жарко, так я еще сегодня решил выпендриться и напялить все черное, превратившись в ходячую сковороду. Жара усугубляется прошедшим ночью дождем, и теперь воздух влажный, душный и словно не живой вовсе. И именно сейчас, когда просто дышать уже тяжело, мне приспичило покурить. Три штуки я прикончил еще по дороге к метро, уничтожив свою негласную дневную норму минут за двадцать, в метро успокоился, но стоило только выйти на поверхность, я снова потянулся к карману, в котором уютно соседствуют пачка и зажигалка. Бил себя по рукам, мысленно говорил себе, что так нельзя и стоит поберечься, но без толку.       Умирающий разум в панике воспроизводит все предупреждения с пачек сигарет, которые только попадались мне под руку, и умоляет меня перестать жечь одну за одной, вот только поздно, мне пора признать, что я давно в зависимости от никотина. Дома сладкий вейп, который хочется тянуть в рот практически всегда, когда у меня есть свободное время, а на улице пар не вставляет — хочется дыма. Хорошо, что пока курю от случая к случаю, когда подворачивается свободная минутка, но, кажется, мне совсем не далеко до тех несчастных, что каждые минут пятнадцать бегают на улицу перекурить, потому что по-другому их организм уже не умеет… ну и похуй. Не хочу об этом думать, особенно вот так странно — без страха или хотя бы досады, снова жонглируя исключительно формальными понятиями и ужасаясь тому, насколько мне наплевать на себя в таком состоянии. Есть только сейчас — а сейчас я хочу курить. Пидорские тонкие сигареты с вишней, потому что сколько не пытался — не могу поймать кайф от чистого табака, горького и смолистого, от одного запаха которого так и тянет оставить свой обед в ближайшей урне.       Приближение моей компании на этот вечер я замечаю еще даже до их появления в поле зрения: по ненормально веселым полупьяным воплям. Закатываю глаза и даже не думаю подниматься и идти навстречу: хватит, набегался уже. Вместо этого только подбираю гудящие ноги, чтобы не выдавать полнейшее свое смятение, и медленно докуриваю. На новые сообщения не отвечаю, просто жду, когда веселая компания покажется на горизонте, чтобы обозначить себя только приветственным жестом. Первым делом обращаю внимание на фигуру в центре: тонкая и хрупкая, среднего роста, но на высоченных каблуках, на которых ей сложно идти (а может, она уже настолько пьяна, что не может держать себя прямо?). В любом случае, довольно занимательно наблюдать за тем, как она передвигается мелкими шажками, согнув дрожащие колени. Ноги длинные, что уже плюс, подчеркнуты черными чулками и неприлично короткой юбкой, из-под которой даже торчат подвязки… Блядь.       Под впечатлением даже вскакиваю на ноги, но дальнейшее разглядывание моей Мальвины несет одни разочарования: грудь плоская, еще и скрывается под уродливой мешковатой голубой рубашкой, словно бы одолженной у бати-мента. А прическая — это вообще что-то с чем-то: жуткие отросшие черные корни и секущаяся голубая мочалка до самого пояса… Ты из какой помойки вылезло, чудовище? Вслух я, естественно, этого не говорю. Изображаю добродушную улыбку, когда подходит ближе, и стараюсь сконцентрироваться на милом личике, которое, благо, осталось таким же, как на фотке в ВК, разве что добавилось миниатюрное колечко в септуме и очень яркий макияж, но это ни капли ее не портит. Тут же бросается мне на шею, и я едва успеваю отвести руку с сигаретой, чтобы не затушить тлеющий конец о ее щеку. Это, несомненно, было бы забавно, но, боюсь, остальная компания не оценит такого поворота событий. Стряхиваю пепел, не глядя и сто процентов мимо урны, чувствуя, как повисшая на мне девчонка добралась до моей шеи и пытается ее то ли облизать, то ли поцеловать — в любом случае, это довольно неприятно.       Хочу тут же отстранить ее, но увидев, какое впечатление ее эмоциональность производит на пришедших с ней парней, решаю перетерпеть, но зато показать, что это, пусть потрепанное и не первой красоты тело, — мое, и пусть не лезут, потому что вступать в конкуренцию за это я не готов, но и терять то, что я так усердно заманивал в свои сети весь последний месяц, — тоже. Делаю затяжку, после целуя в губы это существо, одновременно выдыхая ртом, за что получаю довольный стон, который говорит, что я на верном пути. Ее губы сухие, неумелые и с противным вкусом сладкой помады, который я почти не чувствую за пряным дымом вишневых сигарет. Отстранившись, понимаю, что безнадежно смазал ей макияж, а значит, что и у меня на лице осталось ядрено-алое, но мне так наплевать, что даже от любезно протянутой мне салфетки отказываюсь. Она жутко смущается так, словно вообще первый раз целовалась с парнем.       — Яр, — представляется мне парень справа. Низкий и худой настолько, что я не дал бы ему даже четырнадцати лет. С огненно-красной, явно только вчера и в кустарных условиях покрашенной шевелюрой, кучей металлолома как в ушах, так и на лице, и, несмотря на жаркий день, в черной джинсовой куртке со множеством значков и фейковых заплаток. — Ярослав, — повторяет в ответ на мое немое удивление, тут же словно став еще меньше и внутренне сжавшись. Он меня боится!.. Ну, может, не прям благоговеет, но чувствует угрозу и признает во мне лидера — это точно.       — Ярик, значит, — говорю, выдавая самую гаденькую из своего репертуара ухмылок, после чего пожимаю его маленькую, прямо-таки детскую ручонку в перчатке без пальцев и с принтом скелета. Озвучиваю в ответ свое имя, игнорируя замечание его друга о том, что никакой он не Ярик и надо непременно использовать полное имя или глупое сокращение. Киваю на попытку снова меня вразумить и сразу же понимаю, что иначе чем Ярик я его точно не буду называть. Не дорос еще: маленький и трусливый, хоть и очень хочет показаться крутым. Кусаю губы, чтобы не заржать в голос, после чего обращаюсь ко второму спутнику, который сразу же на уровне инстинктов мне не нравится. Загнанный взгляд красных глаз, бледная кожа, черная толстовка с накинутым на голову капюшоном, еще и непонятная сыпь по коже — все это производит отталкивающее впечатление. Не боюсь его, скорее презираю, причем не как Ярика — с насмешкой -, а холодно и с отвращением. Хочется отойти как можно дальше и больше никогда с ним не контактировать.       — А меня тоже Олегом звать. Можно просто Алик, — говорит бесцветно и, видно, хочет посмотреть мне в глаза, но словно ни на чем не может сосредоточиться дольше двух секунд. Хватает мою руку перенапряженной своей, сжимает слишком сильно и трясет нервно. Неприятно находиться рядом с ним, но я решаю не портить знакомство своими показательными «фи», тем более что я тоже не подарок. К моменту окончания всех формальных жестов тлеющая сигарета в опущенной руке догорела до фильтра, оставив новый ожог на средних фалангах указательного и среднего пальцев. Бросаю сигарету прямо так, на асфальт, и встряхиваю ужаленной рукой. Даже покраснения нет, но все равно неприятно, и я на инстинктах тяну в рот ноющие пальцы, чтобы обеззаразить слюной. На фалангах остается красное с блестками — знатно я измазался при поцелуе с Мальвиной, но как-то наплевать. Утираюсь тыльной стороной ладони, еще больше размазывая по лицу помаду, и решаю оставить все как есть — пусть будет яркая деталь.       Улыбаюсь ненормально, натурально скалюсь, когда мне дают в руки бутылку, кажется, самого дешевого пива, которое только можно найти на районе. На вкус — та еще ссанина, но я не жалуюсь, смиренно благодарю и радую всех сообщением о том, что деньги есть практически в неограниченном количестве (потому что вряд ли мы за один вечер потратим больше десятки), только в паспорте возраст не тянет. «Все устроим», — отвечает Алик, и так я узнаю, что он тут единственный совершеннолетний — веселая компания. Какой ему резон тусить с нами — загадка, но я решаю не брать в голову, лишь поставив мысленную галочку держаться подальше и из его рук принимать только закупоренные бутылки… Не могу, моя природная проницательность едва не в истерике бьется при виде этого типа, так что я решаю пока просто с одной стороны взять под руку Мальвину, а с другой пустить к себе спокойного робкого Ярика, от которого я хотя бы знаю, чего ожидать.       Меня сразу же ведут в кардинально другом направлении, нежели мне показывали карты: сначала в подземный переход, где то и дело сбоку выпрыгивают барыги с ворованными телефонами и китайскими аксессуарами к ним же; потом под какой-то мост и дворами, закоулками и шлагбаумами в какой-то промзоне, пока наконец не оказываемся у заднего входа в клуб. Там милая девочка с зелено-желтыми волосами и блестками на лице, которую я сразу же мысленно обзываю Русалкой, рисует мне на ладони маркером, прямо поверх размазанной губной помады, номер. Оказывается, эти чудики здесь едва не с ночи караулят места, лишь бы оказаться у сцены, что для меня странно — не понимаю я это все идолопоклонничество. Повсюду покрышки и какой-то мусор, на который примостились пьяные накуренные подростки с волосами всех цветов радуги, адским макияжем даже у парней, пирсингом, типо эпатажной одеждой… Что странно, среди всего этого пестрого моря только я кажусь белой вороной в своем почти официальном прикиде, что тут же спешат исправить.       Русалка, которой я так старательно улыбался и вообще играл добродушие, радует меня наличием блейзера, что тоже известная гадость, но хотя бы сладкая и пьется легко. Если уж умирать по утру от похмелья, то хотя бы получив удовольствие вечером. Отдаю кому-то пару сотен с тем, чтобы принесли чего покрепче, и вот в нашем общаке уже есть водка, которую мы радостно мешам с энергетиками и другими газировками едва ли пополам и закусываем принесенными кем-то еще чипсами. Напиваюсь почти сразу, что и хорошо — у меня и близко не было желания изображать сегодня культурное питье, хочу забыться и не думать один вечер. Неприкрыто флиртовать с Русалкой, доводя Мальвину до белого каления, снова закурить, хотя вроде только что прикладывался к сигарете, а когда моя пачка заканчивается, одолжить у кого-то сначала красный «Мальборо», от которого неистово кашляю, а затем стрелять только у девчонок, тем более что у них чаще находятся легкие с разными отдушками… Первый раз попробовать с кнопкой — интересный опыт, надо бы обзавестись такими, а то с вишней уже надоели.       — Не трогай, оставь, — говорю, когда Русалка тянется стереть мицеллярной салфеткой помаду с моего лица. Минутой ранее согласился на кардинальное преображение, и теперь мирно сижу, прикрыв глаза и откинувшись на кусок кирпичной стены за спиной. В голове гудит как от алкоголя, так и от передоза никотина; подкрадывается легкая тошнота, которая, в целом, терпима, если сосредоточиться на тонких пальчиках, которые щедро обсыпают мои щеки блестками и пытаются подвести глаза, на просьбу открыть которые я только мотаю головой с издевательской миной.       — Ну так не красиво! — ноет и предпринимает новую попытку стереть помаду, но я играюче перехватываю ее руки и держу, наслаждаясь сначала ее шутливым сопротивлением, а когда понимает, что тиски серьезные, еще и легкой паникой. — Хочешь, я тебе губы накрашу нормально? — уговаривает, предпринимая попытку снова освободиться, и меня заводит. Эта ее покорность и нытье, совершенно детский взгляд на мир и при этом едва связная полупьяная речь… Съедаю помаду с нижней губы, прежде чем отпустить и не доводить до греха. У меня в планах на сегодняшний вечер вообще-то Мальвина, но, вспомнив ее отвратительную внешность, решаю оставить ее на крайний вариант. Она вообще где-то безнадежно потерялась, поняв полное свое фиаско в сравнении с Русалкой, и пошла заливать горе спиртом.       — Мы с ребятами идем в Мак. Ты с нами? — предлагает легкая на помине первоначальная моя спутница. Думаю пару секунд, пока мне что-то пишут или рисуют на щеке карандашом для глаз, и я не пытаюсь сопротивляться, даже зная, что это может быть что-то непристойное: моим главным условием было только то, чтобы все после легко смылось. Решаю, что я тоже голодный, к тому же надо иметь хоть какой-то шанс дотянуть до вечера в затуманенном разуме, а не в полном отсутствии его. Киваю, смазывая великие художества Русалки, вызывая ее обреченный вопль и пожелание мне медленной и мучительной смерти. Хочу еще больше разжечь ее злобу, а потому трогаю свежий рисунок еще и рукой. Открываю глаза и вижу тонну серебристых блесток и бледные отпечатавшиеся на ней черные звездочки и сердечки — миленько.       — Да, сейчас, я только… — отвечаю согласием, чтобы меня не забыли, потому что самостоятельно найти дорогу в этих ебенях мне не под силу. Встаю медленно, чувствуя, как сильно меня шатает, и решаю больше не пить, хотя бы ближайшие пару часов, чтобы не отключиться или не проблеваться в ближайшей подворотне. Русалка хохочет от души над моей дезориентацией и зачем-то настойчиво сует мне в руки ободок с кошачьими ушками. Хмурюсь, когда все плывет перед глазами, зачем-то стараясь сосредоточить взгляд на глупых белых плюшевых ушах, а затем под всеобщее одобрение напяливаю их на голову. Почему нет? Когда серьезно перебрал с алкоголем, рушатся все моральные границы и открывается множество возможностей, особенно если подобная ерунда меня и раньше не волновала.       — Тебе идет, — пытается подколоть меня одна из девчонок, и я не успеваю сообразить, какая из, да и не сильно стремлюсь это понять. Все равно внутри обе одинаковые, только одна личиком не вышла. Киваю согласно и прикрываю глаза, стараясь собрать поплывший разум снова в кучу. Пару секунд спустя уже беру Мальвину под руку и не без труда следую обратно через дворы и шлагбаумы к торговому центру, у которого мы встретились. Иду не очень уверенно, то и дело запинаясь, но у нас вся компания такая, так что чувствую себя полностью в своей тарелке.       Мальвина проявляет крайний интерес к моей новой внешности: размазывает пальцем по лицу блестки, поправляет ободок с кошачьими ушками и волосы по своему усмотрению, размазывает по губам помаду сначала пальцем, а затем и новым поцелуем — неприкрыто флиртует, что моему захмелевшему телу очень сильно нравится. Если и хочет высказать мне за Русалку, то держит язык за зубами и решает пойти в наступление, сразу же обозначая свои самые серьезные намерения. Все-таки у нее, при всех существенных недостатках, есть и довольно весомый козырь в рукаве — ее после двух месяцев «задушевной» переписки не надо дополнительно обхаживать, чтобы высечь искру. Приобнимаю ее за талию и решаю проверить границы дозволенного, благо, что Ярик, Алик и парочка других ребят давно обогнали нас, устав наблюдать за нашими обжиманиями. Наглейшим образом лезу под юбку, получая ошеломленный визг, врезавшиеся в кисть острые ноготочки и шипение сквозь зубы о том, что нельзя так делать на людях.       Не приказывает и даже не возмущается, просто очень сильно удивляется и готова сгореть от стыда за такую мою выходку. Ремарка про «на людях» заряжает меня ощущением окончательного триумфа, и я решаю пока сбавить обороты, убрать ладонь обратно на талию и загладить свою вину очередным поцелуем в губы. Лижемся и кусаемся, стукаемся зубами и тремся губами, разделяя остатки ее безнадежно смазанной губной помады. Она не умеет ничего, но и у меня опыта не много, а потому нам вполне комфортно друг с другом. Заставляем чувствовать стыд остальных ребят в компании, а случайных прохожих и вовсе бросает в ужас при мимолетном взгляде. Ее и без того блядское поведение подогревается еще и алкоголем, а у меня, кажется, и вовсе никогда не было этих формальных границ. Думаю, я бы смог трахнуть ее даже прямо посреди улицы, если бы она была не против… Ох уж эти условности.       В торговом центре привлекаем к себе очень много внимания одним своим видом, но так как ведем себя нормально и даже не буяним, то нас просто провожают косым взглядом и не докапываются. Больше всего выделяюсь конечно же я: со лба до подбородка перемазанный блестками и помадой, с кое-как подведенными глазами и непонятными иероглифами на одной щеке — это все вижу в отражении в погашенном экране смартфона, который я использую вместо зеркала, чтобы оценить масштаб бедствия. Хмыкаю, ни капли не удивившись, и собираюсь уже убрать телефон в самый дальний карман, чтобы никто из пьяной компании не поддался искушению тиснуть, как на него приходит новое сообщение. «Где ты?» — читаю, пока всплывающее уведомление не исчезло, и удивляюсь, как поздно меня спохватились. Решаю не отвечать: какое им дело до моего «гуляю», если и так понятно, что ни в какую парикмахерскую я не ходил и возвращаться в ближайшее время не планирую? Пришедшие вдогонку сообщения просто закрываю, не читая, и тут же отвлекаюсь на кассовый аппарат в фастфуде.       Резво тыкаю на позиции меню, после чего передаю бразды правления Мальвине. Решаю угостить ее, чтобы задобрить ещё больше, после под предлогом занять место для всех, отхожу в сторону — пусть сами ждут на раздаче. Череда СМС не даёт покоя. Может, это не очередной жест контроля и попытка закрепить власть? В конце концов, что бы между нами ни было, они за меня в ответе и имеют право знать, где меня носит. Вот в такие моменты просветления и внезапно включившейся если не эмпатией, то хотя бы пониманием к чужим проблемам, я чувствую, как открываюсь и сам подставляюсь к удару в самое чувствительное место… вообще, кажется, в единственное место, где у меня хоть что-то может болеть. Нет, не буду писать, слишком дорого мне обойдется ошибка. Лучше забыть обо всем и отдохнуть по-человечески без лишних нервов, а как вернусь домой — пусть отпиздят за все и сразу как морально, так и физически, не растягивая мне «удовольствие». Входящий вызов сбрасываю, после чего отключаю телефон — так меня точно не достанут, по крайней мере, не успеют, до конца вечера.       — Да ладно тебе, Марин, пойдем, с нами сядешь, — уговаривает мою чем-то крайне раздосадованную Мальвину кто-то из парней, с которыми я не успел познакомиться, и я далеко не с первого раза могу сообразить, что обращаются к ней. Так увлекся существующей только в моей голове кличкой, что совсем забыл, что у моей спутницы вообще-то есть нормальное имя.       — Ну блин, чего долго-то так?! — ноет, комкая в тонкой ладошке кассовый чек, но все-таки поддается уговорам и садится за длинный стол на всю нашу компанию, во главе которого сам по себе оказываюсь я, а остальные присаживаются с подносами по бокам. Все, кроме моей Мальвины (ее нормальное имя сразу же вылетело из головы). — Я голодная, а они возятся три часа! И немного вроде, и народу нет, а уже двадцать минут копаются, — никак не уймется она. Нервно тычет каждые две секунды на кнопку включения телефона, чтобы посмотреть время, и косится на табло с номерами заказов. — Вам-то уже все выдали! — обижается не на ребят даже, а на саму жизнь, которая, как ей кажется, обошлась с ней максимально несправедливо, а я не могу сдержать снисходительной ухмылки.       — Это называется детерминистический хаос. Тебе кажется, что начальные условия идентичны и по поведению одного объекта в системе можно предсказать поведение второго, но на самом деле все очень сильно зависит от начальных условий. Доля секунды разницы, и вот уже работник позже увидел новый заказ, позже начал готовить, а там и заготовки могли закончиться, или какая-нибудь уборщица не вовремя ткнула шваброй, и парень за фритюром уронил именно твою картошку на пол, хотя до этого с десяток отдал без происшествий — а на выходе мы получаем для одного заказа пять минут, а для второго двадцать… Это подобно тому, если бы ты практически одновременно, с разницей в доли секунды, бросала два листика в горную реку: один может быстро прибить к берегу, а второй еще долго будет нести. Самое прикольное, что, какими бы точными часами ты ни замеряла время, все равно будет присутствовать погрешность, которой будет достаточно, чтобы все кардинально изменилось, а потому движение одного листика — это движение одного листика, а выдача заказа — тоже единичный процесс, — загибаю слишком путано для того, чтобы объяснить пустоголовой курице. Иллюстрирую жестами свой рассказ, а под конец едва сдерживаю смех, видя выражение полнейшего ужаса на лицах окружающих.       — Ты типа интеллектуал? — выдает после короткой паузы Алик, от которого я меньше всего ожидал каких-либо комментариев. Съел уже половину своего бургера, но специально для меня прервал трапезу, чтобы задать такой странный вопрос. А что я должен на это ответить?       — Почему типа? — не робею и возвращаю претензию упреком. Уже жалею, что поднял эту тему в не самой подходящей компании, потому что это в тепличных условиях специализированной физ-мат школы нормально и даже поощряется, например, просто так, исключительно в шутку и из спортивного интереса рассчитать за обедом, с какой вероятностью случайно названное время совпадет с реальным. Не все настолько повернутые, как я, и даже больше — большинство из математики помнят только цифры, чтобы на кассе не обсчитали, а по физике и вовсе одно название предмета краем уха. Но мне простительно это не учесть, в голове все еще туман от выпивки, хотя я начал потихоньку трезветь.       — Да потому что видал я таких… мажорчиков. Типа не такой, как мы, не челядь. Шмотки модные, айфончик, цитатки типа умные направо и налево. Не нравится мне такое, — я бы подумал, что он так быкануть на меня решил, но по его обыкновенно потерянному взгляду и перенапряженному виду сложно что-либо понять. Берет особенно длинную картошку фри и, не глядя на меня, рвет ее на мелкие кусочки, только после этой процедуры отправляя в рот прямо так, без соуса. бегающий взгляд красных глаз замирает на мне на секунду (максимум, на что способно его сбитое внимание), чтобы прочитать реакцию. Копирует мои ухмылки и продолжает свое мерзкое занятие — натуральное издевательство над едой. Его сухие и бледные, костлявые руки в какой-то сыпи, с каемкой грязи под ногтями, теперь еще и в масле и соли. Мерзко.       — Слово «гранты» тебе не знакомо? Все, что я сейчас имею, я сам своими мозгами заработал, так что не понял предъявы. А свое «не нравится» в жопу себе запихай и не вынимай никогда, потому что тебе, мой сладкий, я и не обязан нравиться. Усек, или это тоже слишком интеллектуально для тебя? — срываюсь, даже не попытавшись вывести все в шутку. Не хочу ему нравиться, ему — точно нет. Не понимаю природу своей неприязни, потому что грязь и неопрятность, не самая приятная внешность и странные привычки раньше меня хоть и коробили, но никогда не являлись серьезным препятствием для нормального взаимодействия. Но от всего вместе просто корежит, а в купе с интуицией, которая даже под хмелем работает отменно, и вовсе составляет взрывной коктейль. С ним бы сейчас разругаться вдрызг и пойти выяснять отношения на задний двор, чтобы выплеснуть всю свою агрессию и напасть первым, защититься, пока нечто, что сидит в нем, не ударило меня в спину.       Как раз не выдерживает первым и вскакивает на ноги… Хотя «вскакивает» — это я как-то резко выразился. Медленно поднимается в силу своего какого-то неправильного, будто сломанного глубоко внутри тела, и готовится ударить — даже трясущуюся руку заносит с каким-то визгом, но его успевают перехватить и усадить обратно за стол. Я не дергаюсь. Даже если бы получил по лицу сейчас, то эстетическая проблема — единственное, что меня бы волновало. Не дорос, чтобы меня пугать. Вызывать отвращение и иррациональную тревогу — это пожалуйста. Но не страх.       — Эй, Ал, тихо! Он же пьяный — пиздец, че ты ему сейчас пытаешься доказать? Он на утро не вспомнит даже, откуда у него фингал, — шипит высокий темноволосый парень с серьгой в виде креста в ухе. Усаживает перенервничевшего Алика на стул, обхватив поперек торса. Виснет на нем, но явно переоценивает усилия, потому что Алик опускается на стул почти без сопротивления. Затем этот единственный столп адекватности в нашей компании, к тому же вроде совершенно трезвый, оборачивается ко мне и какое-то время сверлит злым взглядом неестественно ярких синих глаз. Сначала удивляюсь такому редкому естественному цвету, но вскоре понимаю, что это всего лишь линзы. — А ты не умничай лишний раз, — предупреждает меня без тени угрозы, скорее подарив мне добрый совет. Все еще держит руку на плече Алика, и видно, что, в целом, понимает меня и скорее против неадекватной реакции на, пусть и не к месту, безобидные мысли.       — Чего все так напряглись? Как будто никто из вас не допивался до философствований ни к месту, — старается разрядить обстановку Ярик, и я сдержанно улыбаюсь ему, выражая согласие. Я действительно просто допился, а не мыслю так постоянно. Каждое событие у меня ассоциируется с чем-то по учебе, этот мир просто кишит различными идеями, которые иногда фоном проходят для моего мозга, а иногда навязчиво лезут на периферию, заставляя озвучивать их не к месту. Как сейчас, например, в компании выпивших подростков, которые до сих пор убеждены, что просто выкрасить волосы в кислотный цвет уже достаточно для того, чтобы выделиться из толпы. А теперь, когда их так много, этих бунтарей, в одном месте, именно они составляют ту самую равномерную, пусть теперь и радужную, массу, от которой бежали. Мыслят по шаблону, тупые до невозможности, а все радости их жизни — это выпить, покурить и пойти на концерт тоже типа не такой, как все, группы. Не дотягивают до моего уровня.       К этому моменту Мальвина уже дождалась выдачу заказа и, неловко оглядываясь на меня, примеряется к своему невероятно большому бургеру, который у нее никак не получается есть аккуратно, как настоящая леди. Закатываю глаза на это и стараюсь не смотреть лишний раз в ее сторону, чтобы не смущать старающуюся изо всех сил держать лицо девушку. Одевается и ведет себя как блядь конченая, но при этом смущается, боясь перемазать все лицо соусом. А у меня вот вся кожа в блестках, ее губной помаде и чем-то еще — и мне нормально. Я тоже голодный и не особо забочусь о том, как выглядит со стороны моя трапеза. Уплетаю маленькие бургеры с подноса, заваленного всем подряд, потому что терпеть не могу огромные новинки со всем подряд. Классика — сила, особенно в еде. Я совсем непривередливый, особенно по пьяни, когда меня еще и немного мутит, так что проще — лучше.       Остаток дня, плавно перетекающего в вечер, проводим за столом, потому что всем лень топать обратно. Съедаем тонну картошки фри и выпиваем сотню литров колы. В какой-то момент кто-то отлучается в «Ашан» на первом этаже торгового центра и приволакивает бутылку виски, который мы также мешаем с колой в огромном стакане почти на литр. Передаем его друг другу по очереди, как трубку мира, только стакан алкашки. Травим истории разной степени трешовости, и мне вполне комфортно, если просто слушать и не пытаться вставить свои пять копеек. Не хочу озвучивать свое мнение, устал довольно сильно от их общества и уже не могу дождаться концерта, на котором можно будет потанцевать и зажать Мальвину в туалете. Утомили меня пьяные беседы с людьми много ниже меня по интеллекту, в них ничего примечательного нет, а потому я начинаю скучать.       Задумавшись, начинаю накручивать на палец волосы Мальвины. На ощупь они оказываются ещё хуже, чем на вид, но чтобы занять руки пойдет. Успокаивает, а Мальвине льстит такое внимание к ее персоне. Склоняется ко мне и снова целует солеными от картошки губами. Мое сознание совсем в тумане, мне хочется уже давно и прочно, а потому тащу ее на себя и хочу пристроить на колени. Даже шокированное: «Оу, не надо, тут же все-таки люди едят», — от окружающих меня не особенно волнует. Но Мальвину волнует, и меня это бесит. Она снова царапает мне руки своими ноготочками и просит потерпеть. Так бы, даже не задумавшись, мне отдалась, но ее куриные мозги слишком зависимы от чужого мнения. Ненавижу. Злюсь, но все-таки отпускаю. Столько времени терпел, еще час с меня не убудет. Так себе внушаю, хотя внутренние демоны очень хотят наплевать на все и потащить Мальвину в туалет торгового центра.       Вместо этого отпускаю ее. Не извиняюсь и с презрением оглядываю всех. Устал, слишком много выпил, так ещё мне пытаются ебать мозги по поводу моральных норм. Все тушуются под моим уничтожающим взглядом. Вскоре все приходят к общему мнению, что пора выдвигаться обратно к клубу, а то начнется запуск и они проебут свои места. Я подчиняюсь общим решениям. Не очень горю желанием идти куда-либо, чтобы послушать дерьмовую музыку и посмотреть на других клоунов, которые отличаются от этих только тем, что будут стоять на сцене. Трахнуть Мальвину и свалить — отличный план. Вполне осуществимый, если бы не ее странный интерес к противному Алику. Отходит от меня и начинает приставать к нему с расспросами, которые задает полушепотом и непременно оглядываясь на остальных. Кажется, и от меня эта беседа секретна, и это тоже бесит. Вот не надо менять меня на вот… это. У меня даже человеком его назвать язык не поворачивается. Презираю совершенно откровенно, не могу себя контролировать.       — Но ты мне обещал! — вскрикивает моя дама сердца максимально обиженно. Я же продолжаю плестись чуть поодаль, хотя и жутко интересно, что такого обещал ей этот хмырь. На слишком острую реакцию Мальвины не реагирую, она как будто по жизни не в адеквате. Больше занимателен потерянный взгляд Алика. Озирается по сторонам, пряча руки в карманы, и словно выжидает чего-то, пока моя Мальвина вьется вокруг него ужом, стараясь привлечь к себе внимание.       — Ой, да ну не вопи! Ща все будет, пойдем, — ворчит бессильно, ещё раз оглядывает Мальвину и, придя к какому-то выводу в своей голове, кивает на проход в ближайшую подворотню. Не хочу идти куда-либо за ним, но моя спутница прямо-таки сияет от счастья, хватает меня за руку и тащит за собой в узкий проход между домами, откуда несет мочой и сыростью. Бля, какая мерзость. — Э-э-э, нет, этого мы с собой не берём, — останавливается на полпути, завидев, кого Мальвина потащила с собой, и меня берет непонятная гордыня. Ты какое право имеешь меня называть «этот», животное? И вроде это отличный шанс для меня избежать неприятных похождений по ещё большим ебеням, но такой пренебрежительный тон к себе я терпеть не готов.       — Берем, — уверенно заявляет Мальвина и показательно перехватывает меня под руку, чтобы показать, что отпускать меня не намерена. И это приятно в какой-то степени, если бы мне вообще было хоть какое-нибудь дело до ее симпатий ко мне. — Вы же тезки, Ал! Чего вы ругаетесь? — поражает меня своей логикой, вызывая мою рассеянную ухмылку. Ну да, у нас же имена одинаковые, и этого должно быть достаточно, чтобы мы не презирали друг друга каждый по-своему: я его за вид выползшего из жопы мира неудачника, а он меня за пафос и дорогие шмотки. Взаимно и закономерно. — Он надежный и не скажет никому, — обещает за меня, и меня раздражает эта атмосфера недоговорок. Откуда мне знать? Может, и расскажу, просто из вредности. Смотря в чем дело. Посвятил бы меня кто.       — Я ему не доверяю, — шипит как ночная нечисть при свете. Ох, как его бесит моя умиротворенная ухмылка. Додика аж трясет. — Либо ты его оставляешь, либо нихуя не будет, мне проблемы не нужны, — хочет показаться крутым, строит из себя невероятно важного… Раз, и вдруг сложился в моей голове пазл. Внезапное озарение, словно мысль, процесс, которой во мне начался при первом взгляде на этого, завершился только сейчас, когда я услышал про «проблемы»… Но я же не ебаный Шерлок, чтобы быть абсолютно уверенным в своих умозаключениях, особенно когда все промежуточные выводы прошли мимо меня. Но все же, сука, очевидно! Решаю ударить наугад. Ва-банк.       — Конечно у тебя будут проблемы, зайчик. Так палиться на наркоте ещё надо уметь, — злорадствую неприкрыто, а его красные глаза расширяются от ужаса. В самую точку. Он торчок, причем со стажем, причем барыжит, наверное, чтобы заработать себе на новую дозу. Какой жалкий. Больше не боюсь его. Тайна раскрыта, и теперь у меня к этому только презрение. До такого докатиться — это ж насколько маленький мозг нужно иметь. Его, небось, ещё ломает поутру, организм не может жить без новой дозы. Забавно. — Ну так что, мы идём? — спрашиваю не потому, что у меня резко появился к нему интерес. Хочется посмотреть, что нужно от него моей Мальвине. Может, она тоже торчит, но не долго… Но нет, эта глупая курица рассказала бы мне все сразу, не смогла бы держать в секрете. Дела приобретают все более занимательный оборот.       — Идем, — цедит согласие сквозь зубы. Почувствовал себя ещё более жалким передо мной, и это его отчаянно раздражает. А мне просто очень смешно, до растянутого до предела в улыбке рта. Начать ржать как-то некультурно будет, так что оставляю это на потом, когда узнаю еще чего веселого об этом Алике, который на деле оказался пустым, но одновременно мерзостью переполненным. Тянет от него смертью, безысходностью, унижением и болью. Лучшего исхода и представить нельзя. Это сравнимо с тем чувством, что я испытал, когда год назад мой главный конкурент на олимпиаде узнал о смерти близкого родственника и был вынужден срочно улететь обратно домой, пока я спокойно пожинал лавры. Должен был жалеть по всем общественным нормам, но мне наплевать. Я сам в выигрыше, а что там с другими — поебать. Я не Мать Тереза, чтобы призреть всех никчемных и убогих, мне как-то по душе злорадствовать, особенно когда есть над чем.       Заходим в тесную подворотню, и Алик говорит нам идти вперед, пока сам останавливается у брошенного деревянного поддона, стараясь что-то откопать за ним. Наверняка закладка — и это тоже весело. Копаться по обоссаному полу в поисках пакетика с отравой — абсурдная до невозможности ситуация. Больше чем уверен, что никогда не окажусь на его месте. Лучше передоз или прыгнуть с моста, чем это. Зарыть все свои возможности и перспективы за минутное удовольствие — жутко нерационально. Мне смешно, а Мальвина боится: смотрит на меня круглыми от ужаса глазами, чувствуя угрозу, но тем не менее сжимает тонкими пальцами моё предплечье. Думает, что у меня определенно есть опыт по части наркоты, а потому я могу помочь ей не струсить в первый раз. Идиотка. Как легко читать этот испуг загнанного в ловушку олененка и одновременно решимость. Зачем? Думает, что это сделает ее взрослой или, может, счастливой?       Заходим в небольшой закуток, темный от надвигающихся со всех сторон бетонных стен, и Ал протягивает Мальвине пакетик. На первый взгляд, сахара, но мне-то понятен контекст. Она взамен отдает ему деньги. Стопка довольно мелких, так что и не пересчитать. Небось ещё копила на это сомнительное удовольствие. Выдергивает руку из моей, как только ее пальцев касается пакетик. «Как это…?» — начинает, пытаясь уточнить, как употребляется эта дрянь, и я почти хохочу в голос от того, как это нелепо. Она, блин, даже погуглить не удосужилась, как это принимать. На ничуть не удивленное «можно просто проглотить» Ала сдуру пытается всыпать в рот все содержимое пакетика. Не пытаюсь остановить ее, хотя понимаю, что на нее одну это слишком много. Ну сколько тут, грамма 2-3? Очень много, даже если эту дрянь в десять раз бодяжили.       — Ты что, блядь, нет! Тут несколько доз! — ругается Ал, отбирая у нее наркотик. Сам насыпает ей в ладошку столько, сколько нужно. Осторожно, едва стуча пальцем по краю, чтобы высыпать несколько крупинок. Затем думает, что-то взвешивая в своём давно ссохшемся от далеко не здорового образа жизни мозгу, и решает добавить еще парочку кристаллов. — Сейчас ешь, через минут двадцать торкнет. Главное в клуб успеть пройти, пока не накрыло, — говорит со знанием дела, после чего оборачивается ко мне. Снова оценивает, пока я позволяю буквально прощупывать себя взглядом. — Будешь? — спрашивает с опаской, и я почти вижу эту ниточку, которая могла бы связать нас и даже подружить. Вот только нахуй.       — Это что? — спрашиваю так, как будто и правда ломаюсь. Хотя для себя уже решил, что нет. От непойми кого принимать психоактивные вещества — очень плохая идея. Особенно если хочешь прожить ещё лет пятьдесят счастливой жизни. Косяк, может быть, ещё и выкурил бы. Но вот эту неведомую кристаллическую дрянь — точно нет. Даже если скажет, что это банальный мет, все равно нет. Никто не гарантирует точный состав, у этого нет обязательной сертификации. А мне потом в собственной блевотине валяться с отравлением каким-нибудь стиральным порошком — далеко не то, о чем я мечтаю. Или сдохнуть от передоза, доверившись этому великому методу отмера дозы — на глаз.       — Соль… для ванны, — лыбится довольно, пока меня внутренне перекручивает от одной мысли, что это могло оказаться во мне. Даже на словах это не мет. Даже на словах, когда не под присягой и можно что угодно наплести, неведомый коктейль из всего подряд. Вот это нихера ж. Ему совсем похуй, что долбить, лишь бы вставило? Через пару лет будет ставиться крокодилом в гниющую руку… если доживет. А я преодолеваю жуткое отвращение и тихо мотаю головой. И раньше не хотел, а теперь как отрезало. Нахуй, как-нибудь в другой раз.       — Я не настолько ебнутый, чтобы соль долбить, — отвечаю резко. Рву безжалостно готовящееся установится между нами доверие. Мальвина рядом со мной давится воздухом. Еще сильнее цепляется за мою руку, но смотрит ошалело. Понимает, что наделала, но была бы умнее — ушла бы блевать. Некрасиво, совсем не как леди, но так бы показала, что у нее в голове есть хоть чуть-чуть мозгов, хотя бы грамм. Но только бледнеет и кусает губы. Ну и наплевать на нее, на самом деле. Наоборот, будет ещё проще уломать ее на всякое… если вообще придется уламывать. Через часок это будет просто мясо. Или труп. Первый раз и уже некрофилия. Плохо это? Лишь бы не остыла, пока я не закончу. И от этой мысли дико смешно. Хохочу над тем бредом, что родился в моей голове, а Мальвина и Ал тупо смотрят на меня, совсем не догадываясь о причинах.       — Как по мне, достаточно, — пытается съязвить Алик. А мне наплевать на его попытку показать зубы, потому что это было даже слишком предсказуемо. Я фактически сам подарил ему повод. Ал отсыпает чудо-кристаллов себе и тоже проглатывает. Вылизывает грязную ладонь, чтобы собрать последние крупинки, и меня всего передергивает от отвращения. Отворачиваюсь и тяну Мальвину за собой на выход из подворотни, не сказав даже «пока». Она пугается такой резкой перемены, оборачивается к Алику и прощается с ним, даже не думая мне сопротивляться. Доверяет мне или же чувствует авторитет — неважно. Главное протащить ее в клуб, пока она нигде не свалилась. Трахнуть, а там пусть сдохнет — это уже не мои проблемы. Резво обходим очередь на вход, показывая номера на запястьях: у нее и у меня одинаковые тройки, нарисованные рукой Русалки. Естественно, пропустили свою очередь, но никого это не волнует: номер меньше — проходи вперед. Благодаря этому почти сразу оказываемся внутри.       Выкрашенные в черный стены давят, еще и лестница, уходящая куда-то вниз, в подвал, кружит голову. В духоте выпитое ещё сильнее ударило в голову, и фейс-контроль мы с Мальвиной проходим под неодобрительные взгляды охраны. Мой рюкзак весь переворачивают, что похвально и лишь немного чисто по-человечески раздражает, но вот когда меня пытаются облапать — не позволяю. Ссылаюсь на закон «О полиции» и требую либо показать мне корочку и составить протокол, либо не превышать полномочия. На меня орут и угрожают не пустить, если не перестану умничать, а я только со снисходительной ухмылкой повторяю ссылку на закон и прошу амбалов не тупить. Скрежеща зубами, меня пропускают. Мальвина тоже пытается что-то проблеять, вторя моим словам, но ее не особенно-то и слушают. За руку тащу ее к себе, обламывая весь кайф уже истекающим слюной по ее блядскому виду охранникам, и ещё раз повторяю им выдержку из закона. Сильно рискую, ведя себя настолько нагло, даже зная, что абсолютно прав, но благодарность Мальвины после того стоила.       — Ты такой классный… — замечает отвлеченно, ещё ближе прижимаясь ко мне. Немного устало из-за того, что в тепле ее тоже развезло, но тут, наверное, и без начавшегося действия «соли» не обошлось. — Умный, гордый… не как все они, — ластится ко мне и мурлычет, словно кошка, в конце своей речи кивая на пеструю толпу, спешащую занять место у сцены. О да, я не такой, как они, и близко нет. — Пойдем к мерчу, — шепчет уже мне на ухо, и я лениво поворачиваю голову, чтобы поймать ее губы. Почему нет? Пожимаю плечами в знак согласия, и теперь ее очередь тянуть меня непонятно куда.       Стою рядом, пока она копается в ящике с разноцветными значками с лого группы. Оглядываю прилавок с кружками, браслетиками и прочим шлаком с неоправданно завышенной ценой. И цепляюсь за обыкновенную черную футболку с белой надписью «Безразлично». Красиво, стильно, и даже слишком совпадает с моим внутренним состоянием. Глупо, опрометчиво тратить деньги на всякую ерунду — понимаю это, но трогаю рукав этой чудесной вещи. Приятно на ощупь, возможно, даже хлопок и по цене дорого, но не так чтобы прям очень. Тяну из кармана тысячу и отдаю милой девочке за прилавком. Улыбается мне, и с ее нарисованного сердечка на щеке сыпятся блёстки прямо на черную ткань футболки, которую она собирается отдать мне взамен. В мигающем разными огнями свете очень красивая. Не могу не улыбнуться в ответ и не понаблюдать за тем, как она переключается на другого покупателя.       — Ты же говорил, что это второсортная музыка, — дует губы Мальвина, неожиданно вставая между мной и прилавком. Наверное, заметила мои красноречивые взгляды и теперь пытается перетянуть одеяло внимания на себя. Приятно. И в мелькающем разными цветами приглушенном свете она, в целом, тоже ничего. Кружащиеся лучи и полумрак вообще всех делает лучше, даже эту девушку не первой красоты.       — Мне просто понравилась футболка, — отвечаю равнодушно… безразлично. Сам себе не могу ответить зачем. Обычно не в моих привычках делать импульсивные покупки, но сейчас зацепило, и я не смог удержаться. Раскрываю полиэтиленовый пакет, в который завернута вещь, и натягиваю ее прямо поверх своей футболки. Пакет комкаю и пихаю в рюкзак. — А музыка все еще дерьмо, — ухмыляюсь, снова надевая рюкзак на плечи, но Мальвина кивает мне на огромную гору портфелей у входа. Ломаюсь пару секунд, и решаю оставить там и свою сумку: из всего ценного в ней только повербанк, который чего только не натерпелся за годы принадлежания мне, так что если обшмонают и вытащат, ничего страшного. А остальные вещи никому не нужны, кроме меня.       — Ты потише это говори, а то еще побьют, — хохочет нервно моя Мальвина. Я только поднимаю одну бровь на это и ухмыляюсь недобро. Ох, если бы я каждый раз отхватывал за резкие слова, на мне бы уже живого места не было. Я же не просто так занимался единоборствами. — Ну да, ты типа крутой… — сразу тушуется под моим насмешливым взглядом. Кажется, даже смущается, если эта шлюха вообще умеет смущаться. — А я крутая девушка крутого парня, — огорошивает меня такими выводами, и мне снова смешно. Моя девушка… Шкура на одну ночь, простое развлечение, и я даже не знаю, захочу ли я написать ей после сегодняшнего. Но вслух не говорю этого, конечно же. Иду вместе с ней к сцене, в самую толпу, пока Мальвина пытается рассказать мне про новые песни этой непременно замечательной группы. Не особенно интересен ее треп, давка раздражает, но я понимаю, что это необходимо. Для вида пропустить две песни, чтобы девочка не напрягалась и не думала, что я тут только ради одного. Она же глупая, как пробка, и совсем не проницательная. Может, думает, что я хочу приобщиться к ее интересам — это вообще исключать нельзя. Ей же хватило ума решить, что я считаю ее своей девушкой.       Как я понял, это настолько малоизвестная группа, что выступает без разогрева — ну и отлично. Уже после первой песни, на которой я усиленно старался не морщиться и просто перетерпеть, Мальвина стала непривычно тихой. Побледнела (ну, насколько мне удалось разглядеть в разноцветных огнях) расслабилась и почти повисла на мне, начала активнее льнуть с поцелуями, и я понял, что она уже готова. Некоторое время обжимаемся в толпе, чтобы ее окончательно повело, после чего я снова пытаюсь залезть ей под юбку и не встречаю сопротивления. Она задирает мне обе футболки, царапая длинными ногтями пресс. Скулит мне в рот и на ухо что-то про то, какой я охуенный и вообще мужчина ее мечты. Ее пальцы спускаются ниже, ощупывают край джинс и даже покушаются на пуговицу, и мне приходится перехватить их, чтобы не оказаться без штанов прямо посреди толпы. Медленно тяну ее на выход, рядом с которым видел туалетные кабинки. Не знаю, зачем и как мой мозг умудряется еще думать о таких мелочах, но буквально пару мгновений сомневаюсь над тем, в мужской или в женский ее тащить. И все-таки выбираю женский, так как он ближе.       Несмотря на все еще приглушенный свет, от белой плитки глазам больно. Слепну, а у Мальвины давно перед глазами туман. Ей наплевать на то, где именно. Возможно, даже наплевать на то, с кем. Оказываюсь прижат к стене около раковин и даже не сопротивляюсь этому. Мальвина целуется, кусается, лижет мое лицо и шею так, как будто страстно желает сожрать. Из ее рта несет едой и спиртом, да и я не то чтобы чистый — нам обоим все равно. Наконец добирается и до моих брюк. Сильно дергает, едва не вырывая пуговицу, а ширинка разъезжается сама под давлением уже полностью вставшего члена. Не хочу конкретно ее. При необходимости могу отстраниться и не продолжать, потому что не чувствую драйва и какого-то притяжения, которое, как мне кажется, должно быть. Наверное, из-за того, что без любви и вообще каких-либо чувств подхожу к этому. Механически лезу ей под рубашку, где не оказывается лифчика. Выкручиваю соски на маленькой, едва ли первого размера груди, а она хнычет мне в рот, в отместку слишком сильно сжимая член через ткань. Сука. Тоже царапаюсь и кусаюсь, совсем не вижу смысла изображать нежность.       Хочется унизить, а потому, когда эта курица наконец соображает стянуть с меня трусы, с силой давлю ей на плечи, ставя на колени. На кафель, который наверняка больно врезается в колени, но хочется как в немецких фильмах. Беру за волосы и сначала разрешаю просто лизать, не слушая ничего про то, что она не хочет и вообще в рот не берет, а потом заставляю пропустить в горло. Сдавленно стону, когда задевает зубами от естественного неумения и нежелания сделать все нормально. Неприятно, но не останавливаюсь, сильнее перехватываю ее волосы у самых корней и задаю тот темп, который нравится мне. Она давится и скулит, царапает мои бедра, ягодицы и живот, кричит и ерзает коленями по полу, но ничего более сделать не может. Чтобы было совсем красиво, мне надо бы закрыть глаза и запрокинуть голову от удовольствия, но вместо этого нагибаюсь, чтобы посмотреть в полные ужаса глаза. Бьет меня по все еще одетым в джинсы коленям маленькими кулачками, и я не знаю, почему она все еще не откусила мне член в попытке обороны. Наверное, не может сомкнуть челюсти от ужаса, потому что я слишком быстро, яростно толкаюсь.       А потом я замечаю, что по уголкам ее рта течет рвота. Светло-коричневая, с комочками не до конца переваренной пищи. Мерзость. Отстраняю ее и позволяю проблеваться себе под ноги. Кашляет и истерично пытается глубоко вдохнуть. Все еще держу за волосы, и когда понимаю, что она больше не задыхается, ни капли не церемонясь, тащу ее наверх и со всей силы прикладываю о стену рядом. Она кричит, орет, словно ее режут, и даже успевает один раз назвать меня по имени, прежде чем я наваливаюсь на нее сверху и пихаю в рот кулак. Глубоко, по костяшки за зубами и даже еще чуть-чуть дальше. Выдыхаю глубоко и резко, когда она впивается в него зубами, наверняка прокусывая кожу. Этой же рукой запрокидываю ей голову и пристраиваю себе на плечо, чтобы не было и шанса освободиться, после чего второй рукой стягиваю с нее трусы. Про презервативы думаю уже после того, как вставил. Неудобно, но терпимо, вполне можно толкаться — не слишком размашисто, но достаточно, чтобы было хорошо. А мне еще как хорошо.       Член все еще ноет после встречи с зубами Мальвины, но в тесной жаркой глубине влагалища снова твердеет и становится концентратом всех приятных ощущений. Там очень мокро, там почти хлюпает, потому что до этого этой девочке было очень хорошо со мной. А сейчас очень, очень плохо. Протяжно воет, сжимая зубы на моем кулаке, но может только пялиться на меня расширенными стеклянными зрачками. Взгляд полон ужаса, но пустой, потому что на ее разум все еще действует наркотик. Что ей видится? Какие-нибудь монстры, наверное. Как легко обеспечить малолетке бэд-трип. На лбу у нее назревает огромная шишка и кровит, заливая лоб и голубые волосы, которые от красного становятся фиолетовыми. Из серых глаз текут слезы ручьем, размазывая тушь и стрелки. Помады почти не осталось на натянутом вокруг моего кулака рту, в уголках которого видны даже трещинки и кровь. Разглядываю ее лицо в мельчайших подробностях, стараясь запечатлеть это, отпечатать в собственном мозгу, как самый нереальный момент. Она сжимает интимные мышцы и бедра, старается соскочить с члена, который так хотела всего пару минут назад. «Ну ты же так его хотела», — кончаю, кажется, только от этой больной мысли.       Кончаю внутрь, совсем не позаботившись о том, что надо бы вытащить, чтобы не оплодотворять эту суку. Стону протяжно с распахнутым от бессилия ртом, пока все тело бьется в судороге. Очень, очень хорошо. После еще около минуты еложу слишком чувствительной головкой по раскрытому входу, едва проникаю и не могу перестать скулить как сучка и оставить это мокрое и такое послушное нечто, которое захлебывается слюнями, слезами и соплями. Трахаю второй раз, полуопавшим и поднявшимся снова только через пару сильных фрикций членом. На второй заход Мальвина не остается со мной, теряет сознание в процессе, но это даже к лучшему, потому что можно наконец вытащить из ее рта изжеванный кулак и нагнуть по-человечески. Толкаться во всю силу и длину, придерживая ее за плечо, и снова кончить, теперь уже успев вытащить. Несмотря на большую интенсивность, второй раз получился не таким ярким, как первый, смазанным, словно еще одно довольно вкусное, но совершенно бесполезное блюдо после десерта.       Устаю держать и бросаю девушку в лужу ее же блевоты. Привалившись к стене, не могу отдышаться и автоматически вытираю салфетками кулак от чужой слюны, а ноющий от каждого прикосновения после двойной разрядки член от смазки, спермы и остатков рвоты. Надеваю обратно штаны, застегиваю ширинку и пуговицу, не переставая дышать открытым ртом. Сердце выстукивает под 250 ударов в минуту, и я даже боюсь, что меня прямо сейчас прикончит инфаркт. Не может быть одному человеку так хорошо, настолько в кайф как физически, так и морально. Выхожу из туалета, все еще немного не в себе, на автопилоте иду к горе сумок и отыскиваю там свой рюкзак, после чего иду на выход. В голове один мат, а по телу все еще приятная дрожь после двойного оргазма. Мозг в полной отключке, и только тело понимает, что мне нужно валить как можно дальше и быстрее. Иду к метро, по дороге стянув с себя идиотский ободок с ушками. Достаю из портфеля бутылку воды и лью на лицо, чтобы смыть грим. Делаю пару глотков и остатки выливаю на заблеванные кеды. В голову приходят мысли, что произошел пиздец, так я еще и кучу улик там оставил, идиот.       А потом думаю о том, что все равно с этим ничего не поделаешь и не стоит паниковать понапрасну. Посадят — значит, посадят. Похуй. Это того стоило. Этот взгляд, унижение, крики и невероятный оргазм — такой никогда не получишь мастурбацией. О-ху-ен-но — других слов просто нет, чтобы описать то, как это было. Впредь надо будет приложить просто максимум усилий, чтобы не попытаться повторить этот опыт. Я больной ублюдок, меня надо изолировать от общества, меня надо лечить какими-нибудь серьезными транквилизаторами, потому что даже полностью поплывшую от алкоголя и наркотиков девушку, которая была совсем не против, я умудрился изнасиловать. В первый же свой раз совершить сексуальное преступление, за которое вообще-то сажают на десять лет. Выйду на свободу в двадцать семь, но, блин, если бы можно было отмотать время назад и дать мне выбор — я бы сделал это еще раз. Я бы сделал это и с другой, просто чтобы воскресить в себе это чувство. Я абсолютный монстр.       Перенапряжение дает о себе знать, и я засыпаю в метро на кольцевой. Катаюсь так до глубокой ночи, периодически толкаемый другими пассажирами, которым, наверное, кажется, что я умер. Наконец доезжаю до перехода на свою ветку, но не успеваю — метро закрывается. С истерическим смехом выбираюсь на поверхность прямо под дождь и ветер, от которых даже спешно накинутая ветровка не спасает. Мог бы взять такси и спокойно доехать, но хочется привести мозги в порядок, а потому я решаю дойти до ночных автобусов. Включаю телефон, чтобы воспользоваться картами, и вижу нереальное количество пропущенных звонков от мамы и даже от отца. Пиздец мне. Вряд ли написали заявление о пропаже, потому что знают, что иногда, примерно раз в полгода, у меня случаются такие загулы, после которых я всегда возвращаюсь, но по возвращении ничего хорошего от них ждать не стоит. Убьют меня просто. Я уже с утра отца выбесил, так еще и не подстригся и не собираюсь, вернусь под утро выпивший, перемазанный в блестках и заблеванный (и не важно, что это содержимое не моего желудка).       За то, что ждет меня дома, страшно, потому что до этого я не аккумулировал на себе столько негатива и не нарушал разом столько правил. Это абсолютно выдающийся, вопиющий случай. Убьет. Если не убьет, то покалечит. Протащит носом за волосы по всем углам и изобьет ремнем до кровавых полос. Трясет, пока еду в автобусе, от холода и страха. Мелькает грешная мысль и вовсе не являться домой сегодня, но тогда точно напишут заявление в полицию, и тогда меня точно ждет медленная и мучительная смерть. У отца будут огромные проблемы, если его сына найдут только менты причем в таком ужасном состоянии, и свою злобу он обязательно сорвет на мне. Нет, надо идти. Перетерпеть боль и по возможности не сопротивляться, пока есть хотя бы мизерная возможность обойтись без переломов. Представляю себе худшее, потому что не вижу ни единого повода для оптимизма. Доигрался, блядь. Добегался, показал характер, понадеявшись на волшебное «безразлично», которое спасает меня в обычных ситуациях. Но не сейчас, когда пиздец. Вот насколько мне было хорошо несколько часов назад, насколько же мне будет плохо всего через полчаса, когда я дойду до дома от остановки. Вся чужая боль мне вернется. Ебучая карма.       Открываю магнитную дверь во внутренний двор дома ключом. Почти подхожу к подъездной двери, но останавливаюсь и решаю посидеть на лавочке. Пару минут погоды не сделают, а мне надо еще решиться подняться в квартиру. Привычно тянусь в карман за пачкой и не вовремя вспоминаю, что сигареты закончились. Как не вовремя. Мне просто жизненно необходимо перекурить сейчас, чтобы собрать каплю силы воли на то, чтобы добровольно пойти на казнь. И завтра обязательно тоже, когда проснусь с синяками, нужно будет. Но нет. Как мне было хорошо несколько часов назад, так плохо мне будет совсем скоро. Уже вообще-то. И «безразлично» никак не может меня накрыть, потому что, наверное, чувствует, что бессильно здесь. Ну отключат мне эмоции, и что? Физическую боль я все равно же почувствую.       Не вижу смысла долго распускать сопли. Надо идти, потому что чем дольше я не решаюсь, тем хуже будет в перспективе. Волоку непослушные ноги к двойной стеклянной подъездной двери. Прикладываю магнитный ключ уже при свете от козырька и вижу рваные раны на кулаке, уже затянувшиеся коркой. Ровные ряды зубов как раз там, где кусалась Мальвина. Сжимаю и разжимаю кулак, чувствуя острую боль и легкое возбуждение. Нет, определенно не жалею. Определенно повторил бы, потому что это того стоило. Это, возможно, даже стоило десяти лет тюрьмы, что мне светят, если она не сдохла от передоза и вдруг захочет написать на меня заявление. Этот охуенный образ трясущейся от слез девушки с натянутым до трещин в уголках ртом на мой кулак — бесценен. Дайте два. Или кашляющая и блюющая от моего члена в горле — тоже было классно. Сейчас бы это вспоминать и дрочить, стирая кожу на члене, на котором, наверное, тоже остались следы зубов… Низ живота тянет невыносимо, когда вспоминаю, каково было трахать ее, сопротивляющуюся, но безвольную. На это можно будет дрочить просто вечность. «Незабываемый первый опыт» — это как раз про это, а нифига не про нежный секс при свечах.       Лифт тащится на двадцатый этаж очень медленно, что только добавляет нервозности. Даже не пытаюсь сам себя успокаивать тем, что «все будет хорошо», потому что знаю, что не будет. Лучше сразу готовиться к худшему, чем тешить себя бесполезными надеждами. И все-таки это не навсегда, это просто нужно будет перетерпеть. «Безразлично» все-таки накрывает меня, как только подхожу к двери. Выдох — и пустота. Дальше только опустить ручку и войти очень тихо, как будто я надеюсь на то, что меня не заметят. Но, естественно, замечают, и сначала я слышу тяжёлые шаги, а затем хлесткий мат в мою сторону. Даже не поднимаю взгляд, сначала стягивая кеды, и это, на удивление, у меня получается сделать без происшествий, но вот уже поставить обувь на полку у меня не получается. Меня дергают за волосы и тащат наверх, продолжая что-то орать в ухо про то, что я знатно охуел и мне сейчас вставят мозги на место.       Меня хорошенько прикладывают лбом о стену, благо, межкомнатную и картонную, но все равно больно. Так же, как последующие удары ремня, кажется, даже с пряжкой, по рукам и спине — смотря куда попадет и чем успеваю прикрыться. Лишь бы не по лицу, хотя и туда иногда приходится, если неудачно повернуться. Параллельно приговаривают, какая я дрянь и вообще позор семьи, что меня нормально не воспитали и вообще жалели и вот выросло чудовище. Что меня исправит только ремень, потому что я животное, которое не понимает по-хорошему. За волосы тащат в ванную, по пути не отказав себе в удовольствии прописать мне пару пощечин и подзатыльников. Мельком замечаю стоящую в стороне мать. Вся такая недовольная и разочарованная во мне, как обычно невмешивающаяся… И отворачиваюсь тут же, потому что не до нее сейчас.       За волосы таскают знатно, наказывая за то, что не подстригся. Едва не снимая скальп, толкают головой в раковину и включают ледяную воду, заставляя захлебываться и вырываться. За то, что вырываюсь, получаю с кулака куда-то в грудь и живот, и захлебываюсь теперь ещё и чертовой болью. Потом меня уже привычно бреют электрической машинкой, на этот раз сильнее фиксируя и толкая под воду. Раковина забивается моими патлами. Терпения хватает, по обыкновению, только на полголовы, а вторую отец оставляет как будто специально для того, чтобы было, за что меня таскать. Орет о том, как я его достал и вообще я хуже всех людей на этой планете. Что я совершенно не вижу авторитетов, а потому меня необходимо бить, чтобы я хотя бы боялся. Против воли из глаз брызжут слезы больше от боли, чем от морального унижения, хотя и это тоже. Начинаю думать о том, что я всего раз в год вот так гуляю, по крайней мере нормально учусь и мной даже есть, за что гордиться. Но что бы я ни сделал, как бы из кожи вон не лез, они всегда найдут, за что наорать и называть ублюдком. Ненавижу.       Сами меня довели до желания напиться и загулять, сами потом наорали и избили. «Они» — потому что мать тоже причастна. Ей не все равно, ей не страшно, она одобряет. Даже приняла бы участие, но отец все-таки эффективнее бьет, у него рука тяжёлая. Я не хочу. Мне бы пойти спать и прийти в себя, я никому… ну ладно, конкретно им ничего плохого не сделал. Я почти совершеннолетний, я съеду от них нахер уже в следующем году — меня уже поздно воспитывать. Я знаю, что можно, а что нельзя, и буду поразумнее некоторых своих ровесников. Но им все мало. Им поебать на мои достижения, меня никогда, ни разу в жизни не хвалили за то, чего я добился уже и какие огромные у меня перспективы. Только наказывали вот такими садистскими методами. Им лишь бы избить за единичную пьянку, едва не ногами, хотя если бы я задержался еще хоть на час, то, возможно, получил бы и ногами. Нет никакого накопительного эффекта у моей кармы, я за малейший проеб получаю по умолчанию как последняя сволочь.       Когда меня наконец оставляют в покое, раздеваюсь и лезу в ванну. Тупо сижу там под едва теплой водой и трясущимися руками отмываюсь от крови. Дышу глубоко и пытаюсь не заорать во всю глотку, потому что очень хочется. Даже несмотря на то, что работает подавитель эмоций. Мне просто очень больно физически. На моральное поебать. Моральное регулярно со мной происходит и почти привычно, на моральное можно забить, пережить или запретить себе чувствовать, а физическое со мной ещё надолго. Боюсь за свою шкуру, как бы ни кичился, что насрать на себя. Не могу избавиться от мелких вредных привычек вроде курения, но чего-то более серьезного, что реально опасно здесь и сейчас, боюсь жутко. Я эгоист, и все, что у меня есть, за что я могу держаться — это я сам. Себя я не могу потерять, на себя не могу забить. И даже родители, которых раньше вроде как любил (если мои огрызки чувств вообще можно назвать таким громким словом)… Сегодня, похоже, была последняя капля. Я не могу, я не хочу больше любить того, кто регулярно вот так ко мне относится. И вроде вырастили, выкормили, содержали, кое-как воспитали… И все равно не могу. Больше мне это от них не нужно. Оставшиеся деньги надо вложить в жилье. Комнату в коммуналке или вообще койку в общежитии, только бы не с ними. Я больше не хочу это терпеть.       Добриваюсь налысо окончательно, грея себя мыслью о том, что это последний раз. Последнюю ночь здесь ночую, а после валю. Заебало. Поступаю в Питер, чтобы было общежитие на время студенчества… Или вообще за границу. Похуй. Им насрать на мою карьеру, а значит, мне тем более не важно, что у них с работой. Обматываюсь полотенцем и, выйдя, замечаю картину, которая просто повергает меня в шок. Мой рюкзак перевернут, а в комнате нет ноутбука. Спрашиваю сдавленным полусипом, где мои вещи, а мне так же нагло отвечают, что конфискованы в качестве ещё одного наказания. А ещё мне теперь нельзя выходить из дома как минимум неделю. «А там посмотрим по поведению». На мои крики о том, что это мои вещи, целиком и полностью купленные на мои деньги, звучит только то, что в этом доме ничего моего нет, а гранты тоже не мои, потому что я только благодаря родителям все имею. Такие у них долгосрочные инвестиции.       Спорить бесполезно, и я ухожу, просто чтобы выспаться. Отдохнуть, а потом продолжить эту войну, потому что если продолжить то, что происходит сейчас, можно ещё раз отхватить. Завтра дома будет только мать, с которой можно договориться если не словами, то кулаками. С отцом не вариант, он военный и в бараний рог меня скрутит, если только попробую сделать что-то поперек. Проглатываю издевательские усмешки о том, что лучше бы помалкивал и не показывал характер, потому что казарма меня мигом исправит. Ничего не отвечаю, только потому что не хочу продолжать сегодня. Завтра буду защищать себя и свои интересы, а сегодня из всего самое главное — поспать. Ненавидеть всех, просто весь в целом мир и каждого человека лично за то, что у меня все так. За то, что я на голову болен и могу получить удовольствие только от изнасилования, а не нормального нежного секса, к которому обязательны чувства… которых у меня нет и никогда не было. За то, что родители вот так относятся и на мои вопли реагируют насмешкой или гневом, а монстра за стенкой успокаивают и называют хорошим. Ненависть во мне, что копилась очень долго, концентрируется в одну большую зловонную массу.